– Вы вспоминайте, а я пока прочту вам еще одно, – с радостной улыбкой сказал Хвостов, перебирая бумаги. Суворов погрозил мне кулаком, а я был готов провалиться под землю.
– А, вот, нашел! – выкрикнул Хвостов и тут же начал читать:
– Название «На самого себя»! А вот и сам стих:
Поэт, который век с Пегасом обходился
И в рифмах возглашал земель дальнейших весть,
Сорокалетний, он, желав на лошадь сесть,
Садясь, не совладал и – до смерти убился.
Я едва сдержался от смеха. Хвостов принялся дальше копаться в бумагах и чтобы удержать его от дальнейших декламаций, я был готов читать стихи Агнии Барто про бычка на досточке или игрушечного мишку со сломанной лапой. Но в это время внизу снова послышался шум и голоса нескольких людей.
– Нет, только не это, – скривился Суворов. – Снова эскулапы ни свет ни заря пришли терзать хромого льва. Иди, Митя, задержи их.
Хвостов вчитывался в свои стихи, не в силах от них оторваться, но внизу послышался повелительный женский голос:
– Митенька, где ты? – и служитель музы тут же встрепенулся.
Оглянулся, пробормотал: «Аграфена Ивановна изволили встать» и выскочил вон из комнаты. Стоило ему выйти, в комнату снова заглянул Прохор и заговорщицким шепотом сообщил:
– Идут, ваш сиятство, вот те крест. Целых трое-ж собралось, мучителей.
– Ох, нет мне покоя, – заворочался на кровати Суворов и я удивился, что его кто-то может напугать. – Витя, голубчик, сделай милость, замени меня.
– Это как, ваше сиятельство? – не понял я, но полководец уже сполз с лежанки.
– Прошка, забери меня и прикрой покрывалом, – приказал он. – Уложи Витю на мое место, пусть его асклепии мучают.
Камердинер и я помогли отнести старичка на диван у стены и заботливо укрыли одеялом. Я не смел возражать и согласился на участие в розыгрыше. Прохор показал на кровать и сказал:
– Ложитесь, ваше благородие, прямож сюда. Накройтесь тоже с головой и ноги-ж вытяните. Изредка постанывайте, а там виднож будет.
Я улегся на кровать и замаскировался шинелью. Вот уж никогда не думал, что буду вместе с Суворовым пранковать врачей. Под шинелью было темно и душно, я снова подумал, что это похоже на дивный сон, который может закончиться в любое время. В тоже время все происходящее было настолько реальным, что я сомневался, что это и в самом деле сон.
Пока я раздумывал над окружающей действительностью, дверь отворилась и в комнату вошли сразу несколько человек.
Глава 5. Скажи-ка дядя, ведь недаром
Голоса на лестнице становились все ближе. Я лежал под шинелью и думал о том, что только такой идиот, как я мог ввязаться в розыгрыш над светилами медицины. Приподняв шинель, я поглядел, что делает Суворов. Полководец тихо лежал на диване и молчал, со стороны похожий на груду тряпья. Еще рядом с кроватью я увидел Прохора. Камердинер подмигнул мне и ободряюще махнул рукой, мол, не тушуйся, все будет путем.
Еще я подумал о том, что фактически нахожусь в чужом доме и меня могут вышвырнуть отсюда в любой момент. Если бы не знакомство со знаменитым полководцем, я бы сам давно ушел отсюда.
Стукнула дверь, в комнату вошли несколько человек, судя по голосам, не меньше двоих. Это что же здесь, целый консилиум собрался? Лекари подошли к моей кровати, я слышал их осторожное дыхание.
– Как сегодня его здоровье? – спросил один из посетителей, судя по легкому акценту и одышке, человек пожилой и иноземный. – Он спит?
– Прикорнул маленько-ж, – пробасил Прохор. – Всю ночь не спали, маялись. Только-ж под утро задремали. Вы уж того, потише, господа хорошие. Устал батюшка наш.
