Наталья, по-моему, уже привыкает к новому – да надо употребить именно это слово! – качеству наших отношений. Она не говорит об этом. Но мне кажется, она начала думать о том, чтобы изменить свою жизнь. Проще говоря, сойтись со мной. Только этого еще не хватало. Я ее очень хочу, в последние дни я почувствовал и узнал ее больше, чем прежде, но…
Кен… Сколько и что она знает о том, как я живу? Бог весть. Но она больше не появляется. Хотя я жду ее. Очень жду.
Каждый вечер, возвращаясь с работы прохожу через сквер, где встретил ее. Там зима, снег. Ни Кен, ни Белого Коня. Люди, как обычно, гуляют с собаками. Даже конского навоза нет, одни собачьи какашки!
Как будто приснились густая трава, чистый воздух. Как будто приснилась сама Кен…
И возле районной поликлиники я теперь часто бываю. Как будто хочу второй раз войти в одну и ту же реку. Не получается. Мне становится очень грустно. Обычно влюбленные живут, будто летают на крыльях радости. У меня было иначе. Снова пришла депрессия. Она не поглотила меня. Ей противостояла парадоксальная смесь: любовь, надежда и… секс.
Неожиданно появилась еще одна особенность. Безумно полюбил сладкое. Жена купила килограмм конфет. Так вот, их уже нет. Несколько ночей подряд вставал на исходе ночи и ел эти конфеты. А сахар? Сейчас нет такого утра или вечера, чтобы я не опустошил сахарницу. Жру ложка за ложкой, как, например, кашу.
Впрочем, тягу к сладкому, в отличие от суперсексуальности, я еще могу с грехом пополам объяснить. Читал – многие неустроенные женщины едят много сладкого. «Заедают» неудавшуюся жизнь. Возможно, нечто похожее происходит со мной. Я, конечно, не женщина. Но неустроенность есть. И она останется до тех пор, пока в моей жизни снова не появится Кен.
Я видел ее. На этот раз точно во сне. Она была только в длинной белой рубашке. Шла по нагретой солнцем дороге в сторону заката. Я бросился к ней. И тут она «рассыпалась». Вместо одной настоящей Кен появилось много крошечных. Каждая из них была в длинной белой рубашке. И все они бросились от меня в разные стороны. Я попытался настигнуть одну из них. Но они оказалась очень быстрыми. Им помогла трава. Такая же густая и чистая, как тогда, в сквере между домом и Яузой. Они спрятались от меня в этой траве. А я остался наедине с уходящим за горизонт солнцем. Был в ужасе. Мне казалось, что теперь я навсегда потерял эту женщину.
В ужасе я и проснулся, увидев вокруг себя глубокую ночь спальни. Сначала мне ничего не хотелось. Но потом все пошло, как всегда в последнее время. Желание секса… Я разбудил жену. А потом снова днем болела спина. Я снова весь день думал о Кен, но это не помешало мне уложить Наталью на кожаный диван. Тем вечером я был страстен и силен, как никогда. Наталья обычно сдерживает свои стоны (все-таки мы на работе). Но как же она кричала на этот раз… А потом не хотела садиться в свой автобус. Хотела пройтись со мной. Мы и прошлись немного в окрестностях нашей фабрики.
Мне жаль ее: ведь все равно у нас ничего не получится. Жаль жену. Она по-своему любит меня, а я, если, конечно, получится, без колебаний оставлю ее ради Кен. Вот только бы она, наконец, появилась…
*****
Правда, в эти дни меня порадовало книжное собирательство. Нашел по объявлению и уже не снял с крючка трехтомник Некрасова экзотического 1918 года издания. Хозяин трехтомника оказался очень занятым человеком. Так что встретились мы поздно вечером. А затем я ехал от метро «Новослободская» со своими новыми книгами домой. На троллейбусе. По улицам Красной армии, Шереметьевской…
Когда-то – еще был школьником – мы так ездили вдвоем с отцом. Он уже стар. Давно отошел от книжных дел. Дочери к семейному хобби интереса не проявляют. Так что теперь я езжу один. И с этим уже ничего не поделаешь…
Как же было приятно на следующий день похвастаться Некрасовым перед своим старым другом Глебом Сидоренко. Глеб, как и я, увлечен книгами. На этой почве, собственно говоря, мы много лет тому назад познакомились еще в советское время – нам было по 15 лет – на толкучке в Сокольниках. А затем, это вышло само собой, я подружился с этим долговязым белобрысым уроженцем Ярославской области.
