Оля глянулав окно, ожидая увидеть ветхую, покосившуюся бревенчатую избушку, однако взгляду открылся двухэтажный, сложеный из благородного, темного от времени, камня дом. С высоким каменным крыльцом дом.
– Крепче ограда – лучше соседи. А еще лучше, когда и вовсе без них. – Причитая вполголоса, старик загнал машину во двор, и двинулся к сарайчику, видимо, играющему в усадьбе роль гаража.
«Зачем я здесь?» – отстранено подумалось Оле. Она вздрогнула, высвобождаясь от непонятной магии обаяния старика, оглянулась, прикидывая возможности для исполнения задуманного. Внезапно вспомнилась просьба: «А дедок вроде неплохой, может и правда, не стоит подводить? Ладно, завтра будет видно. Не отвезет, и хрен с ним, пусть тогда сам расхлебывает», – приняла Оля решение и глянула по сторонам с большим интересом.
Громадный, сошедший с картин о старой жизни, двор. Банька со штабелем березовых чурок вдоль стены. Крытый черепицей сарай. Удивило, что двор вымощен булыжником. Не галькой, а настоящей брусчаткой, подогнанной одна к одной и без единой снежной проплешины.
«Хозяйственный старикан, – хмыкнула Оля чуть презрительно. – Одной ногой в могиле, а все туда-же. Суетится, хлопочет…»
Вернулся хозяин. Глянул на пассажирку, пытаясь что-то прочесть в ее лице. – Ну и то ладно, – хмыкнул непонятно. – Завтра, так завтра. А впрочем, все будет… Ты уж мне поверь.
Дед улыбнулся, и потеплело в сердце. Смогла вздохнуть полной грудью.
– Пойдем, гостья, дом покажу, познакомлю… – Михаил Степанович прихлопнул сухими ладошками. На звук подбежал большой, похожий на плюшевого мишку, пес. Водолаз обошел гостью, чавкнул, облизав нос, и шумно втянул морозный воздух.
– Смотри, признал тебя барбос мой. Минькой его зовут. Вениамином, то есть, – дед почесал лохматое, большое, как лопух, собачье ухо. – Ну, давай, познакомься с гостьей.
Пес пригнул лобастую голову и сунул ее под Олину ладонь, толкнул легонько.
– Погладь, погладь, – усмехнулся Михаил Степанович. – Я-то не любитель, а ему поласкаться хочется.
Провела по гладкой шерсти и услышала, как пес чуть слышно вздохнул.
«Надо же? – скупо улыбнулась Оля. – Поздоровался».
Но внутреннее убранство дома заставило удивиться. Вместо ожидаемой паутины, сумрака и крашеных полов деревенской избы встретил неяркий свет софитов и буржуйский, вощеный паркет.
Скинув обувь, прошла по теплым плиткам широкого, впору идти вдвоем, коридору, в гостиную. Матовая панель телевизора, диван, поблескивающий кремовой гладкой кожей. А самое главное, кресло-качалка с небрежно брошенным на нее клетчатым пледом у громадного, в пол стены, камина. Старинные, часы на каминной полке и позеленевшие от времени канделябры с оплывшими свечами.
– Это гостиная, а твоя спальня будет наверху. Не холодно в доме? Автомат на двадцать четыре градуса выставлен, но если тебе будет прохладно, ты скажи, – хозяин поднялся на второй этаж, повернул витую ручку двери, пропуская гостью вперед.
Добротная деревянная кровать, с гнутой спинкой, застеленная шерстяным покрывалом, ковер, огромное окно во всю стену, закрытое тяжелыми портьерами. Небольшой телевизор-панель.
– Располагайся, – шагнул дед к выходу. – Надумаешь помыться, дверь в душ слева. Халат, полотенце – в шкафу. Барахло свое лучше не одевай. Сегодня как ни-будь, ну а утром подберем чего-нибудь. – А я в кухню, приготовлю поужинать там чего на скорую руку.
Гостья осмотрелась, нерешительно присела на мягкий край кровати, озадаченно почесала колючий ежик. И тут ей страшно, мучительно захотелось смыть с себя всю больничную грязь. Избавиться от преследующего ее запаха хлорки и еще чего-то. Отыскав на полке махровый халат в целлофановой упаковке, отворила покрытую березовым шпоном верь в ванну. Душевая кабина за матовым стеклом поразила обилием непонятных ручек. Однако разобралась. Долго стояла под горячими струями. А накинув мягкий, до самого пола, халат, нечаянно глянула в запотевшее зеркало. Отшатнулась. И в то же мгновенье наваждение исчезло. Сдавило сердце.
Пересилив себя, закончила туалет, и спустилась по высоким ступеням на первый этаж. Кухню нашла с третьей попытки. Обычная по европейским меркам столовая, отделенная от кухни небольшой стойкой, в затерянной среди леса избе смотрелась неожиданно. Веер блестящих нержавейкой ножей, керамика продвинутой плиты. А за полукруглым, аккуратно сервированным столиком, сидел хозяин.