– Давайте осмотрим его во сне? – предложил другой лекарь, чуть моложе по голосу, но тоже слышно, что не юнец. – Постараемся не разбудить.
Вот ведь энтузиаст каков! Готов потревожить спящего старика ради исполнения врачебного долга. Я замер, ожидая их решения.
– Почему бы и нет? – помедлив, ответил первый доктор. – Мы осторожно. Меня тревожат его гнойники, хочу проверить, как там воспаление.
– Вы бы не трогали его, господа, – попросил Прохор. – Человек он же чуткий, спросонья может шашкой рубануть.
– Шашкой? – переспросил тот, что моложе. – Полно вам сочинять, Прохор. Александр Васильевич никогда никого не обидит.
– Воля ваша-ж, мое дело предупредить, – сказал камердинер и наверное, пожал плечами, снимая с себя всю ответственность за дальнейшее.
Осторожные руки хотели стянуть шинель с моей головы, но я вцепился в нее и не отпускал. Тогда, после короткой заминки, доктора предприняли новую атаку, но уже снизу, открыв мои ноги. Затем они замолчали.
– Что это за одежда? – спросил старый после непродолжительной паузы. – Во что вы его нарядили? Разве император разрешил карнавал?
Видимо, мои джинсы и туфли привели их в состояние легкого ступора. Я продолжал лежать без движения.
– Послушайте, вы нам что, голову морочите? – громко спросил тот, что помоложе. – Это же не Александр Васильевич. У него не могут быть такие огромные ноги. Кто это такой, позвольте узнать?
Мое инкогнито раскрыли и я откинул шинель, явив разгневанным целителям свой божественный лик. Доктора и в двадцать первом веке не любят, когда с ними устраивают шутки, а уж в те времена и подавно не выносили пранков. Передо мной предстали двое нахмуренных господ с толстыми чемоданчиками в руках. На их лицах даже сквозь обильную пудру проступала покрасневшая от злости кожа.
Я встал и учтиво поклонился, отметив про себя, что стоило угодить в девятнадцатый век, как мои манеры сильно улучшились.
– Прошу прощения господа за небольшую забаву, – сказал я. – Это мы сделали, чтобы повеселить Александра Васильевича. Ему, как вы знаете, поднятие духа не помешало бы.
Тот, что постарше, едва заметно улыбнулся. Он был тучным, но не толстым, в пределах, так сказать, нормы. Росту немаленького, руки и ноги короткие и цепкие. Полосы длинные и курчавые, впрочем, приглядевшись, я не мог понять, парик это или нет. На лице тоже довольно-таки хватало мяса: толстые губы и нос, глаза маленькие, веки набрякшие от недосыпаний. Сразу видно работящего человека.
Зато второй пылал негодованием. Высокий, долговязый, как фонарный столб, длинные тонкие пальцы нетерпеливо подрагивали. Кожа белая-пребелая, видать, сильно злоупотреблял пудрой. Лицо вполне заурядное, нос картошкой, губы сжаты в злую линию.
– Оставьте увеселения для балагана, – крикнул он. – А здесь люди пришли не развлекаться, а лечить больного. Что за безответственное отношение?
Я надеялся, что он не вызовет меня на дуэль за невинную шутку и старался не расхохотаться. Чтобы разрядить обстановку и напомнить, для чего мы здесь собрались, я сказал:
– Мы не хотели никого обидеть, господа. Немного озорничали, чтобы потешить князя.
– С кем имею честь, кстати? – осведомился доктор постарше. Если я не ошибался, он уже давно лечил Суворова и успел привыкнуть к его выходкам.
Я снова учтиво поклонился.
– Меня зовут Виктор Стоиков, я знакомый Александра Васильевича.
– Вы, наверное, его боевой товарищ? – с улыбкой спросил врач. – Он, наверное, говорил обо мне? Я Мельхиор Адам Векард, лейб-медик императорского величества.
