Мигель и Марисол
Антонио Микулич
Для взрослых и для детей в равной степени. Сказка о том в какую неожиданную и бесконечно значимую историю попадают дети. Брат и сестра. Как они взрослеют в сказочной и одновременно очень реальной стране. О том как справляются с самыми невероятными вызовами. И о реальных и одновременно сказочных людях, животных, героях, воинах, царях, принцах с принцессами, мудрецах, друзьях и учителях. Очень хороших и очень плохих. Хотя где здесь граница? Живущих и среди нас, и одновременно в той сказочной стране с призрачными границами, в которую попадают Мигель и Марисол. И в которую любой из нас, наверное, может попасть. О том какие удивительные дары и достижения ты можешь встретить и обрести на своем пути, если не перестанешь бороться, любить, радоваться, стремиться к свету. О том какие глубокие тайны носит каждая личность в себе и какие удивительные превращения могут произойти в судьбе человека. И как найти самое сокровенное в жизни.Мне все это рассказали звезды и ветер. И совсем на другом языке.
Антонио Микулич
Мигель и Марисол
Марисол и Мигель едут в школу
– Сергей! Мы бежим уже.
Папин голос звучал из прихожей. Он кричал из-за спины курьера, чья лошадь переминалась с ноги на ногу у крыльца. А школьная карета стояла дальше, на дороге. Дядя Сережа сидел на облучке и смотрел то на часы, то на дом, переваливаясь с боку на бок, и рессоры поскрипывали. Он никогда не видел этой лошади. Гнедая, но почти черная, тонкая, с белым пятном на лбу, словно природа ей герб в виде лилии нарисовала. «Маститая», – подумал он – «Как так? Вроде не арабский принц». А он знал толк в лошадях. Да и курьеров в городе тоже знал.
Мигель взял оба портфеля и, залюбовавшись на лошадь, полузадом пошел в сторону школьной кареты. Пока не заметил главного.
Солнце еще только собиралось брызнуть лучиками из-за крон. Но все было усыпано тонким белым слоем. И поэтому Мигель вдруг почувствовал такую звонкую радость, что забыл про лошадь. Первый снег пах чем-то новым и сказочным. Сестренка копалась с курткой и шарфом в узкой прихожей перед двумя мужчинами, разбирающимися с пакетом, квитанцией и паспортом.
– Кто это, Женя? – Голос мамы донесся из кухни, сонный, звонкий, с легкой утренней хрипотцой.
– Детям подарки привезли! Мы бежим, Сергей!
Лошадь в упряжке школьной кареты вздернула головой и всхрапнула. Она была серая, светлая, с пятнышками. Сергей с козлов пристально посмотрел на нее, на часы, потом вернул взгляд на припорошенный первым снегом домик, с лучащимися желтым светом окнами, открытой настежь дверью и девочкой, возящейся с шарфом и пуговицами на фоне двух мужчин. Еще только-только светало. И снег на крыше казался сиреневым. «Растает», – подумал дядя Сережа, – «Припечет еще к полудню». Это был первый снег. Редкость в долине.
С кухни снова послышался голос мамы, теплый и сонный, с легкой хрипотцой на гласных:
– Кто?
– Подарки детям прислали.
– Это еще новости! К рождеству?
– Сейчас, погоди, распишусь тут!
Стройный всадник убрал квитанцию в пальто, аккуратно подвинув девочку за плечи, и, протискиваясь между ее спиной и стенкой, поцеловал ее в макушку через шарф, сбежал с крыльца и, глядя на Мигеля возле кареты, одним махом вскочил на лошадь. Они смотрели в глаза друг другу, но пол лица всадника закрывал шарф и высокий воротник то ли пальто, то ли мундира. Наверное, он улыбался, глядя на мальчика, и сходу пустил лошадь. Он коснулся шляпы (то ли придерживая, то ли в приветствии) и вихрем пролетел мимо Мигеля, чуть кивнув в его сторону. Взгляд его оставался прикованным к глазам Мигеля. Он уносился туда, откуда приехал дядя Сережа на школьной карете. Дядя Сережа смотрел ему вслед задумчивым взглядом. Тонкие ноги скакуна, казалось, не касаются снега.
Стук копыт зазвенел на понижение, деревья стояли темные, еще наполненные сумерками, и Мигель вдруг перестал его различать на фоне крон, теней и снега. Глаза заслезились. Мальчик сморгнул. Казалось, всадник слился с фоном.
