– А зачем за руль пьяный сел? Оставил бы машину на стоянке.
– Я её никогда не оставляю, ты знаешь. Да и не пьяный я.
– А запах? Если б тормознули – не отмазался бы.
– Ну что теперь рассуждать? Как получилось, так и получилось. Главное – продолжаю работать. А эту херацию я завтра нашим покажу. Очень мне интересно, из чего она сделана.
Так обсуждение событий вечером и закончилось.
По утрам, собираясь на работу, Семён Ефимович не будил жену. На завтрак ему никаких особенных блюд не требовалось. Он ограничивался чашкой кофе и бутербродом, вот и кулинарные изыски ни к чему – это раз. А два – это то, что он любил посидеть на кухне один, поразмышлять за первой сигареткой, как сложится день, перечислить в уме дела, ждущие в лаборатории… Присутствие жены в такой ситуации просто неуместно. Вот и следующим утром он проснулся по расписанию, сделал несколько приседаний и отжиманий от пола. Неприятных последствий от вчерашнего спирта не ощущалось, да и выпил-то он всего ничего. Итак, ближайшие дела. Сегодня он ждал новенького с «Агата», после него надо показать сотрудникам орех и услышать их мнения. «Где я его вчера оставил? – попытался вспомнить Кац. – На кухне, что ли?» Точно: орех лежал на кухонном подоконнике и, что странно, цвет его изменился. Если вчера он был металлический и отражал свет, то сейчас превратился в красноватый матовый. Семён Ефимович взял его в ладонь. Орех был тёплый, чуть ли не горячий. В голову полезли мысли об инопланетянах и внеземных технологиях, и вместе с этим вдруг ниоткуда появилось раздражение, хотя в кухню Кац входил в очень благодушном настроении. Семён Ефимович бросил орех на стол и начал готовить завтрак.
Перед выходом из дома Кац положил орех – тот так и не поменял цвет и температуру – в правый карман брюк. Когда он сел в машину и выехал на дорогу, он понял, что эту штуковину лучше было убрать в сумку: орех стал ещё горячее и чуть ли не жёг ногу через карман. Доставать его сейчас уже поздно: правая рука, которой он только и мог это сделать, постоянно манипулировала с переключателем скоростей из-за утренней пробки – десяток метров вперёд, и стоп. Ещё десяток метров – опять стоп… «Ладно, доеду как-нибудь, – напряг волю Семён Ефимович, – а как доберусь, первым делом покажу ребятам». В пути его подводило самообладание: он пару раз обложил матом водил, которые тискались по бокам, а подрезавшую его на светофоре бабу, как только зажёгся зелёный, обогнал и показал ей из окна левый средний палец. Всё это казалось странным, ибо за рулём Кац всегда вёл себя спокойно. На заводской стоянке его любимое место было занято. «Скоты!» – выпалил Кац, припарковался в дальнем – невыгодном – углу и переложил, наконец, орех в сумку.
Из-за огромных размеров территории «Салюта» проделать путь до лаборатории требовалось немалый. Раздражение не покидало Семёна Ефимовича, и, когда встречные ему улыбались, поднимая руки в дружеском приветствии, Кац отвечал на всё это лишь сухим кивком. Несмотря на ранний час, солнце уже припекало. Кац понял, что день будет такой же жаркий, как вчера. Дверь в лабораторию была заперта. «Надо хоть видимость порядка создать, а то придёт этот… с «Агата» – подумает, что тут алкаши работают», – поставил себе задачу Семён Ефимович. Из головы вылетело начисто, убрали они вчера со стола стаканы с кружками или нет. Он достал ключи и открыл дверь. В лаборатории было прохладно, хоть кондиционер и не работал, а на столе чисто, и листы бумаги, что они стелили, убраны. «Слава богу», – констатировал Кац, врубил кондей и сел за свой стол. Тут же дверь отворилась, и в проёме показался Вовка Карпов.
–Здоров, Ефимыч! Ну что, где твой новенький?
– Новенький… А-а, позже будет. Ему должны ещё пропуск оформить. Со стола вчера кто убирал? Что-то я не помню.
– Из нас никто, – сказал Вовка. – Уборщица, небось. У них же вечерняя смена с полвосьмого, кажется.
– Ну и ладненько. Слушай, Вован, я вчера в машине такую хрень обнаружил… Смотри.
И Кац достал из сумки красноватый горячий орех и протянул его дружку. Вовка взвесил орех в ладони, посмотрел на него с разных углов и тихо вымолвил, почти прошептал:
– Однако… Это где ж такое делают?
