Рукопись психиатра
Аня Мельникова
Аня неспроста выбрала профессию психиатра. Она становится историей болезни, на которой проступают травмы детства, психическое расстройство отца и боль. Ей суждено выбрать, что наносить поверх старых чернил – страсть к науке, чувственную связь с искусством, любовь или даже смерть близких. Когда новая рукопись готова, девушка понимает себя. Эта книга написана женщиной-психиатром в попытке показать, как создание текста о себе может стать психотерапией. Она нужна тем, кто хочет открыть бесконечный внутренний ресурс.
Аня Мельникова
Рукопись психиатра
Часть 1
1. ОТВЕТА НЕ БУДЕТ
Мы с бабушкой сидели на веранде, вернее, она только называлась верандой, а на самом деле представляла собой лишь длинную лавку, сколоченную наспех и окрашенную той же густой коричнево-бордовой краской, что и весь дачный домик. Последний не показал себя ничем привлекательным и должен был быть благодарным за то, что погрузился в изобилие зелени от плодовых деревьев – яблонь и вишен, а также высоких пионов, небрежно посаженных то тут, то там бабушкой и напрочь заросших грубыми сорняками. Бабушка не была садоводом, хоть и представлялась соседкам в амплуа любительницы естественности и простой прелести нетронутой природы, на деле же, была лишена эстетического чувства восприятия мира, что упорно скрывала, но была неоднократно замечена в любви к посредственным пейзажам, классическим портретам восемнадцатого века и разговорам о том, как хороши белые легкие платья на картинах Боровиковского.
– Кожа у девушки должна быть белоснежного оттенка, – бабушка называла его сметановым, – тогда видно, что она благородного происхождения – дворянка.
Бабушка будто описывала портрет княжны Гагариной.
– Я хочу дать девочкам дворянское образование и привить вкус, – говорила она громко, прогуливаясь по лесу с соседкой-учительницей французского.
– Да у меня и самой, несомненно, есть дворянские корни. Когда Виви выдали замуж за красного офицера, так она называла свою маму, потому что она была красавицей, рослой со звонким голосом, мы навсегда потеряли связь с её родными. Я думаю, что их расстреляли.
Мы не знаем, что было на самом деле, у ее мамы были дальние родственники, с которыми бабушка много лет назад поругалась, а они переехали в другой город, и связь оборвалась. Бабушка плела узоры собственного мира, монотонно и скрупулезно, как хорошая мастерица, нанизывая бусины из воспоминаний на нить памяти, выбрасывая почерневшие или казавшиеся ей недостаточно сверкающими, а там, где образовались пустоты, она самостоятельно выдувала, будто из стекла, изящные украшения.
Мы сидели на скамейке у входа в дом и ждали приезда родителей. Бабушка боготворила своего сына, моего папу, который на тот момент, успев отучиться на физика, посвятил с десяток лет профессиональному спорту, и наконец, сумел сколотить небольшой бизнес вокруг речных теплоходных круизов. В работе папа точно имел одно серьёзное преимущество, он брал нахрапом, а вернее шёл напролом, как ледокол, когда дело касалось денег и риска. Мозг бабушки встраивал в картину папиной успешности не только упорство, но и якобы чрезвычайную скромность и деликатность, а также эрудицию и тонкую коммуникацию. На деле ничего это не наблюдалось – среди товарищей по бизнесу он слыл «Колей-психом», которого побаивались за резкий нрав и раздражительность. Как-то в порыве ярости из-за задержки расписания теплохода, когда на борту были три сотни туристов, которые через несколько часов должны были сесть на поезд в Санкт-Петербурге, он звонил диспетчеру прямо из капитанской рубки и орал, что засунет ему гранату прямо в зад, если тот сейчас же не пропустит теплоход в нужной нитке[1 - нитка – судоходный жаргон, обозначающий последовательность теплоходов в прохождении шлюза]
Бабушка восхваляла его заслуги в работе, а по поводу подобных ситуаций говорила, что он сорвался, работая для нас с мамой.
– В Библии сказано, что от плоти и крови отца родились дети. Женщина только помогает мужу в продолжение рода, несет его семя. Главнее отца никого у вас нет, – говорила бабушка во время вечерних бесед нам с сестрой, когда мы уже лежали в своих постелях.
Перед сном она приносила тонкие ломтики чёрного хлеба, намазанные маслом и пиалку с мёдом. Бабушка, считала, что нам надо согревать горло после того, как мы целый день босиком бегали по траве в саду, а мед и масло как нельзя лучше подходят для этого. Это время называлось вечерними беседами, точнее, беседовала бабушка, а мы молчали, поскольку мед и масло могли оказать нашим связкам услуги только в случае их полного отключения.
Позднее, изучая новогреческий язык, я узнала, что греки используют глагол ??????, от древнегреческого – рожать, породить, когда говорят о родительстве. Получается, что отец семейства рожает наследников наравне с женой. В древнегреческом «рожал» мужчина, однокоренное слово ????? – род, указывало на то, что он давал детям свое имя. К женщине применялся глагол ????? – дословно, приносить ребенка, ?????? – это новорожденный
младенец, дитя. Богородицу православные греки называют ??????? (дословно, выносившая Бога).