– Ужинать будешь? – попросту осведомился он, прихлебывая чай.
Кофе оказался хорош. Так же, как и чашка из невесомого фарфора с тоненькой золотой полоской по краю.
Дед прищурился, разглядывая ежик Олиных волос.
– Это бывает, – непонятно пробормотал и вновь уткнулся в тарелку.
– Что? – повелась девчонка.
– Пигмент. Болевой шок сжигает вырабатывающие красящий пигмент клетки. Придется теперь жить с такими. Но это ничего.
– Потерплю. Недолго.
– Вот, значит?.. – Михаил Степанович аккуратно вытер тарелку кусочком хлеба и отодвинул на край стола. – Спасибо, – поблагодарил неизвестно кого странный пенсионер. – Ну, хозяин-барин, – он пожевал губу. – Завтра с утречка, коли захочешь, отвезу, куда скажешь. Договорились?
Оля допила кофе, кивнула, приняв к сведению, и отправилась в спальню.
Разбудил ее нахальный, отыскавший лазейку в складке портьер, солнечный лучик. Уперся прямо в глаз и разбудил. Она потянулась, чувствуя себя маленькой и беззащитной. И внезапно скупо улыбнулась. Луч сдвинулся и пропал. А вот потянутая от гримасы кожа вернула к действительности. Исчезло наваждение покоя и беззаботности. Поднялась и отправилась в душ. «К хорошему привыкаешь быстро», – мелькнула избитая фраза. Стараясь не встретиться глазами с отражением, умылась. И тут поняла, что зеркало исчезло: «Вот это да? Он что мысли читает?»
Подумала и, плюнув на все, залезла под душ. «Положено чистым на смерть выходить морякам…» – откуда это? Песня? Кажется», – вспоминать не пыталась.
В комнате, пока она плескалась, произошли изменения. На кровати стояло несколько огромных, блестящих глянцевыми боками, пакетов. Феретти, Гуччи, Прада… Что-то знакомое? Оказалось, одежда. Поискала свою, брошенную у шкафа, не нашла и, принялась вытаскивать обновки. Отвлек стук. Дедок заглянул в комнату: – Доброе утро. Извини, барахло твое выбросил. Не обессудь. Сгонял вчера в сельпо, прикупил кое-что. Если не по размеру, обещали поменять.
– Не забыл, мы с тобой собирались?.. – перебила Оля.
– Непременно. – Михаил Степанович поскреб затылок. – Только по пути… не откажи старику в любезности, заедем по пути в одно местечко, а после уж как будет угодно.
– Если не долго…
Старик вышел, а Оля принялась разбирать пакеты. В первом оказалась короткая куртка из мягкой дубленой замши, с шоколадно-серебристой меховой изнанкой.
«Как же он называется? Смешное что-то вертится. Норка?» – Оля провела пальцами по прохладному шелковистому меху, пытаясь понять, отчего вдруг сжало сердце, но не смогла. Отложив куртку в сторону, вытянула из пакета другую вещь.
Джинсы с вышитыми на заднем кармашке золотыми колечками, оказались впору, как и мягкий свитер с белоснежными оленями на груди.
А вот обувь слегка удивила. Ботинки с жесткой подошвой и низеньким прочным каблуком, но зато с длинным шнурованным голенищем, они мало подходили к остальному наряду. Однако и с их размером дед почти угадал. Выручили толстые хлопчатые носки. Оля примерила обновки и не сдержалась, поискала взглядом зеркало: «Увы. А впрочем, может, и к лучшему».
В последнем пакетике отыскалось несколько пар разномастных, с блестящими камешками на оправе, солнцезащитных очков. Не выбирая, наугад сунула в карман одни, и отправилась в столовую.
– Подошло? – окинул старик ее наряд внимательным взглядом. – Я Зинке так и сказал: «Ежели с размером не угадаешь, больше не приду». Расстаралась. Хотя, я этакий ковбойский стиль, как-то не очень понимаю. Но там, куда мы собираемся, он в самый раз будет. А тебе, так понял и без разницы.
Оля нетерпеливо глянула на часы. От завтрака отказалась. Не сумела удержаться только от чашечки ароматного кофе, заваренного в хитро пыхтящем агрегате.
– С богом, – наконец поднялся из-за стола хозяин, вытирая губы белоснежной салфеткой. – Эх, грехи наши тяжкие. Как- никак на тот свет провожаю, а язык, что твое помело.
Прогретый автомобиль уже стоял возле крыльца. Выскочил Минька. Обежал вокруг, признал и потыкался в ногу, здороваясь.