Между прочим, у Глеба интересная родословная: по маме – его корни из местного духовенства, а по отцу – он вообще дворянин. Его предок (из казацкой запорожской старшины) получил от Екатерины Второй небольшое имение под тихим северным городом Пошехонье.
Нашей дружбе уже более тридцати лет. Это не мешает нам порой конкурировать, причем жестко, в книжных делах. Несколько раз, странствуя вместе по местам, где можно раздобыть какую-нибудь книжную редкость, и натыкаясь на что-нибудь стоящее, торговались между собой с яростью сошедшихся в штыковой бой солдат Первой мировой войны.
Миг моего торжества… Он пришел, когда я наблюдал за выражением лица Сидоренко (специально пригласил его в гости). Он рассматривал моего (да, да моего!) Некрасова. И без того длинное лицо Глеба еще больше вытянулось. Нижняя челюсть слегка отвисла. Добрые, темного украинского окраса глаза наполнила неизбывная тоска.
После мы вдвоем (жена очень недолго побыла с нами и отправилась знакомиться с магазином «Магнит», его недавно открыли неподалеку, вместо старинного, еще с 70-х годов мебельного) пили чай с ватрушками, – Сидоренко обожает ватрушки и кексы, ест их в больших количествах, оставаясь при этом тощим, как жердь, – и говорили уже обо всем.
Неожиданно Глеб спросил:
– Что, Серж, погода меняется?
Я сразу понял: вопрос про жизнь. Любимая присказка Сидоренко – «после плохой погоды жди хорошую» – она про жизнь, а не о том, сколько будет за окном градусов и когда перестанет лить дождь.
Доверительные отношения предполагали такой же ответ.
– Похоже, что да, меняется, – кивнул я.
Больше Глеб ничего не спросил. Но думаю, все понял. Он же видел сегодня меня.
Глеб пробыл у меня недолго. Уже приближался март, и у него было много дел. Готовился к почти девятимесячной весенне-осенней запарке. Много лет Сидоренко зарабатывает на жизнь тем, что ставит на подмосковных дачах заборы. Переквалифицировался из начальника отдела оборонного НИИ лет двадцать тому назад. Сначала воспринимал это занятие, как временное, а потом втянулся, привык. Нашел в новой жизни немало плюсов. Работа на свежем воздухе. Свободная зима, которую можно посвятить тем же книгам. Более-менее стабильные (конечно, далеко не большие) деньги. А очень много денег моему другу не нужно. Его потребности минимальны. Деньги, в основном, нужны на книги и алименты.
Он развелся двенадцать лет тому назад. От этого давно распавшегося брака у Глеба остались печальные воспоминания о тирании тещи, до сих пор скверные отношения с бывшей супругой и два подросткового возраста сына, с которыми он общается еще меньше, чем я со своими дочками. Кстати, имена сыновьям Глеб дал экзотические даже по нынешним пестрым временам – Аввакум и Логин. Так звали родоначальников раскола нашей церкви в далеком семнадцатом веке. А Глеб, несмотря на то, что по линии матери происходит из православного духовенства, одно время был серьезно увлечен старообрядчеством и даже ходил на службы в их церковь возле Рогожской заставы.
После развода он так и не смог найти себе постоянную подругу. Мне показалось, что он ушел от меня в неплохом (несмотря на естественную «книжную» зависть) настроении. Моя супруга ему давно нравилась. Возможно, подумал, что теперь у него вполне может появиться шанс возродить свою личную жизнь.
