Валерий Николаевич Ковалев "Повесть об отце"

– Товарищ комдив, – захлопнул багажник сержант-водитель, – разрешите заехать в Алчевск к родителям?

– Хорошо, кивнул фуражкой – завтра в девять будь здесь.

Захватив с племянником вещи, вошли во двор. От будки у сарая басовито загавкала овчарка.

– Цыц! – прикрикнул Колька. Умолкла.

В дальнем конце двора скрипнула калитка, из сада появился отец в распоясанной рубахе. Подойдя ближе, широко открыл рот, – никак Ляксандр?!

Тот поставил на землю чемодан, крепко обнявшись, расцеловались.

– Каким ветром? – отстранившись, утер повлажневшие глаза рукавом Лев Антонович.

– По делам в ваших краях брат. Вот, решил навестить.

– Хорошее дело, – улыбнулся, а на веранде открылась дверь и с крыльца сошла мать.

– Знакомься,– моя жена Варвара.

– Слышал у вас четыре сына,– пожал Александр мозолистую руку. – Вижу одного, а где остальные?

– Бегают где-то чертенята, – смущенно опустила глаза.

– Никола, быстро найди всех и домой,– приказал отец.

– Щас, – выбежал за ворота.

Вскоре вернулся с остальными. Познакомились с дядей, началась раздача подарков. Лев Антонович получил новенькую «тулку», Варвара Марковна отрез панбархата, Кольке дядя вручил свои наручные часы, а младшим по пакету с шоколадными конфетами, орехами и печеньем.

– Хорошо живешь, брательник, – собрав ружье, полюбовался им хозяин.– Богатые подарки.

– Да и ты не плохо, – подмигнул Александр. – Вон, какая славная семья.

– У нас есть еще и сестричка – Рая заявил пятилетний Женька.

– И где же она? – потрепал по вихрам дядя.

– Гостит у бабушки.

Спустя еще час вся семья, принарядившись, сидела за столом в тени дома.

На домотканой скатерти дымился в мисках горячий борщ, исходил паром запеченный гусь, в емкой глиняной макитре белели залитые сметаной вареники. К ним имелись доставленные гостем деликатесы – ветчина, копченый рыбец, сыр и две бутылки коньяка.

Для начала взрослые выпили за встречу (пацанам налили кваса), с аппетитом закусили и налегли на борщ.

– Никогда такого не пробовал, – сказал, опорожним миску Александр Антонович.

– Да, наш белорусский свекольник супротив не потянет, – вновь наполнил стопки Лев Антонович.

Довольная хозяйка зарумянилась и стала нарезать гуся, положив каждому по истекавшему соком ломтю. Вторую подняли за родителей (отдали дань птице) и мальчишки, чинно сказав «спасибо», отправились гулять на улицу. Колька остался.

– Так где ты теперь служишь? Помню, сестры писали, в Средней Азии, воюешь с басмачами – поглядел Лев Антонович на брата.

– Уже нет,– улыбнулся Александр, – три года как в Ленинграде.

– И чин смотрю не малый (кивнул на малиновые ромбы в петлицах)

– Комбриг.

– Серьезно, – уважительно кивнул головой старший брат.

– Как у Чапаева,– восхищенно протянул Колька.

– А семья у вас есть? – поинтересовалась Варвара Марковна

– Жена, зовут Катя. Работает учительницей в школе.

– Детки?

– Пока не завел.

– Ничяго, это дело наживное, – прогудел старший брат, и разговор потек дальше.

Засиделись до заката, а когда пришло время отдыхать, Александр Антонович захотел на свежем луговом сене в копне, что стояла в конце сада.

– Як в детстве? – хлопнул его по плечу хозяин. – Тогда вместях. – Колька, тащи рядно с подушками и кожух!

Под мерцание высоких звезд и треск сверчков проговорили до утра, а во время завтрака Александр Антонович предложил Кольке, – как закончишь школу, приезжай ко мне. Устрою в пограничное училище.

У того радостно загорелись глаза, но отец нахмурившись сказал, – я, Ляксандр, вашей власти не служил, и он не будет. Такое мое слово.

За столом возникло тягостное молчание, а Николай, с закипающими слезами на глазах, вскочил и умчался через сад в степь, откуда показался край солнца. Потом за воротами просигналила машина. Александр Антонович распрощался с родней, оставив адрес, и «эмка» выехав с улицы на грейдер, покатила в направлении Сталино.

«Да, Левка, так и остался ты чуждым элементом» – думал, покачиваясь на заднем сидении Александр Антонович «Вроде и рабочий, а натура кулацкая».

