– Ты как?
– Мои дела очень, очень плохи, – произнесла Гретхен.
Электрические часы на панели показывали 10:49. Родители Гретхен теперь обычно возвращались из церкви около 11:30 – у нее было достаточно времени, чтобы вымыть из шланга кроссовки, вернуться в дом, отмыться и собраться с мыслями, но только если она начнет двигаться прямо сейчас! Вместо этого Гретхен сидела и пялилась в лобовое стекло. Нужно было ее подбодрить.
– Гретхен, я знаю, ты перепугалась, но поверь мне – все не так плохо, как кажется. Те чувства, что ты сейчас испытываешь – они не навсегда. Тебе только нужно пойти в дом, отмыться и сделать нормальный вид, иначе родители тебя убьют! – Эбби снова ее обняла и добавила: – «Глаз тигра»!
Гретхен кивнула, скользнув взглядом на коробку передач, затем кивнула снова, более решительно:
– Да… «Глаз тигра».
Затем она открыла дверь плечом, выползла из машины, захлопнула дверь и, спотыкаясь, пошла к двери дома. Эбби надеялась, что Гретхен не забудет снять кроссовки перед тем, как войти.
Гретхен провела всю ночь в лесу, замерзла, устала… Ничего, убеждала себя Эбби, вечером они потусят вместе – возьмут напрокат кино или что-нибудь еще придумают. Все было в полном порядке. Don’t worry, be happy – не волнуйся и будь счастлива.
* * *
Оставив Олд-Вилледж в зеркале заднего вида, Эбби снова пересекла Коулмен-Бульвар и направилась по Райфл-Рейндж-Роуд в район, где вам никогда не советовали перекрасить отделку дома. Там, где жила Эбби, за замечание «Ваша отделка чуть пожелтела» могли и застрелить.
Она проехала мимо автозаправки «Кенгуру», напротив которой была окруженная ваннами для птиц лавка, где продавали вареный арахис и украшения для сада; мимо Африканской методистской епископальной церкви Авен-Езера и горы Сион, отмечавшей границы Харборгейт-Шорс – скучного, ничем не выделявшегося района, раскинувшегося на многие километры. После этого пошли дома поменьше, где во дворах, как правило, не было ничего, кроме грязи и прицепов для лодок; потом несколько кирпичных ранчо с микроскопическими верандами, украшенными дешевыми колоннами в псевдоколониальном стиле, потом только мелкие развалюхи, бункеры из шлакоблоков с жестяной крышей и, наконец… дом Эбби.
Это здание, у которого остановилась Эбби, представляло собой печальное зрелище – просевший дом, у которого будто позвоночник сломался, громоздкие кондиционеры в окнах и двор, где росли только сорняки, среди которых, как солдаты в окопах, засели сломанные газонокосилки. У папы Эбби было почти триста газонокосилок, но он никогда ничего не косил.
Входя домой к Гретхен, Эбби будто переступала через герметизированный шлюз космического корабля, где все сверкало стерильной чистотой. Входя домой к себе, она словно толкала разбухшую от влаги дверь глухого деревенского дома, а оказывалась в вонючей пещере. Вдоль стен до сих пор стояли какие-то ящики и картины – прошло четыре года после переезда из Криксайда сюда, в более маленькое жилище, а мама Эбби так и не разобрала вещи.
Мистер Риверз сидел перед включенным телевизором с мюслями в пластиковой тарелке, закинув ноги на исцарапанный кофейный столик. На папе Эбби не было рубашки, и безволосое пузо покоилось на коленях.
– Привет, пап, – сказала Эбби, входя в гостиную, и поцеловала папу в щеку.
– Угу, – ответил он, не отрываясь от экрана.
– Что смотришь?
– «Войну гоботов».
Некоторое время Эбби стояла и смотрела, как мопеды превращаются в роботов с широкими улыбками, а истребители стреляют лазерами из шин. Она ожидала, что разговор завяжется сам собой, но этого не произошло.
– Что сегодня делаешь? – спросила Эбби.
– Чиню газонокосилки.
– Мне надо в «TCBY», потом, может, к Гретхен зайду. Когда мама дома будет?
– Поздно.
– Хочешь, принесу тебе нормальную тарелку?
– Угу.
Прошлый опыт говорил Эбби, что больше ожидать от папы нечего. Прихватив из кухни зеленое яблоко, она быстро проследовала к себе в спальню и как можно быстрее закрыла за собой дверь, чтобы туда не проник ядовитый газ, из-за которого родители были такими унылыми.
