И чем дальше я продвигалась под машину, тем больше бесновались филиппинки:
– Хей, хей, Кача! Кача! Браво!
Я нащупала мяконькую лапку. Осторожно протянула руку по пушистому тельцу вверх и силилась прихватить шкурку на загривке котенка, как вдруг дикий визг одной из филиппинок спугнул животное. Котёнок вырвался и залез глубже под двигатель так, что я перестала его чувствовать. В бешенстве я проорала все известные мне маты. Филиппинки замолчали. Снова попыталась достать котёнка, но теперь можно было лишь нащупать кончик его хвоста. Потянула за хвостик. Котенок замяукал, зашипел и острыми зубами вцепился мне в руку. Я прихватила его за задние лапы и продолжала тянуть. Котёнок, извиваясь, царапался и отчаянно вгрызался в мои руки. И когда я, наконец, выползла с ним из-под машины, то выпустила несчастное перепуганное животное под ненавистные мне обезьяньи вопли и прыжки филиппинок. Маленький черный комочек, как клубок, покатился вдоль дороги и исчез за первым поворотом.
Филиппинки продолжали неистовствовать:
– О-о! Кача! Кровь, сколько крови!
Кто-то со спины фамильярно похлопал меня по плечу:
– Убери руку! – шикнула я по-русски, даже не пытаясь разглядеть, кто из них это был. Руку отдернули. Всё объясняли мимика и интонации. Слова им были непонятны, но это было ни к чему. Подошел Куя и взял мою разодранную руку. Вытер мне платком кровь и что-то спросил, качая головой:
– Болит? – догадалась я.
– Ничего. Поехали домой. Спать хочется, – сказала я по-русски. Он тоже догадался, о чем речь, и сел за руль.
«Никакой он не абориген, – подумала я, – он хороший».
Едва стал подкрадываться сон, как вдруг раздался наглый истеричный звонок в дверь. Я подскочила в кровати. В дверь начали стучать кулаками, потом послышались пинки и крики филиппинок. Я распахнула дверь:
– Что случилось?
– Джищин, джищин, – верещали они.
– О, боже… – оцепенев, сказала я, и позвала Ольгу.
Неожиданно раздался всеобщий хохот и визг.
– Джёудан, джёудан! – загорланили они, и, отпихнув меня от дверей, одна за другой ворвались в квартиру, и ринулись смотреть наши комнаты. Девушек оказалось не меньше десяти.
– О, они спят не вместе! Смотрите, смотрите! – специально для нас они выкрикивали это по-английски.
– Хей, Кача, ты не любишь женщин? А ты, Лиза? А мы все лесбиянки! Мы ненавидим мужиков! И вы потом тоже станете лесбиянками! Ха-ха!
Растерянные и напуганные, мы с Ольгой, вытаращив глаза, смотрели на царящий беспредел и тщетно искали слова, чтобы обуздать диких людей. Осмотрев комнаты, они побежали в кухню. Распахнули холодильник и с визгом и прыжками стали трогать продукты. И, хватая себя за волосы, стали негодовать, до чего мы богатые. Вцепившись в мясо, одна из них хриплым голосом закричала:
– О, нику! Нику! Чодай!
От страха и злости у меня пульс стучался в ушах:
– Я щас так чодайкну тебе по башке, что мало не покажется. Положи немедленно! – процедила я полушёпотом.
Испуганные, они отскочили от меня и бросились к Ольге.
– Лиза, Лиза! Почему Кача такая недобрая?
– Да пошли вы!
Нелюбезность наша их по-настоящему удивила. Будто их пригласили на праздник и вдруг незаслуженно оскорбили. Картинно хмурясь, они погрозили нам пальцами и одна за другой вереницей быстро умчались. Какое-то время мы ещё пребывали в ступоре. Этот эпизод очень напугал нас. Нельзя было искать с ними нормальных отношений. Любая дружеская улыбка означала для этих людей, что все рамки сметены и положено начало их дикарской фамильярности.
XI
– Ты только подумай, мы тут вдвоем друг у дружки! Больше никого! – как-то вдруг заявила Ольга.
– Как так? – удивилась я.
– Две русские! Больше никого! Как охота увидеть русских, – вздохнула она.
Эти слова будто оказались провидческими. В тот же день в клуб пришёл крошечный худенький мужчинка. Походка его была необычайно важной.