Что касается моей жены, то Сидоренко, – высокий, стройный, светловолосый и в силу своей работы почти всегда загорелый (последнее не относится только к зиме), – кажется, тоже немного нравится ей.
Разумеется, я не сказал Глебу, что у меня скоро может появиться еще одно книжное приобретение. «Травник» издания 1911 года. Уникальное издание. В нем есть фрагменты потерянного древнего «Лечебника Строгановских лекарств». Если верить легенде, этот лечебник составил еще в 16-м веке доктор Кабышев, служивший на солеварне у знаменитых купцов Строгановых. Хозяин «Травника» уехал в командировку. Но должен был скоро вернуться. Мы уже условились о встрече. И я предвкушал покупку.
Книги, визит Сидоренко успокоили, отвлекли. Правда, на этот раз только чуть-чуть…
Глава 6
А тут еще нагрянула оттепель. Снега в Москве не стало. Сошел сугроб и со старых «Жигулей» на пустыре возле районной поликлиники.
Где она, Кен? Почему не появляется снова в моей жизни? Почему пропала? И кто она такая? Колдунья? Если так, то она самая прекрасная колдунья на свете.
Одно я исключал – случившееся не было галлюцинацией. Это была самая настоящая жизнь. Одна из ее самых прекрасных страниц.
Несколько раз я вспоминал и о ненавидящих меня желтых глазах, которые видел сразу после встречи с Кен. Сразу становилось не по себе. Но из-за этого, говорил я себе, волноваться не стоит. Вот это – как раз галлюцинация, отвратительное видение.
Снег выпал на следующее утро после того, как со мной произошла эта страшная история. Возвращался с работы через лес. По узкой, в одну полосу, дороге, выложенной большими бетонными плитами, многие из которых уже давно начали крошиться, а некоторые и вовсе разрушились. Когда-то дорогу построили военные для своего полигона. Его давно нет, и дорогой почти никто не пользуется. По ее сторонам растут ели, а местами – дубы.
Некогда в окрестностях нашей фабрики была большая дубрава. По крайней мере, так рассказывали мне люди, семейства которых из поколения в поколение делали здесь зеркала. Со временем орешник, березы, осины почти вытеснили дубы. Теперь эти величественные деревья лишь вкраплены в лес. Но вдоль дороги их еще много. За последние бесхозные годы дубы разрослись вширь, и в некоторых местах их ветви смыкаются над ней.
Минувшая осень выдалась очень урожайной на желуди. В золотом октябре дорога местами была почти в буквальном смысле слова усыпана ими. Сейчас, конечно, желудей здесь уже не осталось – смыли ноябрьские дожди. Но вот в самом лесу, да и на обочинах желуди – я почему-то подумал об этом – есть.
Желуди… Ассоциации жизни…
Я невольно стал вспоминать… Когда-то, еще ребенком я любил собирать желуди. Такие красивые: блестящие, светло-коричневые. Мы с родителями собирали их на нашей «дачке». Собирали и в Москве – в Лужниках, Сокольниках, в Парке Культуры. А потом, много лет спустя, желуди – все на той же даче – собирали со мной и моей первой женой наши дочки. И так же, как в моем детстве, иногда мы брали спички и делали из них и желудей смешных человечков. Называли их «Желудяшкиными». Навсегда ушедшие дни. Очень светлые.
А сейчас… Сейчас был темный бесснежный февральский вечер. Вечер безветренный, очень тихий, будто застывший в своей тяжести. И вдруг в этой тишине я услышал чавканье. Притом тот, кто чавкал, судя по громкости звуков, находился неподалеку. Мне стало не по себе. А спустя несколько секунд, после того, как миновал небольшой изгиб дороги, я уже был испуган по-настоящему.
Кое-где здесь стоят фонари. Благодаря белесому свету одному из них я хорошо увидел его.
Кабан! Жующий желуди кабан. Кабан громадный и непохожий на своих иногда довольно милых собратьев на фотографиях в книгах о животных, коих немало в моем книжном собрании.
