Собеседница улыбнулась. Пояснила:
– Вы и представить не можете, на какой малости я могу выживать в месяц!
– На какой? – полюбопытствовал я.
– Да хоть на какой! – доверчиво ответила она. – Вот сколько вы мне сегодня заплатили – этого мне хватит на месяц, если на самое необходимое.
Я только покачал головой, дивясь этому подвигу самоограничения.
Настала та минута, когда все приятности сказаны, пора бы и честь знать. А я вместо приличных моменту слов – вот, снова какая-то дикая муха меня укусила! – вдруг произнёс:
– Дарья Аркадьевна, мы сейчас попрощаемся и, наверное, уже никогда не увидим друг друга, я вас больше не потревожу. В связи с этим могу ли я вам задать один вопрос, на который вы, скорее всего, мне и не ответите, но я хоть буду спокоен про то, что всё же его задал?
Дождавшись её молчаливого кивка, я откашлялся и произнёс будто не своим голосом:
– Если бы Кару не усыпили, может быть, и дочь сейчас была бы жива?
Дарья не удивилась моему вопросу. Она сидела несколько секунд, будто прислушиваясь к чему-то внутреннему, склонив ухо к не слышному мне голосу. Потом попросила как о чём-то само собой разумеющемся:
– Вы бы рассказали всё с самого начала, подробно? Про дочь, про жену – всё?
И я начал рассказывать.
Мне казалось, что мой рассказ растянется на пару часов, но шло легче, проще, чем обычно. Молчание моей собеседницы было приглашающим, не равнодушным, но и не назойливо-цепким, а вот именно таким, чтобы моя речь свободно текла, ни больше, ни меньше. Я вставал, прохаживался по кухне, открывал форточку, закрывал форточку, варил себе кофе в турке, спохватываясь, предлагал ей – а она всё это время сидела, наверное, в одной и той же позе, не перебив меня ни разу, не выронив ни словечка. Правда, в момент моего повествования о визите к «космоэнергету высоких посвящений» она рассмеялась звонко, как шестнадцатилетняя девочка – я и сам рассмеялся! Но в целом, конечно, было мало весёлого в моей истории.
– Не думаю, что одна из-за другой умерла, – начала Дарья медленно, осторожно, когда я наконец выдохся. – Едва ли здесь есть… прямая связь. А всё же виноваты вы перед собаченькой вашей.
– Чем? – поспешно спросил я. – За то, что усыпили?
– Нет, не за это, это не вы решали, но вы же знали заранее, что её усыпят? И перед этим не простились. А ей обидно было!
Я тяжело вздохнул.
– Ну-ну, – примиряюще сказала Дарья. – Не раскатывайтесь шариками по полу, как ртутный градусник, а то не соберёшь. Вы ведь… не всё мне рассказали!
– Не всё? – удивился я. – Что же я забыл?
– Не знаю, – лаконично пояснила собеседница. – Чего-то важного не хватает.
– А вы не знаете, чего именно?
– Мне-то откуда знать, Олег Валерьевич? Я мыслей не читаю. А и читала бы… Разве можно говорить вслух о чём угодно, пока человек сам этого не скажет вслух?
– Значит… значит, я однажды вспомню и однажды вам расскажу, – нашёлся я. – Не прогоните?
– Нет, не прогоню, – ответили мне даже с некоторой торжественностью. – Мне однажды не отказали, поэтому и я не отказываю.
(«Удивительно, – подумал я, – как она на все шуточные вопросы отвечает совершенно серьёзно, словно даёт понять, что в жизни на пустяки слишком мало времени». )
– Вот ведь забавно, – заметил я вслух, – что сейчас вы говорите «не прогоню», а несколько дней назад…
– …Чуть не прогнала? – поняла она с полуслова. – Я и тогда не прогоняла! Просто так полагается…
– Кем полагается?
– Ну, во-первых, нужно так, сама чувствую. Во-вторых, в Евангелии написано.
– Не припомню такого в Евангелиях! – честно признался я.
– Это не из тех Евангелий! – пояснила Дарья чуть виновато. Это из Евангелия Маленького принца.
Я сидел секунд десять, заворожённый этим своеобычным названием. Произнёс осторожно, боясь насмешкой спугнуть замерцавший смысл.
– Что же, Маленький принц написал своё Евангелие?
– Н-нет, – видно было, что моя собеседница не уверена в том, стоит ли со мной делиться всеми подробностями. – Или да, как хотите, только мы о разных людях говорим… Вообще, по стилю не совсем это Евангелие. Больше напоминает «Заратустру»…
– О господи, «Заратустру»? – поразился я. – Ницшеанского «Заратустру»? – Дарья смущённо кивнула. – А прочитать можно… этот ваш удивительный текст?