– Это что за подарочки мне там принесли? – послышалось с кухни.
Марисол выставила галошки с полки и при слове «подарки» машинально обернулась. Папа стоял с пакетом в руках.
– Детям. Мне подарочки, вот, где?
– Что там, пап?
Папа покачал пакет в руке:
– Весит, надо сказать! Что-то серьезненькое!
– Это кто шлет? Мэрия? Неслабые вам подарочки! – мамин голос, теплый, с легкой хрипотцой доносился из кухни – Нам только открытки про принца с принцессой приносили. Еще пирожные корзинки.
Через открытую дверь в дом вливался запах первого снега и рассветные тени обозначились на лужайке перед домом. Дядя Сережа был виден через открытую дверь, с вожжами в руках и посматривающий на часы.
– Это вам там в нижнем Овечьевске корзинки! Нам книжки. Мы интеллектуальный район.
– Слышишь ты, верхний Барановск! Ты расчесал?
Папа снял щетку с вешалки и попытался поводить ей в средней части покрывавших всю спину Марисол желтых волос. Пока она, натягивала первую галошку.
– Это Мухтарова щетка, пап!
Она стояла на одном колене, тянула за край галошки и смотрела назад на пакет. Свежесть снежного утра струилась по низу в дом, и Марисол это чувствовала.
Папа сунул нос в пакет и одним глазом оценил содержимое.
– Фига себе! Кольцо! И шпага!
– С бриллиантом? – Голос мамы выдавал легкую иронию.
– Зеленое какое-то! Ой! Блещется в глаз прям! – Папа засмеялся. Но рука его тянула за шпагу.
– Ничё-себе! Тяжелая! Реальная прямо шпага. Мы из орешника делали! Сами, блин!
Шпага была в отдельном пакете с блестками и бантиками, и шуршала. Собственно, ее видно не было. Только эфес.
Марисол вскочила, покончив с галошами, вытащила висящую в волосах мухтарову щетку, отбросила ее в папу, и двумя руками сверху вниз выбила оба предмета из папиных рук. У папы остался только пакет под мышкой. Щетка зацепилась за свитер, вздрогнула и скатилась на доски пола. Галошки застучали по крыльцу одновременно с голосом дяди Сергея:
– Ну, мы опаздываем уже так, конкретно!
Мигель смотрел туда, где исчез всадник. Что-то было не так в этом утре. Из оцепенения его вывел шелест обертки в правой руке и приятная тяжесть металла.
Марисол уже сидела в карете и рвала прозрачную пленку своего подарка. Что-то из коробочки в руках сестренки ярким зеленым лучом блеснуло в глаз. С той стороны кареты над восточным хребтом показалось солнце. Дядя Сережа поднял вожжи. Из шуршащего на коленях мальчика свертка торчала большая серебристая рукоять.
Мигель запрыгнул на подножку, оглядел дорогу, линию горизонта, где с южных гор явно сдувало снег и пургой гнало по-над вершинами, хотя в долине было тихо, дядю Сергея, непривычно сосредоточенного на дороге, сел рядом с шуршащей подарком девочкой, взглянул сквозь окно на бегущие назад темные кроны, на сестренку, вынимающую колечко из коробочки, бросил взгляд на дверь кареты, проверил, что она защелкнулась, и стал разворачивать нижнюю часть тяжелой игрушки. Эфес был сделан из витой, словно серебряной, проволоки, а рукоять из желтого металла с мелкой насечкой в виде маленьких граней и ребрышек с лилией на конце. У шпаги были ножны! Настоящие ножны!
Что-то снова блеснуло в глаз. Марисол держала колечко правой рукой перед его носом, медленно поворачивая его по часовой стрелке. Ему показалось, что она намного старше. И красивее.
Порыв ветра качнул карету.
Туман
Пурга над южными горами поднялась выше. Серая полоса расширялась и было видно, как неистовый верхний ветер сметает снег с вершин вдоль хребта. И странным образом эта струя расширялась и словно заглатывала долину у горизонта. Но до него было еще очень далеко.
Ножны были очень красивыми. Девочка продолжала смотреть на колечко. Со шпагой на коленях, Мигель смотрел через дверь вперед на линию горизонта, но вдруг повернулся влево. Она пристально смотрела на него. Словно видела его впервые. Или увидела кого-то другого. Что-то скребануло по сердцу. Взгляд снова привлек пейзаж впереди. Дорога все еще шла по равнине, подбираясь к заросшему вековым лесом ущелью, а на горизонте бушевала стихия.