– Ираша има… – уже было запели мы, как вдруг проглотили языки, не закончив фразу. Следом за мужчинкой вошла белая женщина. Окинув нас испепеляющим взглядом, она отвернулась так, будто увидела что-то омерзительное. Этот взгляд, почему-то, не оставил у нас сомнений, что эта женщина русская.
– Она тут работаль давно, – прошептал мне Момин.
– Она – русская? – спросила я.
– Да.
– Ой, что-то я погорячилась сегодня утром насчет ностальгии по русским, – невесело пошутила Оля.
– Ну что мы за люди такие?! Почему так легко русскому человеку испепелить взглядом того, кто ничего дурного ему не сделал?
– Да к тому же в соотечественников такие молнии метать… вообще свинство, – возмутилась Ольга, – А ведь работала здесь. Была в нашей шкуре. Человек, который всё это прошел, по идее должен понять нас, как никто другой. Сама из того же дерьма вылезла.
И тогда я поняла: по-другому она не могла себя вести. Она пришла не сочувствовать нам, а наоборот взять долги за своё унижение в те годы, когда она работала здесь. Теперь она наслаждалась ролью гостя, которому во всём будут угождать, как когда-то это делала она.
– Скорей, скорей! Работать, – позвал Момин.
– К русской?
– Да.
– О, не-ет, – взвыли мы с Ольгой одновременно.
– Здравствуйте, – тихо сказали мы и поклонились гостям.
– Привет, – сказала женщина и отвела оскорблённый взгляд.
– Я Саша, это Оля.
– Меня зовут Вика, – проговорила девушка с тем же обиженным видом.
– А, очень приятно, – пролепетала я.
На этом диалог был исчерпан. Мужчинка с улыбкой показал нам, что инициатива пригласить нас исходила от женщины. Нервно ёрзая на сиденьях, мы с Ольгой глупо таращились по сторонам и туго соображали, чтобы ещё сказать. Оказалось, что с японскими гостями на чужом языке у нас было больше тем для разговора.
– Пива хотите? – спросила она.
– Хотим, – нерешительно ответили мы.
Пиво, как обычно, развязало языки.
– Ну что, девчонки! Недавно вы здесь, судя по тому, как теряетесь, – сказала Вика.
– Да, полмесяца всего, – ответила Оля.
– И как вам здесь?
– Ой, плохо, – ответили мы вместе.
– Ну, это первое время.
– Что вы! Здесь каждый день невмоготу, – сказала я.
– О-ой, давайте на «ты», ради бога.
Я кивнула.
– Вы здесь вдвоём, – продолжила она, – Вы поддерживаете друг дружку. А когда я тут работала пять лет назад, вообще была одна русская среди филиппинок и индианок. Первый месяц каждый день рыдала. Молилась, чтобы хоть одна русская приехала. Потом приехала на мою голову. Я так считаю: «Есть два мнения. Одно – моё, другое – неправильное». А она начала доказывать, что с её мнением надо считаться. Короче, девочка много на себя взяла.
Я неуверенно попыталась возразить:
– Но всё относительно. Люди разные. Наверно, мнение каждого человека одинаково важное.
Она вскинула на меня красноречивый взгляд с прищуром. Взгляд спрашивал: «Восстание рабов?». Я больше возражать не отважилась.
– Просто вам сейчас сложно, потому что вы не знаете языка, – продолжала она, – А когда выучите японский, всё будет по-другому. Если у вас будет много кексов, домой привезёте деньги, какие вам и не снились.
– Кексов? Какие кексы? – удивились мы.
– По-японски гость – окяксан. Так? А сокращенно – кекс.
– Вот это новость! – сказала Ольга, – Да не только в языке дело. Вот незадолго до вашего прихода я тут развлекала одного старого маразматика. Он якобы держит в руке микрофон и поёт, а сам локтем елозит мне по груди будто нечаянно. Как бы плюнул в рожу. А нельзя. Надо улыбаться. А ведь сколько их таких за вечер приходит. И постоянно злоба и отвращение мучают. А ничего не можешь сделать из-за денег этих чёртовых.
Вика ухмыльнулась:
– Учитесь у филиппинок, девочки. Они и рассмешат кекса, и массаж ему сделают, и лицо ему оботрут прохладным полотенцем. А русские всегда так держатся, будто их силой сюда приволокли работать. Посмотрите, как убедительно вон та хохочет. Как танцует вот эта молоденькая девочка. Видите? Учитесь у филиппинок. Мало того, что у них адское терпение, они ещё и отличные актрисы.