– Он не мой. Когда-нибудь, – ответили мне почти неохотно. – Я бы не обещала…
– Хорошо, не обещайте, но буду надеяться. Вам ведь само ваше имя велит делать дары и подарки, – попробовал я шутливо подольститься.
– Видите ли, – отозвалась Дарья без всякого юмора, снова показывая, что не хочет понимать никаких шуток, сказанных из праздности, ради пустой игры слов, – это не совсем моё имя.
– А чьё же? – не понял я.
– Я не так выразилась: «Дарья» – моё повседневное имя, а по паспорту – другое.
– И какое?
– Дорофея.
– Час от часу не легче… – пробормотал я. Дарья издала короткий смешок. – То-то мне сестра Елизавета говорила… Ведь Дорофея, Dorothea – то же самое, что Теодора, только слоги переставлены?
– Ну да, – спокойно подтвердила она. – «Дорофея» и «Федора» – одно по сути имя. Что вы как внимательно на меня смотрите?
– Да вот пытаюсь понять, похожи ли вы на Достоевского или нет, ведь он, как ни крути, ваш тёзка.
– Бог с вами, Олег Валерьевич! – моя собеседница весело рассмеялась. – Ничем я на него не похожа, хоть он мне и тёзка! И, если разрешите признаться, даже не особенно его люблю.
– Почему?
– Потому что он берёт какую-то маленькую ранку, или даже большую рану, и расчёсывает её, расчёсывает… Это, наверное, чтобы показать, как нельзя, как нехорошо – но устаёшь. Хотя кто я такая, чтобы его судить? Многое он предсказал, многих спас, оттого спасибо ему, земной ему поклон. Куда мне до него, что за сравнение? Смешно даже. Ещё бы с Теодорихом сравнили…
– С каким Теодорихом? – не сразу сообразил я.
– Ну как же! – пояснила мастерица. – С тем, вокруг которого розы, чтобы он «о буре жизни не мечтал». И я не мечтаю. Нет в бурях ничего хорошего.
Автор этой книги слегка помотал головой, ошеломлённый лёгкостью, с которой она процитировала Блока. Признался:
– Вы – словно горная порода: снаружи невзрачная – простите, если обидно звучит! – а если копнуть – чистое золото. Вы сама – как ваше двуслойное имя. Я не устаю восхищаться вами!
Дарья Аркадьевна негромко хмыкнула, что могло значить и сомнение, и смех, и всё разом.
– Вот и ещё один барашек, – вдруг сказалось у неё.
– Я барашек? – поразился я.
– Вы, вы, кто же…
– И много у вас других?
– Да есть парочка…
– Ладно, потом расскажете. Не знаю, обижаться или гордиться таким обозначением…
– Гордиться здесь особо нечем, а обижаться – тоже не обижайтесь… Хорошо, Олег Валерьевич! – она светло улыбнулась мне, протянула руку для прощания. – Вы ко мне можете приезжать в любое время, только предупреждайте заранее. Если буду занята – посидите поскучаете, но я, когда работаю руками, могу и слушать, и говорить, а для важного и отложу своё рукоделие. Вспомните, вспомните, что с вами случилось в юности! Авось, тогда и сложится мозаика. А то и просто так приходите.
Глупая мысль выскочила у меня, когда я пожимал её руку, и я озвучил эту мысль:
– Спасибо! Надеюсь, вы про меня не подумали дурного: того, что… – здесь я замялся, понимая, что лучше было и не начинать.
– …Того, что вы сражены моей неземной красотой и записались в ухажёры? – легко закончила она за меня, еле удерживаясь от смеха. – Не волнуйтесь, и в голову не пришло! Вы мне уж говорили намедни, что ваша бывшая жена красивее, а у меня лицо совсем крестьянское.
– Я правда это говорил? – испугался я. – Вслух?
– А что, не вслух? Извините. У меня ещё несколько клиентов ждут моих поделок сегодня, поэтому простите, побегу!
И она была такова.
Я же после её ухода некоторое время бродил по квартире, силясь как-то уложить, оформить вихрь мыслей, чувств, впечатлений. Добрёл до ванной комнаты, заглянул в зеркало. Приставил к голове изогнутые рога, изобразив их руками.
– Ты действительно баран, Олег, – сказал я сам себе вслух. – Настоящий баран, который ничего не понимает в жизни. Но ты, в отличие от многих других, хотя бы в зеркало поглядел и понял про свою баранью сущность. Шерсть твоя уже седеет, да и вообще пользы на ферме от тебя немного, но – ты поживи ещё, ладно?
«А что, если Кара меня – в детстве, как минимум – воспринимала именно бараном, которого нужно пасти?» – пришла в голову слегка обидная для самолюбия мысль. Я вернулся в кухню, взял в руки статуэтку и внимательно рассмотрел её.