Этот экземпляр походил на вепря из жестокой скандинавской легенды. Очень крупный. Шерсть – длинная, почти черная. Глаза… Глаза были большие и желтого цвета. Они были очень-очень похожи на те, взгляд которых сопровождал меня в «путешествии» из сквера на фабрику. И так же, как те, были наполнены обращенной ко мне ненавистью. Ненавистью и… своеобразным интеллектом. Это не был взгляд обычного животного! Это создание – я не сомневался – обладало разумом.
Его клыкастая морда… Я уже видел похожую морду! Сомнений быть не могло – на карнавале! Маска широкоплечего, коренастого господина, на которого натолкнулся, когда искал Наталью. Интересно, какие у него были глаза? Кажется, тоже желтые. Но я не был в этом уверен. В спешке толком не разглядел.
Первая реакция была нервной, эксцентрической и, возможно, истерической. Я несколько раз подпрыгнул. Довольно высоко, так что лужа, посередине которой остановился, будучи ошарашенным неожиданной встречей, рассыпалась брызгами. Затем показал кабану язык и сделал руками «длинный нос». Наверное, страх так подействовал.
Вообще-то я нечасто кривляюсь. Только иногда – в спину жене, когда устаю от нее. И еще по утрам – самому себе, в зеркало, чтобы поднять настроение. Но когда бывало страшно, не кривлялся. Это было для меня новым…
Еще одно «новое» в себе я открыл почти сразу после гримас. Оказывается, могу бегать без всякого допинга не хуже классного чернокожего спринтера. Правда, дистанция была намного короче, чем на соревнованиях. До ближайшей березы, за ветку которой я смог зацепиться руками, а затем подтянувшись вверх, усесться с грехом пополам на эту самую ветку.
Бросившийся на меня в разгаре моего кривляния кабан остался под березой, которую я про себя уже окрестил «своей». Еще бы – благодаря ей я спасся. По крайней мере, на этом этапе, потому что кабан глядел на меня снизу вверх и, кажется, не собирался никуда уходить. Благодаря все тому же фонарю я видел его ненависть и большие желтоватые клыки, которые сначала почему-то не бросились мне в глаза. Совершенно ужасные клыки! Их созерцание усилило первоначальный шок. Видимо, поэтому я запел:
Ой, рябина кудрявая,
Белые цветы,
Ой, рябина, рябинушка,
Что взгрустнула ты?..
(Слова М. Пилипенко)
Запел, сам не зная, зачем… Блин! В желтых глазах вепря теперь была не только ненависть (она меньше не стала), но и удивление.
«Умен, сука!», – подумал я. И тут же снова вспомнил о господине, которого толкнул на карнавале. Потом подумал о Кен, которая сначала явилась мне в образе очаровательного черта…
«Сказка пр-р-р-одолжается», – сказал я себе, рассматривая необычного кабана, который не торопился оставлять меня в одиночестве. Буква «р» получилась, как звук ржавой пилы, потому что у меня начался озноб. Зуб на зуб не попадал. Скорее из-за нервного шока, нежели от холода.
Кабан уже не глядел на меня. Опустил рыло вниз, принялся искать желуди. Очень быстро обнаружил и зачавкал.
Зачавкал громко!
Мерзко!
Противно!
«Черт возьми, а что же мне делать?», – спросил я себя.
Ждать, когда кто-нибудь появится на этой забытой Богом и людьми дороге? Но такое ожидание может продлиться до второго пришествия (или до третьих петухов – как кому нравится). И сколько я смогу продержаться на «своей» березе? Сидеть на ней было очень неудобно. К тому же, я изрядно замерз. Мороза не было, но все равно я не был одет для прогулки по лесу. И даже не мог подвигаться, чтобы хоть немного согреться. Ощущение, что мое приключение хорошим не кончится, становилось все сильнее.