– Я и сам бы хотел узнать. Как понимаешь – не у нас, это точно. Принёс вот вам показать, выслушать мнения.
– А откуда взял?
– Я же говорю: в машину кто-то подбросил. Или не подбросил – сам не знаю… Вчера, когда по домам пошли, дверь открываю – а там на сиденье вот это.
Вован вернул орех и цокнул языком.
– Главное, горячий, сука… По мне – так понятия не имею, что это такое и с чем едят.
– Ладно, покажем остальным.
В последующие десять минут подошедшие Васин, Зиден и Овечкин-Портнов передавали орех из рук в руки, мотали головами, присвистывали, цветасто матерились, но никто из них даже отдалённо не понимал, что это за штуковина и из чего она сделана. Дверь отворилась ещё раз, и в неё просунул голову незнакомый мужик. «Это лаборатория по исследованию материалов?» – несмело спросил он. Кац сразу смекнул, что это и есть тот самый новенький.
– Она, – небрежно ответил Кац. Вы от Галины Викторовны?
– Да…
– Заходите. Я – Кац Семён Ефимович, заведующий. Берите стул, присаживайтесь ко мне.
Кац внимательно разглядывал мужика, пока тот искал свободный стул и примеривался, куда деть свой портфель, чтобы взять стул в обе руки. Какой-то хлипкий и суетливый, было первое впечатление, – а оно, как известно, считается самым верным. На вид мужику было не больше сорока. Когда он наконец присел, Кац спросил:
– Ну, а вас как звать-величать?
– Андрей Егоров.
– А отчество?
– Да я по отчеству как-то не привык… Леонидович.
– Хорошо. Щелкунова говорила, вы с «Агата»?
– Да.
– Сколько там проработали?
– Девять лет.
– А ушли почему? Хотя можете не отвечать: этот вопрос вам в кадрах зададут. Если уже не задали.
Кац, слушая себя со стороны, недоумевал: куда делась его обычная доброжелательность? Почему он так агрессивен по отношению к этому человеку, который ничего плохого ему не сделал, да к тому же, возможно, подходящий специалист? Он понимал, что здесь что-то не так, но успокоить себя не мог: на него будто давил кто-то извне.
Егоров, услышав эти слова, еще больше стушевался. Втянув голову в плечи, он сидел перед завлабом словно школьник. Коллеги, делая вид, что работают, замерли за компьютерами, ожидая, что будет дальше. Усилием воли Кац перевёл разговор в профессиональное русло.
– Практика РФ-анализа у вас есть?
– Рентгенофлуоресцентного?
– Ну да, а какого же еще?
– Безусловно.
– И что на «Агате» конкретно исследовали?
– Свойства композитов и возможности их применения в корабельных системах.
– Что в этом смысле знаете про авиадвигатели?
Новенький ненадолго задумался и ответил:
– В общем, тема крайне актуальная… Я её изучал, прежде чем сюда прийти…
– Ну да, не с пустой же головой, – иронично заметил Кац.
– Верно, – несмело улыбнулся новенький. – Например, могу сказать, что высокотемпературные композиты, в смысле керамические, которые сегодня применяются в самолётных двигателях… в турбинах… имеют удельный вес 3 – 3,4 грамма на кубический сантиметр, а металлические – порядка 7,5 – 8. То есть с ККМ массу изделия можно снизить в два раза.
– Ну, уже кое-что. А вот именно по нашим двигателям, российским, имеете какую-нибудь информацию насчёт композитов?
– Имею, но для вас, экспертов, её будет недостаточно, скорее всего…
– Это ясно. Я спрашиваю, потому что хочу понять ваш общий кругозор. Ну, и…
– На нашем ПС-90 из композитов есть только небольшие несиловые элементы. На ПД-14 – мотогондола и передний корпус. Силовых элементов до сих пор нет, а почти все западники делают движки с лопатками вентилятора из углепластика. Первой стала «Дженерал Электрик» с лопатками пятого поколения GE90.
– Неплохо! – похвалил Кац. – Так давайте их догоним. В чём же у нас проблема?
– Проблема в том, что у нас нет своих материалов с нужными свойствами, например, по стойкости к удару. У западных углепластиков предел прочности на сжатие – 350 мегапаскалей, а у нас до недавнего времени было только 240.
Сотрудники за столами многозначительно переглянулись.
– Если говорить о той же лопатке, – продолжил новичок, – то, думаю, нам по силам достичь таких же результатов, но только если мы увеличим число испытаний. Вот в 787-м «Боинге», например, композиты дали уменьшение массы на 50 процентов, но при этом и число испытаний материалов у них дошло до ста тысяч, а раньше было пять.