Будучи двадцатидвухлетней девушкой, изучая греческий, я вспоминала бабушкины слова об отце и понимала, что её стремление интерпретировать информацию, которую она брала из книг по истории, радиопередач и телеканала «Культура», имело чёткую структуру. Подобно приписыванию себе дворянского происхождения, желание сделать папу в моих глазах самой главной фигурой, было частью её самолюбования. В своих неуемных фантазиях, в которых она перебирала папины подвиги, чуть ли не сравнимые с походами Александра Македонского в Малую Азию, она, разумеется, возносилась до небес, ощущая прилив эйфории, становилась румяной и легко, как девочка, сдувала со щеки седую прядь:
– Аня, таких отцов, как твой папа ещё поискать. Все пьют да гуляют, а он! Работяга и семьянин, ууу…
Приезд родителей на дачу был событием, которое я ждала еще с вечера, ворочаясь в постели, я не могла уснуть. Бабушка говорила мне, что, когда родители будут выходить из машины, то я должна сначала поцеловать папу, а затем, вдоволь пробыв в его объятиях, могу переходить к поцелуям мамы. Она объясняла такую иерархию поцелуев тем, что папу за все его заслуги я, конечно, должна любить больше. Мне было сложно пытаться представить, каково это будет, когда я увижу маму, которую не видела целых две недели, и не побежать со всех ног, бросившись ей на шею. Я не придавала значения тому, что говорила бабушка про старшинство, не это занимало мое воображение, оно казалось второстепенным и взрослым правилом. Но это правило, как страшный по своей громкости и резкости щелчок, когда выбивает пробки, зажигал неприятное чувство, которое больше всего я ощущала почему-то в горле. Так ацтеки использовали своеобразный «свисток смерти», когда совершали жертвоприношения, он издавал звук, который имитировал крик человека. Я бы сказала, что звук раздавался внутри меня, по ощущению я могла бы сравнить его с першением, если бы не жгучая болезненность, которая следовала за ним и приносила комок слез, которые не поддавались контролю и выкатывались сами собой из глаз. Но представлять было не так страшно, как по-настоящему пережить то, что мама, такая любимая, такая красивая и вкусно пахнущая мама будет стоять в двух шагах от меня, когда я своими собственными ногами поверну от неё в сторону и пойду целовать папу. Какая горькая черная жидкость изливалась в тот момент внутри меня, начиная свое движение от кончика языка и заканчиваясь где-то в желудке.
Марсель Пруст в первом томе «В Поисках утраченного времени» описывает чувства маленького мальчика, который, уходя из столовой после ужина, вынужден удерживать драгоценный поцелуй мамы, чтобы только донести его до постели и уже находясь под одеялом продолжать ощущать его бархатное прикосновение. Однажды, решившись на обман, чтобы мамы поднялась к нему в спальню и подарила поцелуй уже лежащему в постели, он отправляет письмо служанке Франсуазе, но получает короткое: «Ответа не будет».
Мама не просто была рядом, она еще и улыбалась мне своими большими белыми зубами, а её запах, который состоял из духов, подкопченных недавно пропущенной сигаретой, что это было бы за наслаждение обнять её и прижаться к волосам, а потом к мягкой щеке, на которой можно было почувствовать маленькие неровности пор. Но этого не было, я шла обнимать папу, я шла мимо неё.
2.
Сидеть прямо на стуле перед монитором ноутбука, сохраняя однообразную позу очень трудно, ноги предательски хотят двигаться, колени, будто возлюбленные после первого случившегося сближения так и норовят тереться друг о друга. Я ощущаю во всем теле покалывания и необходимость прямо сейчас чесать под лопаткой, когда моя психотерпевтка говорит мягким голосом по ту сторону зума, что мне нужно принять удобную позу и расслабиться. Сейчас мы будем работать в воображении.
Я закрываю глаза перед равнодушным ко мне и всему живому xiaomi, моё лицо приобретает несколько умиротворенный оттенок благодаря блаженной улыбке. Я не знаю, как быть с губами, при закрытых глазах они сами собой складываются, и мне кажется, что мое лицо начинает напоминать Богородицу на иконе «Успение». Ощущение физического спокойствия мимики возвращает меня к иконе, на которой Дева Мария лежит в гробу в порфировом одеянии с такой же улыбкой и плотно закрытыми глазами. А над ней стоит Спаситель, который держит на руках её саму-младенца. В свое время, внимательно всмотревшись в эту икону, я была удивлена тому, что художник изображает на ней двух Дев – большую в гробу и маленькую в руках Иисуса. Христианство подарило нам веру в бессмертие души, точнее укрепило её, ведь о ???? (от древнегреч. – душа, сознание, дух), бестелесной и бесплодно летавшей после смерти писал еще Платон. Человек избавляется от мяса и костей, но сохраняет жизненное начало в душе, которая пускается в загробный мир. Иконописец изображает и смерть, и рождение, потому что они непрестанно переходят друг в друга, а смерть – есть лишь рождение в другом мире.