– Проклятый, мерзкий кабан! – крикнул я своему преследователю. А затем (опять-таки сам не зная почему) запел песенку из мультфильма про Винни-Пуха, который висел на шарике перед плечиным дуплом и пытался обмануть пчел:
Я тучка-тучка-тучка,
Я вовсе не медведь.
Ах, как приятно тучке
По небу лететь.
(Слова Б. Заходера)
Хотел позлить кабана. А в шоке, в котором я по-прежнему пребывал, лучшее просто не пришло в голову. Но он, поганый вепрь, даже не поднял морду. Продолжал жрать свои желуди. На самом деле, конечно, не столько утолял голод, сколько ждал, когда я свалюсь с березы на его клыки.
Я продолжал думать, как справиться с вепрем. Не нашел ничего лучшего, как бросить ему вниз несколько снотворных таблеток (они валялись в кармане пиджака с тех пор, как мы с женой ездили в гости с ночевкой к ее брату). Кабан, разумеется, и не подумал сожрать их. Лишь поднял вверх свою морду, громко и язвительно хрюкнул.
Больше ничего мне в голову не пришло. Я тщетно продолжал искать выход. А спустя полчаса чуть не свалился со своей ветки. Захотел устроиться на ней поудобнее и оперся на руку, которая – я не заметил этого! – здорово затекла. А холод… Он уже проник в каждую клеточку тела…
Пытаясь справиться с ним, я закурил: иногда это дает иллюзию тепла. Но на этот раз такая иллюзия не посетила меня. Кабану, кстати, не понравился запах табака. Он несколько раз довольно громко чихнул, затем поднял голову и укоризненно покачал головой.
– Ты, что хочешь, чтобы я спрашивал у тебя разрешения, можно ли мне покурить? – я решил попробовать «разговорить» его.
Мне были ясны две вещи:
1. вепрь ненавидит меня.
2. вепрь обладает интеллектом.
Значит, можно попытаться вести себя с ним, как иногда ведут себя заложники с террористами. Начинают общаться с ними. Затем, как говорится, слово за слово. Дело кончается тем, что в террористах пробуждается нечто человеческое. И для заложников все заканчивается хорошо.
– Дружище, я тебе ничего плохого не сделал, – обратился я к кабану, – тебе не надоело торчать здесь, под деревом?
Кабан проигнорировал мой вопрос. Я, однако, решил попробовать все-таки наладить общение:
– Может, оставишь меня здесь, пойдешь своим путем? – предложил ему.
Вепрь даже не поднял голову. Тогда я попытался поговорить с ним на отвлеченные темы. К сожалению, мои ремарки не встретили никакого отклика. Я понял – попытки наладить общение со злобным существом бесполезны. Был уже близок к отчаянию. Понимал, что скоро свалюсь со «своей» березы, и вепрь если не убьет меня сразу, то по меньшей мере, распорет живот своими клыками. И я очень скоро скончаюсь даже без его дальнейшего участия.
Подумал я и о том, что меня не скоро найдут. Неужели, буду гнить здесь? И сколько времени – неделю, две, месяцы?.. Что останется от меня?..
А, может быть, вепрь, который караулит внизу, не вегетарианец?
Топот! Я услышал чей-то топот. Наверное, слух был обострен благодаря этой мерзкой ситуации, потому как звуки были еще очень тихими. Но тот, кто производил их, приближался стремительно. Очень скоро я понял – это цокот копыт. И сразу почувствовал – ко мне на помощь спешит светлое начало. Оно спасет меня! Я еще не видел бегущую по дроге лошадь, но уже знал, кто это. И не ошибся.
В нашу с кабаном сторону мчался Белый Конь. Тот самый, который был в сквере возле моего дома. С Кен. В его каждом стремительном движении были сила и грация.
Не только я услышал и увидел Коня. Черный вепрь тут же прекратил жрать свои гнилые желуди, повернулся всем своим громадным телом в его сторону. Негромко, но злобно хрюкнул, немного расставил ноги, чуть-чуть опустил голову. Было ясно – готовится к встрече.