– Значит, металл теперь в утиль? – впервые улыбнулся Кац.
– Ну, если у металла 30 миллионов лётных часов – предел, то с углепластиком можно достичь 150. Этим ваша лаборатория и занимается, насколько я понял.
– В том числе. Из чего сделано, можете определить? – и он протянул Егорову орех.
Тот повертел его в руках, потряс и поднёс к глазам. Потом обернулся, вгляделся в один из приборов и сказал:
– Здесь у вас хороший спектрометр стоит. Можно на нём попробовать.
– Знаете, как им пользоваться?
– Знаю.
– Тогда вперёд! Если определите состав, хотя бы приблизительно, считайте, что вы приняты, Андрей… э-э… Леонидович.
Новенький встал, отодвинул стул и подошел к прибору вместе с орехом.
– Гляньте, он в сети? – спросил Кац.
Заглянув за корпус, новенький утвердительно кивнул и включил спектрометр. Затем посмотрел на панель вывода данных и прижал орех к считывающему окошку. Семён Ефимович и остальные сотрудники, которым было интересно, как мужичок управится с навороченной техникой, приблизились и замерли. Прибор, который всегда работал бесшумно, на этот раз заунывно загудел, потом в нём что-то пискнуло, панель погасла – и он вырубился.
– Что за параша, твою мать? – Кац впервые в жизни обложил матом незнакомого человека. – И как нам работать теперь?
На Егорова было жалко смотреть.
– Я всё делал правильно… Это эмиссионный МСА, я работал с ним…
– Да, эмиссионный! А нам что теперь прикажете делать?
– Подожди, Ефимыч, – вмешался Вовка. – Тут дело не в спектрометре, похоже…
– А в чём?
– В этой штуковине твоей. Что-то с ней не так. Прибор, кажись, из-за неё-то и отключился.
Вовка вытащил орех из-под планки.
– И смотри: она остыла и цвет поменялся.
Действительно, орех опять приобрел серебристый цвет, точно такой же, как был вчера в машине. Взяв его из Вовкиной руки, Кац почувствовал, что он стал прохладным или, пожалуй, нет – комнатной температуры. Внутреннее раздражение сразу куда-то испарилось. Взгляд Семёна Ефимовича потеплел, и он, глядя на новенького, сказал уже примирительным тоном:
– Вы, Андрей Леонидович, не обижайтесь. Просто утро какое-то суматошное. Вывод я делаю однозначный: вы в теме. И доложу об этом Галине Викторовне. Хоть с завтрашнего дня оформляйтесь.
Егоров, не ожидавший такого поворота событий, просиял.
– Значит, я вас устраиваю?
– Да. В принципе, у нас здесь работы не сказать, чтобы чересчур, но бывает, зашиваемся. Теперь, надеюсь, с вашей помощью обойдёмся без авралов. Если есть время, познакомьтесь с ребятами, а мне надо к руководству. Щелкунова после встречи не просила к ней зайти?
– Нет. Сказала, что всё узнает через вас.
– Ясно. Я её скоро увижу. А с какого числа выходить – вам скажут. Либо она, либо Федосеева, наша зав по кадрам.
– Спасибо!
Как только Егоров начал ручкаться с Вованом, Васиным, Зиденом и Овечкиным-Портновым по части знакомства, Семён Ефимович убрал орех в ящик своего стола и покинул помещение.
Плановое собрание у руководства прошло быстро. Рапортовать о каких-то супердостижениях начальникам подразделений «Салюта» – в том числе и Кацу – было нечего, острых проблем на повестке тоже не стояло. Будничная летучка. Когда все разошлись, Семён Ефимович остановил в коридоре Щелкунову и сказал, что уровень новенького его устраивает. «Оформляйте хоть с завтрашнего дня», – заключил он. Галина Викторовна обрадовалась.
– Вы не пожалеете, он хороший специалист. Я его давно знаю.
– А что у него на «Агате» не срослось?
– Трудно сказать. Сам он не рассказывал, а мне спрашивать как-то не с руки… Но такое случается сплошь и рядом, не мне вам говорить.
– Это точно. Ладно, тогда прошу заблаговременно уведомить о дне его выхода.
– Безусловно. Я рада, что всё получилось.