В комнату Эбби другим вход был воспрещен – спальня была частью другого дома: его Эбби построила сама, своим трудом, на свои деньги. Стены покрывали серебристо-розовые обои в диагональную полоску, на полу лежал ковер с черно-белыми кругами и перекрывающим их большим красным треугольником. Здесь стояла двухуровневая магнитола из «Джей-Си-Пенни» (подставкой служил ящик из-под молока, обернутый в серебристую ткань с люрексом), рядом с кроватью был телефон с Микки Маусом, который Эбби однажды купила себе на Рождество, а на стеклянном кофейном столике – цветной телевизор от «Сампо», диаметр – 48 см.
Возле одной из стен стоял яркий черно-розовый туалетный столик, круглое зеркало которого было обрамлено бесконечными фотографиями: Гретхен в постели (когда у нее был мононуклеоз), закрытая одеялом до подбородка, Гретхен и Гли на пляже в сногсшибательных бикини (черном и кислотно-зеленом), Маргарет на водных лыжах с попутным ветром, все четверо, фоткавшиеся по случаю школьного бала в девятом классе, Гретхен и Эбби с дредами в Ямайке…
Высокую и мягкую постель Эбби с трех сторон поддерживали узорные белые металлические решетки, которые громко дребезжали каждый раз, когда она забиралась в свое гнездышко. Кровать была погребена под пледами, одеялами, шестью громадными розовыми подушками и старыми мягкими игрушками – Жираф Джоффри, Капустная Голова, Ринклз из серии «Щенячьи истории», Мишка-Обнимашка, Спаркс и собачка Флаффи из другой серии. Конечно, хранить их было ребячеством, но как иначе? Эбби не выдержала бы печального взгляда пластмассовых глаз, выбрасывая игрушки в мусорку.
Эта комната была единственным местом, где Эбби было так же уютно, как у Гретхен – здесь не было ничего, что она не купила или что не купили бы на ее деньги, что она не повесила или не покрасила бы сама. Эбби сунула в магнитолу «Арену» «Дюран Дюран» и включила на полную громкость – эту кассету, которая всегда создавала настроение, будто едешь в машине с опущенными стеклами, а кругом лето, ей подарила Гретхен. Прокравшись по коридору к ванной, Эбби как следует отмылась в душе, горячем, как кипяток, и, завернувшись в полотенце, вернулась в комнату. Скоро будет час дня, а значит – пора наводить марафет и идти на работу.
В седьмом классе Эбби однажды проснулась и обнаружила, что у нее все лицо в прыщах – щеки, лоб, подбородок!.. В тот момент ее семья как раз переезжала из Криксайда, и Эбби так волновалась и бесилась из-за всего подряд, что начала давить прыщи. Через неделю на ее лице не было свободного места от гнойных ссадин и ярко-красных ранок, куда попадала грязь. Эбби умоляла родителей записать ее к дерматологу, как Гретхен, но ответом ей был только припев маминого любимого хита № 1: «У нас нет денег».
– Давай заведем собаку… – «У нас нет денег!»
– Можно мне репетитора по биологии? – «У нас нет денег!»
– Тогда я пойду в летнюю школу и раньше закончу учиться… – «У нас нет денег!»
– Миссис Трамбо с классом изобразительных искусств едет в Грецию, можно, я тоже поеду? – «У нас нет денег!»
– У меня лицо похоже на пиццу со струпьями, можно, я пойду к доктору? – «У нас нет денег!»
Эбби пробовала все средства от прыщей, что рекламировали журналы «Seventeen» и «YM» – «Сибриз», «Ноксему», грязевые маски от «Сент-Айвз». Отчаявшись, один раз она даже попробовала вышибить клин клином и начала втирать майонез в подбородок и лоб (это она вычитала в «Teen»), но результаты получились катастрофическими. Что бы ни делала Эбби, прыщи становились все больше: они появились всего за пять дней, но их никак нельзя было свести.
Тогда Эбби перестала трогать лицо, бросила пить колу и есть шоколад, и это, вкупе с меняющимся гормональным фоном, по-видимому, помогло – спустя три месяца позора ее лицо стало чище. Прыщи не ушли окончательно, но, по крайней мере, объявили перемирие. Однако после этой битвы все лицо Эбби осталось покрыто следами – глубокие шрамы на щеках, мелкие, но широкие на лбу, огромные черные точки на носу, глубокие красные на подбородке…
– Их видно только при определенном освещении, – убеждала Гретхен подругу, но слишком поздно. Сердце Эбби было разбито: теперь ее лицо безнадежно испорчено, а у нее даже еще не было ни одного бойфренда!
Тем летом она целые выходные не выходила из комнаты. В понедельник после этого Гретхен отвела Эбби в книжный на Коулмен-Бульвар, где они просмотрели все журналы о косметике. Наконец, Гретхен стырила книгу о макияже, которую подруги изучили дома куда тщательнее, чем любой из школьных учебников, затем составили список, поехали в «Керрисонс», и Гретхен купила Эбби косметики на восемьдесят пять долларов. Потребовалась пара недель, чтобы поэкспериментировать, и ко Дню труда Эбби нарисовала себе лицо, с которым могла жить.