Дядя Сережа непривычно молчал. Было почти тихо. Словно перед бурей. Но буря была очень далеко. Очень. А тут в долине уже начало припекать, и снег, действительно, растаял. Первый. Ручьи журчали по дороге и стекали в кюветы. Только птицы не пели. Тихо было. Очень тихо. Ветер качнул карету. Марисол перевела взгляд перед собой. Было не холодно. Слышался скрип осей. Дядя Сережа непривычно молчал. Скоро дорога пойдет вверх на перевальчик. Вот там может будет попрохладней.
Туман пришел сразу и вдруг. Карета была уже в ущелье, среди вековых буков и грабов. Оставалось версту по серпантину в лесу, потом вниз на равнину и в поселок. В школу. Но туман пришел вдруг и такой, что дядя Сережа остановил карету. Там наверху была развилка. Одна дорога уходила вправо по верху. Лесная дорога. Для охотников. Влево шла дорога к скиту. Он стоял внизу в лесах между холмами. А в школу вперед. Только дороги расходились веером. С полянки. Маленькой полянки, которую в этом тумане не то что увидеть, ощупать было бы трудно. Голова лошади уже была полностью в молоке.
Дядя Сережа, кряхтя слез с козлов, и, не отпуская вожжи, стал вглядываться в белое марево. Его сердце билось так, что рубашка тряслась на груди. Мигель стал у двери кареты и вопросительно посмотрел на водителя.
– Дядя Сережа, что-то не понятно совсем. Мы похоже на развилке.
– Да. Похоже. Но мы по полянке прошлись и куда нас развернуло, не понятно. Держи вожжи. Придется искать спуск на ощупь буквально. Не отходи ни на миг. Пронька, вроде, спокойна, не рванет никуда. И кричи, если что.
– Хорошо. Я тут, дядя Сережа.
Сергей старался не выдать детям беспокойства. Но он был не первый раз замужем. Все его тело чуяло подвох. Но что именно – он не понимал. Он прошел, и инструкторские в северных горах, и сам водил народ. Потом был сколько лет в спецкомандировках. Тоже не на курорте. Чем его сердце можно было напугать? Но оно колотилось не по-детски. Он знал, что первое правило – не выдать паники. Он понимал, что дело не в трех дорожках с края полянки. Когда их окружали в Карнакаре и от всего отряда оставался только он да капрал, он знал, что сие есть, и какие шансы. Но тут было что-то еще. И дети. А детей он не сдал бы никому и ни за что. Он поправил кинжал на поясе и шагнул в молоко.
Мигель почувствовал ледяной пронизывающий холод. Дяди Сережи не было слышно. Уже пол часа. Пронька начала странно водить носом. Словно почуяв хищника. Мигель закрыл дверь и быстро вскочил на козлы максимально осаждая животное. Но Пронька чувствовала близость чего-то или кого-то и время пошло на секунды.
– Дядя Сережа! – изо всех сил крикнул Мигель!
Но туман поглотил его слова как промокашка чернила. Лошадь захрапела, взбрыкнула, вырвала поводья и понесла.
Карета прыгала на невидимых кочках, копыта стучали словно по пластилину, какие-то ветки били по лицу и по крыше, но странная тишина все равно наполняла пространство. Чего-то недоставало в нем. Какой-то реальности. Мигель вцепился в поручни обеими руками, готовый в любой момент соскочить при перевороте, но мысли его были только о сестре. «Только бы не вывалилась! Только бы не перевернуться!». Лошадь храпела, но ее голову почти не было видно в белом молоке тумана. Мигель пытался ухватить поводья, но качало так, что отпустить нельзя было ни одну руку. Попа половину времени была в полете и билась то тем, то этим местом. «Марисол! Прижмись к дивану, к подушкам!» – его мысли вопили в тишину. Вдруг цокот копыт из пластилинового стал более звонким, и подковы словно бы застучали по каменной мостовой. Что-то изменилось в окружающем пространстве, стало светлее и стало теплее. Заметно теплее. Пронька стала видна полностью, качать перестало, и Мигель смог отпустить руки и подобрать вожжи. Но лошадь все еще была в порыве, она вытягивалась вперед всеми силами и несла, несла, несла. Только лесной дороги не было. Была каменная дорога. С четкими краями. Туман отступал.