Богородица-Дева Радуйся, благодатная Мария, господь с тобой!
Благословенна ты в Женах и Благословен Плод Чрева Твоего, яко Спаса родила еси Души Наших.
Почему спокойна эта дева, лежащая в гробу?
Она сделала всё, что могла для человечества или благосклонна перед лицом смерти?
А может, она олицетворяет христианское смирение и сдержанность?
– Представьте себя в безопасном месте.
Я вижу себя в комнате, сидящей на кровати под толстым одеялом, мне уютно.
– Вы одна?
– Да.
– Вам хорошо?
– Да, очень.
– Побудьте в этом ощущении.
Я представляю, как тонкие поры хлопкового пододеяльника, пахнущие цветочным порошком и свежей выпечкой, напоминающей о завтраке, покрывают мою кожу, наполняя ее своим запахом. Мне спокойно и тепло, я вижу привычные предметы – книжный шкаф, в котором аккуратно расставлены его и мои книги.
– А теперь нужно перенестись туда, в ту ситуацию, что мы с вами только что обсуждали. Где вы чувствовали себя максимально уязвимо, позвольте воображению поблуждать в поиске похожего состояния. Сфокусируйтесь на нем.
Картинка комнаты скомкалось, как черновик, и полетела в корзину подсознания. Я во всех деталях пытаюсь воссоздать ситуацию, которая случилась сегодня с мужем, когда я не подобрала нужных слов, а он опустил вниз свои мутные серые глаза и тихо вышел из комнаты.
– Вот, я чувствую себя… что меня не любят, что нарушена связь между нами, что… мне больно и одиноко.
– Сконцентрируйтесь на этом, вспомните, может быть вы уже чувствовали его раньше. В детстве.
Я пересиливаю себя и вся превращаюсь в чувство боли, ощущение отсутствия любви от дорогого мне человека и чувство непоправимости.
– Есть образ?
– Да.
– Позвольте ему раскрыться. Что вы видите?
– Я вижу изумрудную траву на террасе, мы сидим с бабушкой на веранде…
3. БЕГ
Мама рассказывала, что в десять месяцев оставила меня у бабушки, своей мамы, на лето, резко отлучив от груди. Никто не заметил во мне перемен, а через месяц я стала называть бабушку мамой. В начале 90-х бум на психологическую образованность и осознанное материнство еще не наступил. На прикроватной тумбочке рядом с пультом и журналом «Ваш досуг» лежала книга Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним», которую у нас напечатали в год первого президента. В Америке руководство Спока уже успело стать второй Библией за половину века. Он первым приоткрыл завесу тайны психологии ребёнка для широкого читателя. Помимо того, что маленькие дети едят, пьют и какают, помимо организации быта и дисциплины им нужно что-то ещё. Спок был оппозиционно настроен против ограничений и дисциплины:
«Если малыш плачет – дайте ему пустышку. Мамам нужен отдых»
«Грудное вскармливание может изматывать женщину, ей нужны развлечения»
Моя мама не стремилась к развлечению, однако была убеждена, что помогать папе сколотить бизнес – её прямая и самая главная обязанность. В книжке доктора Спока было написано, что ребёнка можно экстренно отучить от груди и начать давать бутылочку со смесью, а тепло и эмоциональный контакт могла обеспечить бабушка.
Принято в шутку говорить, что поколение, выросшее на книгах по уходу за детьми доктора Спока, постулирующего о том, что ребенку надо давать свободу, вышло на улицы Франции в 1968 году. Культурный феномен, который создавался между написанием манифестов и демонстрациями, получил название «Новой волны». В фильме «Четыреста ударов» маленький Жан Пьер Лео убегает из дома подальше от придирчивого отчима, а потом попадает в полицейский участок за кражу, повсюду сталкиваясь с нарушением свободы и равнодушием.
В детстве я помню, что мама всегда куда-то бежала. Как-то мы возвращались на дачу со станции через лес и поле, мама делала большие и резкие шаги, твёрдо держа меня за руку. Тропинка была узкой, а трава была выше меня вдвое, цветы иван-чая казались небоскребами. Мама торопилась. Её лицо красивое с азиатскими чертами – карие миндалевидные глаза, раскосые брови. Копна жестких, как конский хвост, чёрных волос. Он сама была похожа на красавицу Юкиндей из сказки. Высокая и статная, худая в джинсах, затянутых ремнем до подмышек и наскоро заправленной лёгкой рубашке, расстегнутой на острых ключицах. Мама делала быстрые движения своими красивыми худым руками, я помню, как она стремительно ныряла в большую черную сумку-торбу, доставала оттуда помаду и отточенным движением наносила по штриху на верхнюю и нижнюю губу, а затем промокала их, быстро смыкая и размыкая. Мы с мамой бежали по тропинке, которая петляла по полю, а впереди виднелся первый деревенский домик. Мама все поглядывала на часы.
– Анют, надо побыстрее, мне ещё на обратную электричку бежать.