При ярком солнце Эбби можно было принять за участницу конкурса «Мисс Америка» в сценическом гриме, и иногда какой-нибудь лох говорил, что она похожа на клоуна. Но Эбби отвлекала внимание тем, что постоянно была на позитиве: шутила при первой же возможности пошутить, делала кому-то хорошее при первой же возможности это сделать. К восьмому классу, когда все начали готовиться к старшей школе и «переизобретать» свою внешность, вся школа уже привыкла к тому, что Эбби просто так выглядит.
Единственный недостаток был в том, что ей каждое утро требовалось целых полчаса, чтобы обработать лицо губкой, пудрой и карандашами, пока оно не примет нужный вид. Сначала Эбби наносила базу, потом разглаживала, смешивала, присыпала пудрой, рисовала брови, красила губы, наносила румянец – и все это надо было делать в правильных дозах, чтобы не выглядеть, как Тэмми Фэй Беккер. Однако, даже невзирая на ранние пробуждения, ей было приятно смотреть, как шрамы от прыщей скрываются под настоящим лицом участок за участком, делая ее все красивее и красивее.
Смена начиналась через двадцать минут. Закончив краситься, Эбби взбила волосы, полила их лаком, надела бело-зеленую форму официантки, продернула «конский хвост» через отверстие в кепке, снова полила волосы лаком и как следует уложила.
Подъехав к одноэтажному торговому центру на Коулмен-Бульвар, следующие шесть часов Эбби провела в прохладном кафе «TCBY», окутанная кислой вонью замороженного йогурта с примесью ванили, наполнявшей стеклянное кубическое помещение. Ее здесь все вполне устраивало – с каждым часом, проведенным в этом огромном холодильнике, на ее счет в банке капало четыре доллара.
До половины пятого смена была довольно скучной. Потом зазвонил телефон.
– Это «TCBY», чем я могу вам помочь? – ответила Эбби.
– Кровь… Всюду кровь… – произнесла Гретхен.
Наступил конец света, как мы его знаем (а я чувствую себя прекрасно)[7 - «It’s the End of the World as We Know It (And I Feel Fine)» – песня группы R. E. M. (1987 г.)]
– Ты где? – тихо спросила Эбби, повернувшись спиной к очереди у кассы. На другом конце телефона слышался плеск воды.
– Я сидела в ванной и хотела побрить ноги, но тут вся вода стала красной. Не понимаю, это моя кровь, или я что-то вспомнила, по-настоящему это, или у меня уже глюки… – плеск воды на заднем плане затих, и раздалось громкое жужжание. – Помоги! – прошептала Гретхен.
– Сколько крови?
– Много…
– Значит, так – вылези из ванны и встань перед зеркалом на белое полотенце…
– Очередь! – Ди-Ди дернула Эбби за рукав.
– Секунду, – одними губами прошептала Эбби, отмахиваясь – замороженный йогурт сейчас явно был не главной проблемой. В трубке послышался плеск, звон капель, потом – тишина.
– Встала? Есть на полотенце кровь?
Долгое молчание, затем:
– Нет! – ответила Гретхен с явным облегчением.
– Точно? Все полотенце чистое?
– Да! О господи, я с ума схожу…
– Иди смотреть телек, позже поговорим. Обязательно позвони мне сегодня.
– Прости за беспокойство. Удачной работы…
Разрешив серьезную проблему и повесив трубку, Эбби со спокойной совестью продолжила раскладывать ванильный йогурт по вафельным рожкам и посыпать сверху ириской и шоколадом, пока не наступило девять часов, и они с Ди-Ди не заперли помещение. Приехав домой, Эбби залезла в постель и принялась смотреть телемарафон Джерри Льюиса, который уже заканчивался, держа при этом палец на звонке своего телефона вплоть до 11:06. В это время у них с Гретхен был ежевечерний телемост. Эбби нельзя было звонить подруге настолько поздно, и Гретхен, собственно, тоже не должна была звонить ей. Но Эбби держала палец на звонке и отпускала, стоило ему завибрировать, так что родители ничего не знали.
Тем вечером, однако, телефон так и не зазвонил.
* * *
Утро понедельника, двадцать минут восьмого. Олд-Вилледж была окутана наползавшим из гавани туманом, который нависал над землей и сглаживал все острые углы. Эбби затормозила напротив дома Гретхен на Пьератес-Крузе. Она подпевала Филу Коллинзу, который, как никто, способен был поднять Эбби настроение. На заднем сиденье был набор батончиков из воздушного риса, чтобы смягчить приземление Гретхен после тяжелых выходных.