И стало понятно, что они скачут не вниз, а вверх. По краям стали видны деревья. Но это были лиственницы. Которых в долине никогда не росло. Да и в горах окрестных. Только сосны, да кедры на предальпийских уже высотах.
Пора было тормозить. Лошадь все-таки остановилась. Мигель открыл дверь и увидел глаза девочки. Его руки мгновенно взяли ее за плечи и выволокли из кареты. Лошадь попятилась назад, пошла боком, так что пришлось отскочить назад, и, захрапев, чуть не опрокинув повозку, по дуге поскакала вниз. То есть обратно в туман. Дверь размахнулась и перед тем, как она защелкнулась, что-то блеснуло с сиденья зеленым лучиком.
Они стояли одни. Средь огромных лиственниц. Среди тумана. На серой каменной дороге. Которую они не знали в этих краях. Не знали, потому что ее и не было в этих краях. В их краях. Но главное, что они чувствовали всем своим пониманием, что и их краев тут не было. Они были где-то, где не были и не могли быть никогда. Но это были лишь иррациональные впечатления. Лошадь не может проскакать за час больше 30 верст. А это не так много. Надо лишь сориентироваться.
Туман стал редким. Солнце не было видно, но чувствовалось, что оно сзади. И почему-то смеркалось. Даже портфели остались в карете. Впереди был поворот на боковую дорогу. Она не была каменной. Она входила в густой вековой лес. И вела налево. Марисол была маленькой девочкой. Но она смотрела на Мигеля спокойно. Почти спокойно. И как-то грустно. Она взяла его за руку и пошла к лесной дороге. Он не сопротивлялся. Резануло про шпагу. Хотя это скорее был узкий меч. Но он остался в карете. А с ним бы было спокойней.
Марисол шла быстро и ровно. Чуть впереди. И держала его за руку. Они дошли до поворота и вошли в лес. Мигель обернулся, дорога исчезла полностью из вида. Шок стал сменяться мыслями. Девочка шла уверенно. Была ли это истерическая реакция? Возможно. В любой форме психике надо как-то компенсировать травму. И лучше через мнимую уверенность. Лучше идти куда-то, чем паниковать и метаться. Марисол не чувствовала страха в данный момент. Но тоже понимала, что идет она просто так. Чтобы куда-то идти.
Мигель начал более последовательно думать. Кстати, стук копыт пронькиных был слышен еще долго-долго. Он словно не ослаблялся и плыл по воздуху над дремучими чащами. «От чего отражается звук?» – подумал Мигель. – «Не может такого быть. Большая дорога ведет в город. Марисол тянет в лес. Но тут тропа живая, куда-то придем. Почему мы не идем в город? На повороте маркировок никаких. Хуторок? Кошара пастушья? Родник?» Но менять направление не хотелось. Марисол не вспомнила про кольцо. Оно тоже осталось там, в карете. Она чувствовала теплую руку брата и вдруг развернулась, и прижалась к нему. Но никаких слез не было из нее ручьем. Просто прижалась. Он обнял ее за затылок и понюхал висок. Мамины духи. Но глаза его смотрели цепко и рыскали промежду ветвей. Было тихо. Как-то даже спокойно. Сердце Марисол тоже не колотилось. Дышала только глубоко. Мигель обернулся назад и пристально осмотрел уходящую назад тропку. Впился глазами туда, назад, прислушался – нет никого, спокойно. Только солнце садилось. Смеркалось. Причем довольно быстро.
Ветки стали темнее и гуще, поползли тени и запах хвои, мха. Было еще тепло. Первые только признаки прохладцы. Без гусиной кожи. Свежестью лишь. Она отлепилась от него, сделала гармошку губами и потянула его за руку дальше. Странно, подумал он, спокойна, егоза. Молодец. Про себя он не смог бы такого сказать с уверенностью.
Тропа расширилась, потом прошла еще лужком, мимо огромного дуба кряжистого, разлапистого, мимо ив, шелестящих серебристыми иглами своих листьев, заводи с камышом, откуда пахнуло водой, послышалось уверенное «ква» и легкий всплеск рыбешки, мимо изгороди для невидимых барашков, мимо сарая с соломенной крышей, дровницы с кучей свежеколотых дров, колодца с огромным деревянным ведром перевернутым и, наконец, они пришли. Дом стоял лицом к ним. На крыше колосилась трава. В окне горела лампада. Над лесом серебрился молодой и почти без наклона месяц. А на пороге сидел огромный, белый мохнатый пес.