Ага, из немцев, я же говорил, сразу видно трудоголика. Я помнил из истории, что в свое время Екатерина Великая вызвала из Европы много образованных людей. Наверняка и этот эмигрант наверняка приехал еще в те давние годы.
– Я по части рифмоплетства, – сказал я доверительно, словно бы извиняясь, что занимаюсь такой ерундой. – Собираю, знаете ли, лучшие образчики искусства.
– Ну, конечно, за невозможностью сражаться на поле битвы, князь ринулся брать литературные крепости и бастионы, – сказал Векард.
Его коллега поджал губы еще больше и стараясь сдерживаться, сообщил:
– Армейский штаб-лекарь Николай Андреевич Гениш. Все же вынужден сообщить, что эта шутка несколько превосходит известные границы.
Ишь ты, мы же тебе не коровью лепешку в чемоданчик подсунули, чего так кипятиться?
– Где же Александр Васильевич? – спросил Векард, оглядываясь и задержал взгляд на груде покрывал на диване. – Я смотрю, наше лечение совсем ему опротивело, раз уж он нам здоровых парней вместо себя подсовывает.
Все посмотрели на диван и Суворов, почувствовав это, выглянул из-под покрывала. Голубые глаза весело блестели.
– Как прикажете, ваше сиятельство? – спросил Гениш. – Останетесь на диване или ляжете в постель? Мы должны осмотреть вас, уж не обессудьте.
– Ладно, мучайте прямо здесь, – соизволил согласиться полководец. – Очень уж удобно тут лежать.
Врачи подошли к больному и начали осматривать. Я деликатно отошел к окну и поглядел на церковь неподалеку. В воздухе, хлопая крыльями, летали белые и серые голуби. За спиной доктора вполголоса обменивались замечаниями по поводу состояния полководца.
– Небольшое кровопускание и клизма, – авторитетно сказал Векард. Видите, как уменьшилась опухоль после того, как я стал применять кровопускание, препараты для изгнания мочи, вызывающие потение и слабительные?
– Мне кажется, большее воздействие оказали целебные мази, которые я назначил, – осторожно возразил Гениш. – Сироп из апельсиновых корочек с добавлением мяты и солями винного камня производит прямо-таки чудодейственный эффект. Я поднимал с его помощью самых безнадежных больных.
– Юноша, лучше применять проверенные методы лечения, – мягко пожурил Мельхиор. – Клизма ставится при наличии «избыточной жидкости» или так называемого «humor» в теле. Еще со времен Античности установлено, что тело человека состоит из четырех типов жидкости – крови, желтой желчи, флегмы сиречь слизи и черной желчи. Избыток какой-либо из них и вызывает недуги.
– Это все верно, коллега, но медицина не стоит на месте и мы уже не можем лечить также, как и во времена Аристотеля, – стоял на своем Николай Андреевич. – Я бы рекомендовал обтираться розовой водой с очищенной серой и спиртовой настойкой лаванды.
– Спирт это-ж чтожешь, водка что ли? – заинтересовался Прохор, но медики, увлеченные спором, ему не ответили.
– Все так называемые новейшие разработки суть переработка старых, проверенных способов лечения, – слегка презрительно заметил Векард. – Многие просто берут старые рецепты, переписывают их по-своему и готово, выдают за новый продукт. Что касается целебных мазей, то ими пользовались еще египтяне.
– Господа, что в итоге делать мне? – спросил Суворов.
– Я думаю, нам с коллегой надо назначить консилиум и согласовать наши методы лечения, – сказал Гениш.
Обернувшись, я увидел, что врачи смотрят друг на друга с плохо скрываемой неприязнью.
– Господа, может быть, вы позволите попробовать лечение ржаным хлебом? – спросил я и все повернулись в мою сторону, только сейчас вспомнив о моем ничтожном существовании.
– Это как? – спросил Гениш.
– Что вы имеете ввиду, молодой человек? – поинтересовался Векард.
А Суворов ничего не сказал, просто блестел вопросительно голубыми глазами.