Обычно она ждала Эбби на улице, но сегодня там был только Хороший Песик Макс, который уже перевернул мусорный бак доктора Беннета и зарылся туда по самые плечи. Стоило Эбби затормозить, как пес насторожился, обернулся и стоял, как вкопанный, глядя на Катышек. Эбби открыла дверь машины, и Макс хотел перепрыгнуть через белые пакеты с мусором, но зацепился передними лапами, плюхнулся в мусор всей мордой и задергался, пытаясь вырваться.
Эбби бросилась ко входу. Стеклянная дверь разгерметизировалась, но вместо сонной Гретхен, жаждущей инъекции кока-колы лайт, ее встретила миссис Ланг в халате со словами:
– Гретхен сегодня не пойдет в школу.
– Можно, я поднимусь? – спросила Эбби. На лестнице послышался грохот, и появилась Гретхен в школьной форме с сумкой для книг на плече:
– Пойдем!
Миссис Ланг схватилась за сумку, остановив дочь:
– Ты почти не спала! Я твоя мать, и я решаю, пойдешь ты или нет!
– Отпусти меня!!! – завопила Гретхен, высвобождаясь из ее хватки. Эбби покраснела, чувствуя, как потеют ладони и спина – ей всегда становилось неловко во время ссор подруги с ее матерью, потому что она никогда не знала, как показать, на чьей стороне находится.
– Скажи ей, Эбби! Я должна пойти! Это очень важно для моего образования!
– Ну… Э-э… – ответила Эбби, запинаясь под взглядом миссис Ланг. Вдруг лицо последней вытянулось:
– Ох, Макс…
Эбби оглянулась – Хороший Песик Макс подошел к дому и теперь пялился на троих женщин, будто впервые их видел. К его морде прилипла окровавленная женская прокладка.
– Фу-у! – засмеялась Эбби и, схватив Макса за ошейник, потянула собаку к двери.
– Нет, Эбби! Он весь грязный! – воскликнула миссис Ланг, перехватывая ошейник. Воспользовавшись суматохой, Гретхен вырвалась из материнской хватки, бросилась к Пыльному Катышку, волоча за собой Эбби, и крикнула через плечо:
– Пока, мам!
– Гретхен!.. – крикнула миссис Ланг, подняв голову, но подруги уже были далеко.
– Держите своего пса подальше от моего двора – у меня есть духовушка! – заявил доктор Беннет пробегающим девушкам, оторвавшись от своих мусорных баков.
– Доброе утро, доктор Беннет! – помахала ему Гретхен, прежде чем обе бросились в Катышек, и Эбби нажала на газ.
– Почему ты вчера не позвонила? – спросила она.
– Я говорила с Энди! – ответила Гретхен, передавая подруге две монеты в 25 центов. Она вытащила из промежутка между сидений кока-колу лайт – Эбби всегда привозила ее для Гретхен.
Эбби это бесило. Вернувшись из летнего библейского лагеря, Гретхен только и говорила, что об Энди – своей великой курортной любви: Энди то, Энди се, он такой классный, такой мускулистый, и она обязательно поедет к нему во Флориду… К первой неделе июля Энди был совершенно забыт, и Эбби думала, что навсегда, но теперь он вернулся снова.
– Это хорошо, – сказала Эбби. Ей самой не понравилось, как кисло это прозвучало, поэтому она изобразила улыбку и наклонила голову вбок, будто внимательно слушала. Эбби никогда не видела Энди на фотографиях («Он считает, что фотографироваться – значит держаться за прошлое!» – вздыхала Гретхен) и не говорила с ним по телефону («Мы переписываемся – этот способ общения гораздо глубже, чем телефон!» – ворковала Гретхен), но прекрасно его себе представляла: Энди был хромым, горбатым, у него не было одной брови, и он носил брекеты. Может быть, даже внешний стоматологический намордник.
– Энди принимал ЛСД, и он говорит, что тот случай в ванной совершенно нормален. Это со многими бывает, так что судьба Сида Барретта мне не грозит!
– Я же тебе говорила – все хорошо! – улыбнулась Эбби, вцепившись в руль так, что стало больно пальцам. Порывшись в кассетах Эбби, Гретхен поставила их наикрутейший летний микс. На школьную парковку подруги въехали в облаке белой пыли, во всю глотку подпевая Бонни Тайлер и переживая вместе с ней «Полное Затмение в Сердце». Эбби припарковалась на свободном месте далеко в конце и дернула стояночный тормоз. Напротив них была спортивная площадка, а за ней – дом директора, где пять бродячих собак (на болотах жило много таких животных) гонялись друг за другом сквозь туман.
– Готова к любимой школе? – спросила Эбби. Гретхен поежилась и обернулась на заднее сиденье:
– У меня флэшбэки…
– Что?
– Меня кто-то постоянно трогает сзади за шею… Всю ночь не спала.
– Вау. Все-таки ты превратилась в Сида Барретта.
Гретхен вместо ответа показала ей средний палец и сказала:
– Пойдем в любимую школу.