Кара глядела на меня с весёлым прищуром. Точь-в-точь как Дарья Аркадьевна, когда она только-только переступила порог моей квартиры.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
«Не было ни гроша, да вдруг алтын», – говорит русская пословица. Когда человек не хочет жить, он и окружающим не интересен, а, стоит ему хоть немного встрепенуться, как, откуда ни возьмись, в его жизни снова появляются люди, о которых он и думать забыл. Утром следующего дня – в первую субботу июня – я получил целых два письма.
Первое оказалось от случайного юного знакомого, которому я, разговорившись с ним однажды, дал свою визитку. Я с трудом вспомнил этого парнишку. Поди ж ты, целое большое письмо!
Олег Валерьевич, здравствуйте!
Вы, наверное, даже не помните меня. Вы мне в вечерней электричке примерно год назад сказали, что жизнь не кончается, а мне тогда действительно казалось, что она кончилась (мальчик). Вы и сами тогда были, кажется, не в лучшей форме, а всё же нашли для постороннего человека какие-то слова поддержки, спасибо. Поэтому, конечно, я Вас помню.
Жизнь – тяжёлая вещь, и кто-то наивно считает, что для молодых она легче. Ага, конечно (sarcasm intended). Никто не знает, как её жить, ни молодые, ни старые, никто, никто, все тычемся в неё, как слепые котята, а после падаем в яму…
Может быть, Вы за это время открыли, зачем живут люди? Я не смеюсь. Я серьёзно спрашиваю.
Мои одноклассники о таких вещах не задумываются, и мои вопросы им смешны. А мне смешно то, что для них важно. Всё в их жизни – ненастоящее, и они сами словно пластмассовые, что девочки, что мальчики. Чувствуешь себя какой-то Клариссой МакЛеллан… Это вообще лечится? А надо бы уже лечиться, потому что уже через год школа кончится, начнётся дивный новый мир взрослой жизни. Те же, извините, testicles[3 - яйца, мошонка (англ.)], только вид сбоку.
Родители – бесконечно милые люди. Но родители любого человека – это как, простите, его рука или нога. Вы же не советуетесь со своей рукой или ногой? А если советуетесь, у меня для Вас плохие новости.
Последняя фраза была зря. Но оставлю.
У меня к Вам предложение. Давайте однажды встретимся, погуляем по городу? Вы мне расскажете про свою жену, которая от Вас ушла, я снова, как в прошлый раз, ляпну что-нибудь бестактное в попытке утешить…
Послушайте, ведь и Вам было шестнадцать лет! Как Вы их прожили? Дрались с кем-нибудь? Защищали кого-нибудь? (Кого в этой жизни нужно защищать?) Слушали какой-нибудь trash, курили траву, или что у вас там было в «святых девяностых»? Простите эти глупые вопросы, но я хочу знать, я очень хочу это всё знать.
Вот мой телефон: [номер телефона]. К нему привязаны мессенджеры. Не стесняйтесь, пишите. Кстати, пользуюсь электронной почтой первый раз в жизни. Чувствуешь себя взрослым человеком, забавно.
Вы, наверное, удалите моё письмо не читая. Ну и всё, второй попытки делать не буду. Но если не удалите, то считайте, что это – сигнал о помощи. Три точки, три тире, три точки. Потому что иногда бывает очень плохо, очень плохо.
Теперь думаю, как подписаться. У меня явные проблемы с принятием своего имени, через два-три года, подозреваю, это кончится, но пока не кончилось. Поэтому, чтобы ещё усугубить, подписываюсь
Карлушей
Не сердитесь, пожалуйста, если что-то было грубо. Мне шестнадцать с половиной, я даже не понимаю, какие именно вещи грубы. Хотелось бы, чтобы и это кто-то объяснил…
Вот такое послание, одновременно дерзкое и трогательное, читая которое, я и хмурился, и улыбался. Действительно, совсем ещё «мальчик», как этот Карлуша сам себя аттестовал во втором абзаце, но я в его возрасте, конечно, так много о жизни не думал (и не надумывал). Мы, дети девяностых, были грубей и проще. Какой из меня воспитатель для десятиклассников? А между тем отвечать что-то нужно: мы ведь «в ответе за тех, кого приручили», и оттого, что эту фразу за последние семьдесят лет истаскали все, кому не лень, она ведь не потеряла своей правдивости. А я его, похоже, приручил тем единственным разговором, даже странно. Неужели я этому пареньку рассказал про Кристину? Да уж…
Стоило мне вспомнить про Кристину, как от неё, вы не поверите, пришло сообщение.
Ты очень занят сегодня утром? Если нет, я бы к тебе зашла?