Разлад у братьев случился давно, еще в Могилевской губернии, где они раньше проживали. Вернувшись с Империалистической, в революции Левка не участвовал, и с головой ушел в хозяйство. Александр же вступил в Красную Армию, а после Гражданской войны стал в их уезде* начальником ЧК.

Когда началась продразверстка*, у старшего брата в числе других, власть стала отбирать излишки зерна и живность. Он обратился за помощью к младшему, но получил отказ. В результате Левка уехал на заработки в Донбасс, где и остался. С тех пор, до сегодняшнего дня, братья больше не встречались.

…Домой Колька вернулся только к вечеру, от ужина отказался и ушел спать в сад.

– Ты глядзи, якой обидчивый, – хмыкнул отец. – Ладно. И на следующий день определил его коногоном на шахту, где работал сам.

– Семилетку закончил и будя. Пора самому зарабатывать на хлеб.

Через пару дней, закончив учпункт*, Колька впервые спускался с начальником коногонов по фамилии Чугай, под землю. Был в новенькой брезентовой робе, резиновых сапогах, фибровой каске на голове и с шахтерской лампой в руке, заправленной бензином.

Подойдя к высокому копру (под крышей чирикали воробьи) вошли внутрь, оказавшись перед вертикальным стволом, уходящим на глубину в две сотни метров. Там стоял десятков горняков в таких же, но замызганных, робах. Некоторые с обушками* на плечах.

– Ну, шо пацан, загнал батька в шахту? Чтоб жизнь раем не казалась, – хлопнул по плечу один. Остальные загоготали.

– Колька нахмурившись, промолчал. Себе дороже.

Вскоре снизу пришла клеть, остановилась. Стволовой открыл дверцы, вошли внутрь. Закрыл. Трижды звякнул сигнал, клеть чуть приподнялась и полетела вниз. Закрываясь от летящих сверху брызг, втянули головы в плечи. В неверном свете ламп и гуле вентиляции, перед глазами мелькали металлические балки и слезящаяся водой бетонная армировка ствола, приемные площадки верхних горизонтов*

Через несколько минут падение замедлилось, клеть плавно остановилась. Открыв дверцы, вышли в околоствольном дворе. Мелькая огоньками во тьме, спутники исчезли в коренном штреке, Чугай сказал Кольке, – топай за мной. Свернули в капитальную боковую выработку с редкими светильниками на стенах.

Вскоре оказались в просторном, тоже освещенном бетонном помещении, с деревянными отсеками по бокам. В двух стояли лошади, остальные пустовали. Откуда-то появился мастер, доложив Чугаю, что с откаткой в порядке.

– Добро, – кивнул начальник.

Втроем прошли в ее конец, уселись за длинный дощатый стол, ввел Кольку в курс дела. Оказалось, здесь содержатся тридцать лошадей, сейчас они на работе, две чуть приболели. Уголь доставляют в вагонетках из-под добычной лавы*, откуда выдают по грузовому стволу на гора.*

– Есть одна особенность, – подчеркнул начальник. – Коногон управляет лошадью без вожжей, командами. «Пошла» «прими вправо», прими влево», «стой».

– И что, выполняют? – удивился Колька.

– Ну да. Специально обучены.

– И сколько груженых вагонеток может тянуть одна?

– До восьми. В каждой полторы тонны угля.

– Не слабо.

– И еще. В поездке не лихачить. Вагонетки могут сойти с рельсов и покалечить. А то и задавить насмерть.

– Понял, – ответил Колька.

– Значит так, Петро, – сказал Чугай мастеру. – Закрепишь за ним Ястреба.

Так Колька стал коногоном.

Ястреб оказался буланым жеребцом пяти лет, рослым и спокойным. Через неделю новичок освоился со своей профессией и стал выполнять норму. Бригада приняла его нормально, был в ней самый молодой.

Кольке нравилось курсировать в темноте длинного штрека, подсвеченной его лампой на насыпку* и обратно к стволу, слушать, гул колесных пар, наблюдать, как с конвейера грузятся вагонетки. В перерывах он с удовольствием ел свой «тормозок»* и обязательно угощал хлебом Ястреба.

Проработав коногоном семь месяцев, захотел стать забойщиком, как отец.