Хозяева
Мигель выдвинулся вперед, придержав руку девочки, и медленно подошел на 4 метра к собаке. В сидячем виде она была почти ростом с него. Но она сидела на уступе перед дверью, мохнатым хвостом касаясь полотна двери, а передними лапами почти края ведущих к земле двух ступенек. Хвост не шевельнулся. Никакой реакции или оскала Мигель не заметил. Собака была предельно спокойна и просто смотрела на детей. «Эта не будет лаять. – подумал Мигель – эта вообще не предупредит ничем. Хорошая собака!»
– Хозяин! – крикнул мальчик, – Здравствуйте! Откройте нам!
Собака посмотрела в глаза кричащему, поднялась на лапы и тихо сошла вниз, встав сбоку между детьми и крыльцом. Не отводя взгляда. Ветер качнул куст жасмина перед домом, шевельнул волосы на лбу Мигеля, и неприжатая дверь бесшумно поддалась на сквозняк. Два зеленых глаза мелькнули в сумерках прихожей, блеснули, сказали: «Мяу», взлетели на метр вверх и потухли. Марисол перехватила руку уже двумя руками, налегла весом, и началось подскакивание за спиной на мысочках. «Включила егозу!» – подумал брат, пытаясь не качаться в такт. Марисол смотрела на собаку.
Мигель ждал. Было очень тихо. Его крик не мог быть не услышан. Ивы зашебуршали острыми серебряными листочками справа позади, и из-за них донеслось уверенное «ква». Рыбка плеснула на поверхности.
Амплитуда подскоков увеличивалась и, наконец, она выскочила вперед, сходу вцепившись в пса, который продолжал смотреть в глаза Мигелю. Но что-то было не так. Не потому, что собаки не смотрят в глаза человеку. Смотрят. Но эта собака смотрела особенно. В чем разница Мигель не мог сказать, но по спине у него пошли мурашки. Это не был страх. Это не было чувством опасности. Но этот взгляд очень сильно смутил его. И выпад Марисол был ему понятен. Он даже не дернул рукой, чтобы поймать ее.
Она была выше стоящей собаки лишь на голову, но двумя руками сдавила ей шею, а носом зарылась под ухо, чуть наклонившись и, попросту, повиснув на ней. Псу пришлось вытянуть морду вверх, но он продолжал смотреть на Мигеля. И Мигелю показалось, что он видит смех в его глазах. Мурашки волной снова прошли снизу вверх вдоль позвоночника.
Марисол сдавила шею собаке изо всех сил, укусила ее, подпрыгнула и побежала в дом. Мигель рванул было за сестрой, но взглянул на собаку, на нее и тут же выпалил – «Стой!»
Марисол была уже на пороге и повернула голову к нему.
Мигель сделал три шага в сторону собаки. Пес не изменился ни в чем. Мальчик опустился на колени и медленно приблизил руку к его морде. Пес спокойно смотрел в глаза. Мурашки пробежали новой волной, и Мигель медленно коснулся уха собаки и наклонил к ее морде свое лицо. Пес ткнул ему мокрым носом в глаз. От него не пахло псиной. Совсем. Или почти совсем. А потом пес толкнул его в грудь. Собака не была домашней. Собака не была избалованной. Собака была, что называется, рабочей. Это была ее территория, и она была тут хозяин. Никакого повода для сомнений она не давала. Она была главной, и любое действие надо было завизировать у нее. Это было понятно сразу. Однако, никаких пока охранных посылов от нее не исходило.
Мигель знал, что ряд пород впускает легко. Только вот с уходом большая загвоздка. Это он помнил. Но Сестра уже была за линией пса, она стояла на пороге, за порогом, полуобернувшись на его крик, и пес толкнул его в грудь. Мигель встал и еще раз позвал хозяина. Хотя все говорило о том, что в доме никого нет. Собака спокойно смотрела сбоку на него и на сестру. «В любом случае, нам надо ночевать. Придет хозяин, разберемся. Вроде все мирно, без странностей. Хотя!»
И тут Мигель понял.
– Марисол! Медленно выйди из дома, пожалуйста!