– Ну, возможно, если бы и мы были такими нищими, то тоже так из кожи вон лезли, – сказала я, – Но, слава богу, мы не загнаны в такие обстоятельства. Они и на «саёнаре» плачут, не хотят домой возвращаться. А мы ждем не дождёмся, когда это закончится.
– Ну, это вы поначалу такие песни поёте «как плохо здесь и как хорошо дома». Поверьте, вы тоже будете плакать на вашей саёнаре. Через полгода вы будете спрашивать себя, зачем вам ехать в Россию, когда всё родное у вас здесь.
– У меня семья, – возразила я.
– Ну и что. Ты так изменишься за время работы, что узнавать себя нынешнюю не будешь. Здесь полгода – это не в России. В России полгода пройдет, и покажется, что два месяца, потому что там всё пресно и однообразно. А здесь полгода – целая вечность. Все другое. Другой мир, другая культура, другое отношение к человеку.
– И воровства здесь нет, – сказала Оля, – Так нас это удивляло. Первое время мы не закрывали дверь на ключ. То есть, захлопывали её и считали закрытой. А оказалось, что надо именно ключом закрывать. А иначе ручку прокрутишь, и дверь открывается. Так три дня подряд захлопывали и уходили на работу. Но нас так никто и не обокрал.
– Да вы бы и месяц не закрывали – вас не обокрали бы наверняка, – отвечала Вика, – Никто не опередит тебя в очереди к кассе. Ни один продавец в магазине не ответит тебе на вопрос так, будто ты пришла даром просить продукты. Ни один водитель не пошлёт тебя, если ты забудешься и пойдешь на красный светофор. Никто ни на кого не орёт в этой стране. Никогда. И даже здесь, в клубе… Даже если придёт к тебе два человека одновременно и будут ревновать тебя, как бы они ни напились, никогда они не устроят мордобой. Да, может эта их фальшивая вежливость навязла на зубах… Поклоны на каждом шагу, улыбки ненастоящие… Но неискренние улыбки – куда лучше, чем искреннее «пошла нах…» в России. Когда вы вернетесь в Россию, первое время кланяться будете по привычке и вежливо улыбаться, а в ответ бац… какое-нибудь хамство. Незаслуженное, несправедливое! Вот тогда и вспомнится Япония, и будете смеяться над собой, что так рвались домой.
Мужчинка зевнул. Мы переглянулись:
– Наверно, надо поговорить и с ним? – сказала я.
– Ничего, всё в порядке. Ведь это я его сюда притащила. Хотела посмотреть, изменилось ли тут что-нибудь, – ответила Вика.
– Как его зовут? – спросила Ольга.
– Окава, – сказала Вика.
– Не хочет ли Окавасан спеть песню в караоке? – спросила я.
– Нет, – ответил Окава с улыбкой, – хотите фруктов?
– Да. Спасибо, Окавасан.
– А пива еще заказать?
– Заказать, – сказала Вика.
Принесли пиво и салат из фруктов. Окава лениво насадил на вилку кусочек клубники и отложил в сторону, не откусив. Казалось, ему всё страшно надоело. И хотеть уже было нечего. Он умирал от пресыщения и скуки.
– Так что, девочки, вы просто еще не прочувствовали Японию, – продолжила Вика, отпив глоток пива.
– Да ведь никто не отрицает того, что бытовая культура здесь выше, – сказала я, – Только при чем здесь сама Япония? Мы-то большую часть дня проводим в клубе, в этой клоаке. Тошно мне. Вчера приходил человек, хочет русскую жену найти, а я должна ему лапшу вешать, что сплю и вижу, как за японца выскочу замуж. Но я не хочу! Я не буду говорить человеку, что люблю его, когда он мне равнодушен. Я не буду говорить, что он красивый, если он урод. Не хочу и не буду врать из шкурных интересов.
– Ну, девочка моя, тогда плохи твои дела. Не будет у тебя гостей с таким подходом. И денег не будет. Ты сюда приехала размышлять о порядочности или зарабатывать?
– Я приехала зарабатывать пением.
Вика расхохоталась:
– А-а, ну пой! Мне кажется, ты слишком много хочешь. Хочешь зарабатывать огромные деньги и остаться хорошей девочкой.
– Да, наверно, – возразить тут было нечего.
– Я говорю, что к этому надо относиться как игре, как к шутке. Это – кино. А мы актрисы. Так легче! – сказала Ольга.
– Вот! Слушай ее! – согласилась Вика.
– Это не кино. И мы здесь не актрисы, а лицемерки, – сказала я.
Вика посмотрела на меня с усмешкой:
