Алекс Веагур "Цветы в паутине"

«Слава Богу! Обошлось», – мысленно перекрестился он, шагая к рынку.

В вышине прогремел гром, и первые слезы дождя упали на землю.

Между торговыми рядами была прорыта глубокая канава – там проложили новый электрокабель.

«Ну, козлы! – выругался про себя Делега. – Что, трудно было засыпать? Ходи теперь по грязным кучам».

Дождь припустил сильней. Небесным хлябям пришла пора разверзнуться уже давно. И в этот раз небеса постарались на славу. Шел настоящий ливень, порождая в лужах большие пузыри, а у людей – такое же недовольство. Артем Родионович ждал очереди, чтобы перейти канаву по трем доскам. Сзади его подтолкнули, и Делега невольно сделал шаг вперед. Неожиданно его левая нога соскользнула с мокрой кучи земли, и он, потеряв равновесие, в одно мгновение оказался на дне траншеи, больно ударившись о закрывающие кабель кирпичи локтем и головой.

– Ч-че-орт! – простонал Артем Родионович, лежа в пузырящейся грязной луже.

Он посмотрел снизу вверх на ошарашенных людей, и красные ларьки позади них показались ему зловещими. Артем Родионович повернул голову влево, потом обернулся – и везде его взгляд натыкался на красные крыши на фоне серого мокрого неба. Небо выглядело грозным.

Леденящее душу озарение накрыло его сознание:

«Красный рынок! Это же Красный рынок!»

Так в обиходе называли этот торговый комплекс из-за цвета ларьков, контейнеров и палаток.

Делега, вновь застонав, приподнялся на локтях и, повернувшись на бок, попытался встать на ноги.

В этот миг огромная катушка из-под кабеля, стоящая на краю траншеи, зашевелилась. Неугомонный ливень вымыл из-под нее землю, и бездушная конструкция покатилась вниз. Искаженное ужасом лицо Артема Родионовича застыло гипсовым слепком. Его остановившиеся глаза до последнего мгновения оставались открытыми, а в темных, как ночь, зрачках отражалась все приближающаяся махина.

Трагедия произошла так быстро, что предотвратить ее никто не смог. В небесах опять раскатился гром, а потом зазвучали переливы мобильного телефона. Звонок доносился снизу, от человека, лежащего в канаве и раздавленного большой деревянной катушкой.

* * *

Екатерина Сергеевна вновь и вновь набирала номер своего мужа. Необъяснимая тяжесть сковывала ее женское сердце. Она ждала. Но Артем Родионович все не отвечал. И снова, вот уже в который раз, холодные гудки сменились звенящей тишиной.

Люди подземелья

(два месяца ранее)

Когда божество хочет наказать человека, оно прежде всего лишает его рассудка.

Еврипид

Из откровений Нонталпафига:

«Человек – это Бог, но прежде чем он это понимает, им может управлять Лукавый».

«Я – Бог».

«Лукавому райские кущи – геенна огненная. Стоит ли верить тому, кем управляет Лукавый?!»

«Ты – тоже Бог. Но Бог ли тот, кто рядом с тобой?»

«Душа – это сгусток энергии, на состав и примерный курс которого мы можем повлиять лишь пока жива оболочка. Что делает сгусток после смерти оболочки? Воссоединяется».

«Задача каждого человека – делая выбор и создавая окружение, найти истину, потерять истину, сформировать истину, донести истину, подчиниться истине. Воссоединиться».

«Любое сомнительное обстоятельство обусловлено ограниченностью сомневающегося».

«Верить всему, что тебе говорят – это безрассудство».

Глава 1. «Чертовщина какая-то…»

Почему он боится этой маленькой собачонки? Он не знал этого. Но что-то подсказывало: «Беги, Сержант, беги!». И Сержант побежал. Однако ноги настолько налились тяжестью, что бег давался с трудом.

«Не оборачивайся, Сержант! Не оборачивайся! Только вперед!»

И он продолжал бежать. А страх сковывал тело все больше и больше. Теперь стало отчетливо слышно: то, что находилось сзади, уже наступало на пятки.

«Господи, ну почему она так громко топает?! Это уже не маленькая собачонка, ведь так?!»

Сержант на ходу обернулся – и его охватил страх. Вместо дворняжки он увидел огромного питбуля. Весь образ несущейся во всю прыть собаки источал смертельную угрозу – изодранные в боях уши, прищур черно-красных глаз и необычайно широкая пасть, напоминающая мясорубку. Хотелось закричать – до боли, неистово, – но голосовые связки больше не повиновались. Правая нога Сержанта зацепилась за левую, а руки попытались ухватиться хоть за что-нибудь. Но ничего в воздухе не было – и Сержант упал. Перевернувшись на спину, он в полном оцепенении наблюдал, как питбуль летит на него – летит, чтобы вцепиться в горло, вырвать кадык, перекусить шею – словно это и не человеческая шея, а мосол в собачьей миске! Громадная туша упала на Сержанта. Нет! Даже не упала, а рухнула, вдавив человека в землю и прижавшись мордой к его лицу! Глаза к глазам.

Такого ужаса Сержант никогда еще не испытывал. Вместо глаз у питбуля оказались дыры, в которых что-то шевелилось. Догадавшись, что это копошатся черви, а собака, лежащая на нем, мертва, Сержант выдавил мычание и рывком, из последних сил, попытался освободиться от тяжелого груза. И понял, что куда-то падает…

Виктор приподнял голову и обнаружил, что лежит на полу у дивана. Сердце бешено колотилось, раздаваясь в голове шлепками от собачьих лап. Это был всего лишь сон – страшный, бестолковый, но оставляющий ощущение, что все было по-настоящему. Уже третий такой сон за месяц. Пора бы и прислушаться! Но Виктор снова отнес его к переутомлению. Что-что, а суеверий теперь он всячески старался избегать.

Отогнав воспоминание о кошмаре, Виктор Краснов отодвинул шторку и стал смотреть в окно. На нем была обтягивающая футболка цвета хаки с короткими рукавами – она немного выцвела, но в том причины, чтобы ее не носить, он не видел. Черные спортивные штаны с тонкими зелеными лампасами и того же цвета кроссовки на толстой подошве дополняли этот нехитрый гардероб. Виктор не отличался большими мышцами; наоборот – он был худощав, хотя и крепко сложен. Коротко остриженные темные волосы придавали его спокойному взгляду твердость. На самом деле, если бы кому-то и пришло в голову определить самое приметное в нем, то однозначно он выделил бы глаза. Они походили на глаза шахтера, который так и не смог в конце смены хорошо вымыть с них угольную пыль. Все дело было в сочетании мелких черных ресничек и в темном пигменте кожи на его веках. Может быть, именно поэтому его ярко-голубые глаза в окружении черного ореола и обладали такой магической притягательностью – по крайней мере, для некоторых очень близких ему людей? Хотя, если не брать в расчет его глаза, Виктор был самым обычным россиянином, которых тысячи, если не миллионы вокруг. Обычным был и он, и автобус «Икарус», и грязное окно, за которым мелькали такие же обычные деревья.

«Проносятся, как годы, – вздохнув, подумал Виктор. – Хотя что это я – в свои тридцать пять?»

Да, ему было тридцать пять, но выглядел Виктор значительно старше. Может быть – из-за рано появившейся седины на висках, а может – из-за присущей ему с детства серьезности, доставшейся, скорее всего, от отца. Виктор ценил это качество в себе. Именно оно помогло ему стать самостоятельным еще на первом курсе горного техникума, когда по ночам приходилось разгружать вагоны. А потом и дворником работал, и в киоске торговал, даже барменом одно время пристроился – лишь бы обузой родным не быть. Со временем Виктор и собственным ларьком обзавелся, но через год его пришлось продать ради новой должности в НИИ безопасности угольной промышленности – главным специалистом. Так и жил – учась и работая, и родителям помогать успевая. А когда же не стало десять лет назад ни отца, ни матери, Виктор стал присматривать за младшей сестрой, в честь которой назвал и свою дочь.

Светланка, поджав губки и смешно сопя, старательно выводила пальчиком на запотевшем стекле автобуса фигурки человечков. Ее рыжие косички колыхались, когда автобус трясло на выбоинах.

– Что ты рисуешь, малышка? – ласково спросил Виктор.

– Это ты, – Светланка показала на самую большую фигурку. – Это мама, а это я. Мы идем в лес собирать грибы. Па-ап, когда мы уже приедем?

Виктор улыбнулся, погладил дочку по головке и сказал, что нужно еще потерпеть совсем немного. Кажется, это успокоило девочку.

Это успокоило и самого Виктора. Он всегда считал, что человек не должен быть один. Именно поэтому он чувствовал себя сейчас по-настоящему счастливым. И разве тому не было причин? Первая же причина – это его спутница жизни. Его жена. И он не только ее любил, но и ценил, и уважал; да и тот факт, что некоторые подруги Викусика считали ее «счастливицей, которой попался настоящий мужик», доставлял Виктору смешанное чувство, – где с некоторой толикой гордости присутствовало и осознание немалой ответственности. Она же, в свою очередь, старалась во всем угодить мужу, уступать ему даже в мелочах. Нет, это, конечно, не проявлялось в некотором подобии раболепия. Здесь было нечто другое – нечто более высокое, более тонкое и более глубокое; нечто такое, что строится не только на взаимном понимании и уважении, но и на постоянном стремлении радовать друг друга – радовать каждый день, радовать искренне и бескорыстно. Тайные желания друг друга распознавались порою так точно, что могло и напугать, – но каждый из них принимал эту особенность за должное, словно бы подтверждая их же исключительность. Словом, это была настоящая идиллия, однако идиллия неосознанная – словно по наитию. И разбираться в ее причинах никто из них не собирался. Они просто жили, любя друг друга, и любили, видя в этом смысл жизни. И жили они так вместе уже семь лет, уверовав всем сердцем, что их союз навсегда, и что только будучи рядом им по силам перенести любые невзгоды и трудности. А когда на свет появилось маленькое рыжее чудо, их отношения стали еще крепче и трогательнее.

Он посмотрел на Викторию, сидящую слева от него, через проход. Свои темно-каштановые локоны она скрепила на затылке заколкой, один завиток спадал на лоб – и когда он чуть смещался в сторону глаза, она легким дуновением возвращала его на место; может быть, кто-то и не усмотрел бы в том особого изящества, но Виктора этот отшлифованный трюк не только забавлял, но и умилял. Да, у нее были чуть широкие скулы, которые она никогда не пыталась скрыть прической, – и от этого ее лицо казалось немного грубоватым. Но в то же время она словно бы излучала радость жизни и была полна такой внутренней силы, что всякий, не сумевший рассмотреть в ней очарование, явно покривил бы душой. По крайней мере, так считал Виктор. Красивые и чувственные губы жены были чуть приоткрыты, а большие изумрудные глаза задорно, хотя и устало, смотрели на него. Щечки с ямочками, впрочем, как и лоб с правильной формы носом, покрылись испариной. Она обмахивалась рукой, иногда обдувалась, но все это мало помогало. В автобусе стояла духота. Почти все форточки зияли открытыми ртами, но свежего воздуха катастрофически не хватало. Виктория покачала головой, затем, сложив губы бантиком, послала мужу воздушный поцелуй. Он улыбнулся, «поймал» поцелуй рукой и «спрятал» в кулаке. Потом приложил кулак к груди и разжал пальцы. Улыбнувшись в ответ, Виктория спросила:

– Заснула малышка?

– Вроде да, – ответил Виктор полушепотом. – Наверное, укачало. Ты, может, тоже поспишь, Викусь? Еще долго ехать.

Глубоко вздохнув, его жена пожала плечами и расстегнула еще одну пуговицу на блузке.

«Да уж, жара совсем задолбала», – подумал Виктор, полюбовавшись знакомой ложбинкой Виктории. Ее Викусика. Ни рыбки, ни котика, ни зайки – Виктору претил такой «зоопарк». Вот Викусик или Викусь – это другое дело! Или «любимая». Так же называл и отец его маму – даже тогда, когда провожал в последний путь.

Виктор закрыл глаза и перенесся мыслями к себе на вторую родину. Вспоминать свой дом на улице Ленина с длиннющим – почти до самого горизонта огородом, за которым протекала речка Крепенькая, – было всегда приятно. Даже воспоминания о могилках родителей наполняли его сердце какой-то особой теплотой. Сейчас в деревне Чернухино оставалась его сестра Светлана с мужем Павлом. Они не собирались вместе уже три года – и теперь семья Красновых решила сделать родне сюрприз.

Мотор монотонно гудел, и Виктор стал погружаться в дрему. Ему привиделось, что Светланка снова что-то чертит на стекле.

– Что ты рисуешь, малышка? – спросил Виктор.

– Это ты, – дочка показала на самую большую фигурку. – Это мама, а это я… Папа, я пропадаю, папа!

Виктор увидел, как самая маленькая фигурка стала исчезать, а вслед за ней исчезли и два остальных изображения.

– Папа, спаси нас, папа! – очень странным хриплым голосом закричала Светланка, и Виктор проснулся.

Дочка все так же спала у него на коленях. Жена читала журнал.

«Что за ерунда? – подумал он. – Снится черт-те что…»

* * *

Старая автостанция ничуть не изменилась с тех пор, как Виктор был здесь в последний раз. Все те же обшарпанные, но какие-то свои платформы; все тот же киоск с прохладительными напитками и пивом; и все такие же люди с сумками и мешками – озабоченные и сонные, трезвые и не очень. Оставив жену и дочку, Виктор направился в здание станции, чтобы уточнить время отправления их следующего автобуса.

Оказалось, что рейсом на Первомайск можно уехать через пятьдесят минут, однако в Чернухино автобус заезжать не будет – обрушился мост через речку, и пока в деревню можно попасть только вплавь. Здесь, наверное, следует добавить, что другой дороги в деревню не существовало. Чернухино располагалось глубоко в лесу, от трассы по дороге километров восемнадцать будет. На вопрос, когда обрушился мост, диспетчер ответствовал удивленным взглядом и искаженной через динамик тирадой:

– Да уже как месяц рейс сменили! Может, и больше! А когда что случилось – точно и не вспомнить. Я, голубчик, так скажу: коли ничего не делают, значит, никому и не нужно!

Похоже, логика ей казалась неоспоримой. Но Виктору она совсем не нравилась. Это что за Средневековье, чтобы больше месяца какой-то мост чинили?! А там люди, между прочим! И куда только администрация смотрит? Ерундистика какая-то.

Он медленно отошел от окошка с шипящим динамиком и в задумчивости остановился. «Так! Хотел сделать сюрприз, да, видно, придется обойтись». Конечно же, Виктор имел ввиду не мобильные телефоны – это новшество только входило в обиход, и непомерная стоимость такого общения шла в разрез с его прагматичностью. Но он помнил, что в Чернухино есть коммутатор. Пару раз Светлана звонила оттуда Виктору на домашний телефон – чтобы поздравить с новорожденной, и чтобы сообщить о предстоящем приезде. Похоже, что теперь придется и самому воспользоваться этим номером. Конечно, он дозвонится только до телефонистки, но новости-то он может узнать! Не пешком же ему идти теперь через лес! Да еще и семью с собой тянуть.

Виктор отыскал таксофон. Дождавшись очереди, вошел в кабинку. Но пробыл там недолго. Номер, который дала Светлана, не работал – или был отключен, или где-то произошел обрыв линии.

Неожиданное осложнение расстроило его. Похоже, проблема никак не хотела решаться. Но хоть кто-то же должен знать! Кто-то должен. С этой мыслью он и решил поспрашивать людей – может, кто-нибудь и прольет свет.

Первым, к кому он обратился, был пожилой мужчина на лавочке – лысоватый, с обрюзгшими щеками и с подстриженными усиками. Устало опустив плечи, мужчина рассеяно выслушал Виктора. Но затем его взгляд сфокусировался, уголки его чересчур опущенных губ немного приподнялись, и он сказал:

– Чернухино – это где поврот на пятьдесят пятом километре? Как же – знамо, знамо. Хорошее место. Была у меня там одна зазноба. Хех! По молдости.

– Дед! – Виктор даже сам поморщился от своей резкости. – Сейчас-то люди как туда добираются? Моста-то нет. Вы слышите, о чем я спрашиваю?

– Слышу-слышу – не глухой, поди, еще! Знамо, как – пешком ходють! Хех! Сейчас, поди, не зима. Эх, молде-е-ожь!

– Да как же пешком?! Это почти двадцать километров будет! А речку-то как они – на лодке переплывают, что ли?!

– Да о чем ты гутаришь, сынок! Кто же по дороге ходить?! Че-рез лес! Где овраг, выходюдь и шуруют напрямик! Так-то вдвое короче, чем по дороге! А в самой деревне речка узкая. Там и мостки под себя наладили.

– А вы откуда все знаете?

– Говрю же: зазноба у меня там была!

Тут мужчина рассмеялся, но не открывая при этом рта, и смех этот – с рухнувшими уголками губ, потрясывающимися щеками и нависшими на глаза кожаными мешочками – походил вовсе и не на смех, а на что-то среднее между плачем и заупокойным пением, – доносившимся издали (отчего нельзя было разобрать ни слова) и явно вещавшем о чьем-то закате жизни.

«Э-э-э, дед! Да у тебя, похоже, у самого беда!»