И Щелкунова, помахав ему на прощание, развернулась. Кац, бросив взгляд на её ягодицы, ходящие, словно жернова, сказал себе по-доброму: «Симпатичная, сучара»… Ему вдруг стало любопытно, откуда могут знать друг друга Щелкунова и этот новоприбывший. Родственники? Нет, непохоже. Муж и жена? Исключено. Да, Щелкунова замужем, носит обручальное кольцо. Но своего дорогого супруга она бы продвигала более напористо. Любовники? Чёрт их знает. «Да что ты себе всякую муру воображаешь? – сказал ему внутренний голос. – Возвращайся к ребятам».
В лаборатории новенького уже не было. «Семён Ефимович, а спектрометр-то фурычит! – огорошил его прямо на входе Овечкин-Портнов. – Глядите, вот!» Кац подошел к прибору – и действительно: тот как раз вёл анализ содержания титана в болванке, только что принесённой из цеха обработки. «И хоть бы хны!» – добавил Овечкин-Портнов, наблюдая за боссом.
– А я повторяю: дело тут не в приборе и не в том, что мужик якобы не знает, как с ним работать. Наверное, что-то в этом твоём орехе имеется, что вырубает спектрометр. Может, ещё раз попробуем? – вмешался Вовка со своего места.
– Нет уж, – отрезал Кац. – Мне хоть и интересно, но я же не чудак на букву «эм», чтобы оборудованием рисковать. По шапке-то в результате мне дадут!
– Да уж, пожалуй, – кивнул Вован. – Ладно, придумаем что-нибудь. Ты куда его дел, кстати?
– В столе у меня лежит. Понадобится – скажи.
– Понял.
Остаток дня прошел спокойно и без происшествий. Занявшись своими непосредственными обязанностями, Кац напрочь забыл об орехе, и только около пяти, когда коллектив засобирался по домам, открыл ящик стола, чтобы убрать туда степлер. Орех лежал на месте, опять изменив цвет на малиновый; он был даже более насыщенный, нежели с утра. Кац потрогал его пальцем – опять горячий. «Ах ты падла! – подумал он. – Ну и валяйся тут, хоть расплавься». Непонятный гнев опять обуял Семёна Ефимовича. Он хотел было выкинуть орех в мусорное ведро, чтобы уборщица, когда придёт, отнесла его вместе с остальным мусором в контейнер, который дежурный грузовик ежевечерне увозит с территории завода на свалку, – и в деле была бы поставлена точка. Но профессиональный интерес – из чего же он сделан? – взял-таки верх. «Чёрт с ним, оставлю, посмотрим, что будет утром». С такими вот мыслями начлаб запер на ключ свои владения и направился к стоянке. Сегодня вечером он твёрдо решил сделать то, что не вышло вчера, а именно повесить на кухне недавно купленные алюминиевые жалюзи. Ольга его уже несколько дней пилила: товар, мол, лежит без применения, а как раз сейчас, когда солнце садится поздно, жалюзи чрезвычайно нужны ей во время готовки. Пока он вспоминал, где у него дома дрель, на балконе или под сиденьем на кухне, на глаза показался его «пижон», скучающий по хозяину в том самом углу стоянки, откуда неудобный выезд. И по мере того как Кац приближался к своему служке, готовому доставить его домой, внутри безотчётно росло какое-то недоброе чувство. Кац пикнул пультом, чтобы разблокировать замки, и взялся рукой за ручку двери. Ручка настолько раскалилась от жары, что трогать её было больно. «Да-а, а внутри-то, поди, баня…» – успел подумать он, открывая дверь. Но не додумал, опешив: на пассажирском сиденье лежал… орех. У Семёна Ефимовича задрожали руки. Он чётко помнил, что перед тем как запереть комнату оставил орех в столе. И что в сухом остатке? Он здесь, и орех тоже здесь – теледепортировавшийся из закрытой лаборатории! Семён Ефимович просто рассвирепел. Он открыл дверь, что ближе к ореху, и собрался смахнуть его рукой на асфальт. Но орех был малинового цвета, раскалён и грозил подарить ожог. Тогда Кац вытолкал его наружу сумкой: орех выпал. Кац закрыл дверь и осмотрел сиденье, на котором лежал орех, – проверил, не прожжено ли оно. Странно, но даже малейшие признаки ущерба отсутствовали.
Бред какой-то, размышлял Семён Ефимович по дороге домой. Как он опять оказался в машине? И почему сиденье цело? Значит, он обжигает только меня? А Вован? Кац вспомнил, что утром Карпов взял в руку орех и сказал, что он горячий. Нет, это не версия… Мысли путались и не доходили до логического завершения.
– Что это ты такой взвинченный? – встретила его на пороге вопросом Ольга Валентиновна.