А Конь остановился в нескольких шагах от кабана (меня поразило, как он это сделал: буквально за одно мгновение застыл после галопа!). Поглядел на меня. А затем они – Конь и Кабан (этот все-таки тоже с большой буквы, ведь он не был обычным животным!) – смотрели друг на друга. Я чувствовал – в этом действе было заключено большее, чем я видел. Противостояние: Конь хотел заставить Кабана уйти прочь. Тот требовал от Коня того же. Ценой вопроса была моя жизнь. Ни много, ни мало…
Как сейчас вижу эту картину. Два силуэта в тусклом свете фонаря. Силуэт светлый и силуэт темный. Светлый – стройный и сильный. Темный – как прижавшийся к земле сгусток зла…
Противостояние начал перешло в противостояние сил, когда Кабан бросился вперед. В своем прыжке высоко – я такого представить не мог! – оторвался от земли. Было ясно – хочет ударить Коня не в ноги, а в грудь.
Но он не достал соперника. Едва вепрь пришел в движение, Белый Конь вздыбился и на доли мгновения застыл на задних ногах. Эти доли – как же четко он рассчитал кванты времени короткого боя! – сделали его победителем. Он с силой ударил прыгнувшего Кабана передними копытами в тот самый момент, когда последний был уже близко к Коню, и его голова оказалась наиболее уязвимой для удара.
Копыта Коня опустились не на середину кабаньего черепа. Каждое из них прошло по его краю. Поэтому их удары оказались не смертельными и, скорее всего, даже не опасными, а просто очень болезненными. Визг рухнувшего на землю Кабана напомнил мне звуки сирены «Скорой помощи» (самой истеричной из всех, которых я слышал). И действовал он почти также же быстро, как скорая. Тут же поднялся. Морда была в крови. Но это не помешало Кабану стремительно, хотя и пошатываясь, ретироваться с поля боя. Все это время он продолжал визжать от боли.
Я смотрел ему вслед. Только что он представлял опасность для жизни. А потом я видел лошадиный удар. Видел брызги крови, летевшие от головы Кабана. Странно, но теперь мне было почти жаль этого мерзкого хрюнделя.
Конь застыл после своего страшного удара. Он так же, как и я, глядел Кабану вслед.
Я был поражен, когда он повернулся ко мне. Был готов поклясться – он ухмылялся! И эта лошадиная ухмылка – я не сомневался в этом – относилась не ко мне, а к удравшему с пронзительным визгом противнику. Этому треклятому Кабану!
Ухмылка Коня была ироничной. Можно даже сказать, иронично-сердитой. Не более. Очевидно, что ненависти к Кабану он не испытывал. Странновато после такой схватки… Если бы я был в нормальном состоянии, то, несомненно, удивился бы этому. Сейчас, однако, мне было не до этого. Устал, замер на березе. Получил сильный стресс.
Я не был уверен, что смогу благополучно соскочить вниз: поглядев на землю, я обнаружил, что залез на березу намного выше, чем казалось. К тому же у меня затекли ноги.
Конь, казалось, увидел мое сложное положение. Подошел, поднял голову. Я сделал это инстинктивно, и совершенно не пожалел об этом. Погладил лоб, нос Коня. Как же приятно было прикоснуться к очаровательному, бархатному носу! И силы… Я почувствовал приток сил и довольно легко слез с березы на которой (я только потом, в электричке, выяснил это, взглянув на часы) провел почти час.
Затем Конь вез меня к станции. Никогда прежде не ездил на лошади. Но удивительно – сейчас и залез легко, и на спине Коня (седла на нем, как и прежде, в сквере между моим домом и Яузой, не было) чувствовал себя совершенно естественно. Как будто всегда был всадником. Необычный вечер… Необычный Кабан… Необычный Конь… Необычной была вся эта история, начавшаяся перед Крещением возле поликлиники.
В свете всей этой необычности я не очень удивился тому, как Конь развлекал меня во время нашего короткого путешествия. Он играл на дудочке!