– Некогда нам, Веньямин, после, – остановил собаку строгий голос старика. Михаил Степанович похожий в своей потертой кацавейке на едущего в собес пенсионера, спустился с крыльца.
Пес вздохнул и нехотя отправился назад. Возле порога остановился, помахивая громадным хвостом, коротко гавкнул.
– Сам такой, – беззлобно отозвался на высказанную обиду из машины Михаил Степанович. – Садись, Оля. Здесь недалеко.
Десяток минут по шоссе, и снова сверток. Уже на бетонку. Остановились возле крашеного зеленым забора. Из будки выглянул солдат в камуфляжной куртке.
– Здравия желаю.– Часовой махнул рукой к шапке с кокардой, и нажал кнопку, поднимая шлагбаум.
Машина протарахтела вдоль одинаковых домиков, миновала расчерченный плац, и выскочила на выложенное бетонными плитами, поле.
«Аэродром? – удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. – Как же он называется?..»
– «Кукурузник», – словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. – Не смотря на то, что как Никиту «Кукурузником» кличут, но машинка надежная.
Он выскочил из нагретого салона «Жигулей» и подошел к летчику: – Привет, Петрович. Все нормально?
– Ага, по плану, – отозвался пилот.
– У меня тоже. С командиром полка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать.
– Тогда поехали, – буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. – Аппараты я сам отобрал. Проверил, страховку на триста метров выставил.
– Ну, значит, поехали. – Дед махнул, выманивая Ольгу из машины.
– Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала. Тогда все сразу и кончится. Без мороки. А нет, будет возможность передумать. Согласна, или слабо?
Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда, прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: «А что, действительно – выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту»… – Согласна. – Твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин.
– Готово, – крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. – А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе-хе, стариной, – мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула.
– Это еще зачем? – ткнула пальцем в маскарадное облачение.
– Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, – глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. – Тебе, поди, наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить.
Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку, Оля ощутила вдруг чувство какой-то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой-то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость.
Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где-то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле, убежала вдаль нитка дороги.
Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал.
– Готова? – крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула-лавочки.
– Как твоя-то? – поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке.
– Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет.
– Зайду. – Кивнул безликой маской дед.
– Пора, что ль? – глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер.
– Сколько? – поинтересовался дед у выпускающего.
– Восемьсот, – отозвался летчик.
– Оля, вот эта ерундовина называется «кольцо». Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет – не тяни. Видишь, все просто. Нарушаю, конечно. По правилам инструктаж, конечно иначе проводится. Ну да в нашем случае и так сойдет.
– Ну, с богом, – он посторонился, уступая дорогу даме.
Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну.
– Ого, – уважительно крякнул механик.
– А то?.. – горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей.
Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: «Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?» – заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда-то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь.
И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх.
«Жить, на хрен… жить», – рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось.
А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть уже свободно болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, показалось даже, что падение и вовсе прекратилось, но вдруг мимо пронеслось что-то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это ее спутник: «А он? Что же?»
И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо.
Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда-то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться.
Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду.
– Поехали, Оля, – он кивнул на стоящую неподалеку «копейку». Из машины выбрался кто-то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: – А если бы не дернула? – спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича.
Он хмыкнул: – Cо мной бы спускаться пришлось, делов-то. Неужто, не поймал. Спустились бы, – он чуть смущенно кашлянул. – Да ладно… это я пошутил. Там прибор специальный есть. Он бы сам парашют раскрыл, ежели чего. Старик замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут в ее голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках.
Она распахнула глаза. И прошептала хрипло: – Я вспомнила. Степаныч, я вспомнила…
Дед горделиво улыбнулся и повертел головой: – А то?.. Ну и умница. То и ладно…
Глава 3
Утро принесло новые заботы. Позавтракали и, как по молчаливому уговору, двинулись в гостиную. Сели у камина.
– Михаил Степанович, а что дальше? – Ольга оторвала взгляд от багровых сполохов:
– Ась? Дальше-то? Так жить надо… Да не хмурься ты, понял я вопрос твой. Давно жду, когда спросишь.
– Прежде всего, решить должна, для себя. Хочешь все назад вернуть или?..
Она дернула головой, отвергая саму возможность обсуждения.
– Отомстить хочу. Сильной стать, мразь эту не бояться. Жить без страха, – добавила чуть тише: – Всю жизнь чего-то боюсь. В детстве – одной оставаться. Потом – боли, насмешек. А теперь – это. Надоело. А назад в театр не вернусь. И к Петьке тоже. Сгорело все.
– Буду сильной, смогу себя защитить, отпор дать.
– Ясное дело, против лома нет приема, – захихикал старик. И добавил ехидно: – Окромя другого лома.
– Дедушка. Ну и для чего так жить, бояться всего? А еще с этим, уродством, – она кивнула на отражение в стекле.