Я пожал плечами, будто говоря о чем-то обыкновенном. Впрочем, то, что я предлагал, действительно было самым обыденным способом исцеления.
– Нужно взять обычный, только что испеченный, ржаной хлеб, – сказал я. – Хорошенько его посолить и прожевать. Затем вместе с солью разложить толстым слоем на болячку и перевязать.
– И все? – спросил Гениш.
Я кивнул.
– И все. Можно еще использовать баранью или говяжью печень. Там немножко другой способ.
Прославленные светила медицины с минуту молчали, затем переглянулись и захохотали. Гениш буквально согнулся от смеха, а у Векарда тряслись щеки. Прохор тоже ухмыльнулся и погладил густые усы. Суворов жизнерадостно улыбнулся.
Посмеявшись от души, доктора вытерли слезы и обмахнулись платочками.
– Ох, давно я так не развлекался, – с придыханием сказал Мельхиор. – Весело у вас, ваше сиятельство, позвольте заглядывать к вам почаще, чтобы спасаться от хандры и меланхолии.
– Слушайте, ржаной хлеб и баранью печенку в пережеванном виде лучше отправлять в рот, а не на больное место, – заметил Николай Андреевич, все еще улыбаясь. – Вам не кажется, что это бездумная трата провизии?
Я смущенно ответил:
– Думаю, в нашей ситуации лучше использовать любую возможность выздоровления.
Доктора мгновенно перестали улыбаться и посерьезнели. Прохор встревоженно кашлянул и только Суворов продолжал глядеть на меня.
– Что такое вы несете? – злобно прошипел Гениш, а Векард подошел ближе, крепко схватил меня за локоть и потащил вон из комнаты.
Выйдя на лестницу, он отвел меня к окну, убедился, что вокруг никто не подслушивает и сурово спросил:
– Вы отдаете себе отчет, милостивый государь, в том, что вы только что сказали?
Это что же получается, они не знали о том, что их знаменитый пациент может умереть от болезни? Или, что еще хуже, знали, но намеренно скрывали? Во всяком случае, они тоже меня достали со своим профессиональным высокомерием и я не собирался с ними церемониться.
Я тоже оглянулся по сторонам и ответил:
– Я-то вполне понимаю, что говорю. А вот вы, именитые доктора, знаете о том, что Александр Васильевич умрет уже через месяц?
Векард чуть отодвинулся от меня и затаил дыхание. Я продолжал смотреть ему в глаза. Нет, они прекрасно понимали, что полководец медленно умирает в своей постели и молчали об этом, ломая перед ним трагикомедию бесполезного лечения.
– Мы не обсуждаем с посторонними методы лечения, – сухо сказал Векард. – И стараемся не давать никаких прогнозов на выздоровление. В каждом случае все происходит по-разному.
– В этом случае не будет никаких выздоровлений, – жестко сказал я. – Суворов умрет от гангрены и воспаления ран. И вы отлично об этом знаете.
– Это ваша точка зрения, милостивый государь, – ответил Векард. – Вы вольны рассуждать, как вам заблагорассудится. Мы же, лечащие врачи, не имеем права ни обнадеживать, ни печалить больного.
Хлопнула дверь, из комнаты Суворова вышел Гениш.
– Чего с ним церемониться? – спросил он, подходя к нам. – Вы понимаете, что вы там наговорили, сударь?
– Он прекрасно все понимает, – ответил Векард за меня. – И знает даже больше, чем мы, будто прибыл из будущего.
– Тогда пусть тащиться обратно и не мешает нам лечить пациента своими унылыми и дурацкими рассуждениями, – продолжал злиться Гениш, пристально глядя на меня. – Если на то пошло, самый тяжелый кризис в состоянии Александра Васильевича возник после того, как он снова попал в немилость у царя. Если вы такой всезнайка, идите к его императорскому величеству и попросите его простить князя. Может, тогда Александр Васильевич воспрянет духом и справится с болезнью?