Виктор поблагодарил мужчину и, уже отходя, заметил, как тот вдруг встрепенулся весь, подскочил и принялся осматриваться. В один момент он стал похож на человека, внезапно оказавшемся в абсолютно другом месте. Его порывистые движения никак не вязались с предыдущим поведением. Тут его взгляд остановился на Викторе, и он словно обрадовался; мужчина немного подался вперед, извинился и очень тихо спросил, который час. Весь этот тон обращения, разительность, всколыхнувшаяся мимика могли свидетельствовать о том, что мужчина будто видит Виктора впервые, и что он, не говоря о том вслух, теперь ищет в нем поддержку.

Немало удивившись, Виктор ответил. Затем круто развернулся и тут же чуть не столкнулся с женщиной.

На вид ей было лет сорок пять. Первым бросались в глаза ее брови. Эти две косых полоски оказались так широко расставлены друг от друга, что сразу же напомнили об увиденной однажды пантомиме, – только там такие брови актеры рисовали себе на белых лицах, а здесь приют разведённых бровей пы?хал вишнёвым румянцем, словно хозяйка этого лица только что вышла из парилки.

Женщина с красным лицом взяла Виктора за руку и, буравя его маслянистыми бесцветными глазами, отодвинувшими брови на задний план, затараторила:

– Вот ты где, милок! А я уже заискалась.

– Меня?!

– Тебя, милок, тебя! Я-то слышала, как ты возле кассы про Чернухино все спрашивал. Да не сразу и сообразила! А потом сижу-сижу, и вдруг как шарахнет меня по мозгам! Да ведь это он мою Таньку может встретить! Танька – это сестра моя, сводная. Живет на улице Ленина, двенадцать; ну, конечно, Ленина – другой-то улицы в деревне отродясь не было; раньше, говорят, было, а сейчас точно нет. А Танька моя прямо возле речки живет – большой такой дом, с зелеными ставнями. Он один такой – точно не пропустишь, милок. И ты уж выручи бабушку (она и правда сказала «бабушку»? ), увидься с ней, передай от меня весточку.

Все это время Виктор пытался сказать хоть слово, но сорокапятилетняя «бабушка» с кирпичного цвета лицом говорила так, будто стреляла из автомата. Когда ему наконец-то удалось сбросить ее руку со своей, женщина замолчала.

– Да погодите вы! Слова не даете сказать! Не увижу я вашу… как ее… Таньку. Не ходят туда автобусы, сами все слышали!

– Да как же не увидишь-то? Дом ее с зелеными ставнями, Ленина, двенадцать, возле речки прям. Да неужто не уважишь старушку? (Нет, это она серьезно?!) Не могу я, милок, сама. Ноги у меня больные. Не дойду я тудой. А позвонить некуда, автобусы не ходють. А Таньке нужно срочно в город приезжать. Иначе отберет банк у нее квартиру. Ей Богу, отберет! Там такая канитель началась – ужасть просто! И сроку у нее все исправить дня три, не больше. И не посмотрит банк, что мост обвалился, и ей некак было приехать! – Здесь женщина уже плакала, и Виктор не заметил, как она снова взяла его за руку.

– Ты, мил человек, попроси водителя хорошенько. Он тебе и остановит на сорок пятом километре – прямо возле оврага. Они, конечно, ворчат всегда – все-таки подъем, тут бы разгоняться, а не останавливаться, – но еще никому не отказывали. А от оврага – прям до русла старой реки, через старое кладбище – и выйдешь до деревни. – Тут женщина последний раз всхлипнула, вытерла водянистые глаза платочком и перекрестила им ошарашенного Виктора. – Вы же еще молодые, милок. С женушкой и дочурочкой мигом тудой доберетесь. А ведь по-другому и ника-ак – автобусы не ходють! А родственников все равно проведывать нужно. А там природа такая-а! Да и ты сам, небось, все знаешь. Лицо твое мне знакомое. С тавошних же мест, да? Ну, признавайся! Вижу, что оттудой! Ну, и хорошо, что молчишь – значит, не откажешь старушке. А фамилия у Таньки – Морозова, легко запомнить. Ну, уважь, милок… А?

Тут рядом стоящий автобус запыхтел, и водитель объявил о конце посадки. Женщина затрясла Виктору руку, затем схватила стоявшую у ног хозяйственную сумку и проворно запрыгнула на ступеньки. Там она еще раз перекрестила платочком продолжавшего молчать Виктора и на прощание крикнула:

– Запомни, мил человек: Морозова ее фамилия, Ленина, двенадцать, с зелеными ставнями! Три дня, не больше – банк ждать не будет!