Лев Антонович не возражал, устроил сына в бригаду к своему куму – Лушину. Это был его земляк, на пять лет моложе, звали Матвей Васильевич. Для Кольки стал первым наставником. Учил, как рубить уголь отбойным молотком, отгребать его короткой «грабаркой»* и возводить за собой крепь, орудуя пилой с обушком. А еще учил, как спасаться в случае обвала, взрыва метана или прорыва в лаву подземных вод. Такое иногда случалось

В первый месяц, выехав после смены на гора* и помывшись в бане, Колька возвращался домой и, наскоро поужинав, валился спать. Настолько уставал. Затем привык.

От отбойного молотка весом в двенадцать килограммов, который почти все время приходилось держать на весу, вгрызаясь в угольный забой, мышцы налились силой, плечи еще больше раздались, тело стало жилистым и крепким. Зажатым в кулаке гвоздем он на спор пробивал «сороковку»* и не отставал в работе от других забойщиков.

Спустя год Колькина фотография висела на доске почета в клубе среди горняков – стахановцев. Зарплата была высокой, свыше тысячи рублей в месяц, большую ее часть отдавал в семью. На оставшуюся приоделся, купив себе хромовую куртку, кепку-восьмиклинку и ботинки «джимми». А еще давнюю мечту – мотоцикл. Велосипедов в поселке было много, а их единицы.

Это была последняя модель Ижевского завода, мощностью в восемь лошадиных сил, развивавшая скорость до сотни километров. Освоил ее Колька быстро и в выходные дни гонял по поселку или уезжал далеко в степь. В это же время стал посещать борцовскую секцию отца, освоив ряд захватов, бросков и подсечек.

Вечерами ходил в парк на танцы и общался со старшими по возрасту парнями. Иногда там случались драки с «западенцами». Те приезжали со Львовщины, Волыни и Закарпатья на заработки. Отмантулив в шахте год – два и накопив на хату или свадьбу, возвращались обратно.

Дрались, как правило, из-за местных девчат, за которыми приезжие были не прочь приударить. Колька и тут показал себя, уложив в одной из потасовок их вожака Богдана. Он был пятью годами старше, на голову выше и до этого своротил скулы не одному «рудничному».

По такому случаю, решив выпить, сложились. Один из парней сгонял в магазин, доставив несколько бутылок «Московской» и закуски. Водку Колька попробовал впервые, изрядно захмелел, а когда вернулся домой, отец отхлестал его вожжами.

– Рано начал, – пробурчал, закончив экзекуцию. – Яще раз напьешься, выгоню из дома. – Уразумел?

– Угу, – взглянул исподлобья.

Спустя неделю, проводив знакомых девушек, поздно вечером вместе с Володькой возвращались с танцев. В августовском небе мерцали звезды, где-то на домиках пиликала гармошка.

Шел я улицей Донской,

Меня треснули доской.

Ах, ты мать твою ети,

Нельзя по городу пройти!

бодро выдавал молодой голос

– Давай зайдем? – кивнул в ту сторону Володька. – Там еще ребята гуляют.

– Не, я домой. Завтра вставать рано, – отказался Колька.

– Ну, тогда бывай. Пожали друг друга руки, и брат свернул в проулок.

Когда подошел к своему дому, из- под верб нарисовались трое, заступив дорогу. Узнал приятелей Богдана.

– Ну шо кацап* попался?

Дальше слушать не стал, всегда бил первым. Саданул одного в лоб, тот опрокинулся на спину. В следующий миг сам получил чем-то тяжелым по башке, в глазах полыхнула вспышка. Когда очнулся, кругом никого не было, в затылке пульсировала боль. Пощупал, там росла здоровенная шишка.

– Ладно, – встал на ноги. – Еще не вечер. И, отряхнув брюки, похромал к воротам. В течение следующей недели отловил всех троих порознь, изрядно накостыляв. После этого конфликт с «западенцами» был исчерпан. Замирились.

Следующей весной в Краснополье приехал цирк. В его составе были фокусники с жонглерами, акробаты, канатоходец и дрессированный медведь. Представление состоялось в клубе при полном стечении народа. Вездесущая пацанва расположилась на полу у оркестровой ямы.

Артистические номера сопровождались бурными аплодисментами, горняки уважали кино и цирк. В заключение, шпрехшталмейстер объявил коронный номер – борьба человека с медведем, Зал замер в ожидании.

Два служителя вывели на сцену косолапого на цепи, за ним появился здоровенный малый в трико. Сойдясь, облапили друг друга, началась схватка. Зверь пытался свалить человека, человек зверя. Пыхтя, топтались минут пять, затем атлет сделал мишке подножку, тот завалился на бок.

– А-а-а! восторженно завопил зал, хлопая в ладоши, ребятня радостно завизжала.