– У твоей бабушки? – Я недоверчиво посмотрела на нее.
– Да, в доме моей бабули, – повторила Пилар. – Я рассказывала тебе о нем раньше. Он в Коста-Бланке, в небольшом городке, удаленном от побережья. Это не так уж далеко, но все-таки он как бы сам по себе. Никто там не жил с тех пор, как бабушка умерла – это произошло в прошлом году – и мои родители будут рады сдать его в аренду. Ты сможешь побыть в тишине и позволить солнцу, морю и апельсиновым садам исцелить тебя.
– Ты, правда, так думаешь? – спросила я, представив блаженную атмосферу теплого вечера у моря и аромат очищенного апельсина, витающий в воздухе. Там мне не нужно будет встречаться со знакомыми, и я смогу горевать в одиночестве, не притворяясь, что горюю о чем-то совсем другом.
– Конечно, – кивнула Пилар. – Мама будет рада, если кто-то будет в доме. Она считает, что это плохо, что он стоит пустой.
– А где именно это находится? – Разделавшись с круассаном, Клео облизывала пальцы.
– Это в предгорьях, но довольно близко к Бенидорму, – сказала Пилар. – Бенифлор – сельская местность, но в этом районе много домов, владельцами которых являются иностранцы. Моя бабушка завещала дом родителям, но его трудно продать. Покупатели-иностранцы чаще всего хотят что-то поближе к берегу, или с видом на море. И предпочитают современные дома. Бабушкин дом слишком старомодный. Из окон дома видны только апельсиновые сады и горы. Приезжим это не нужно. А что касается местных, они готовы купить сады. Вот один фермер выращивает апельсины, но ему не нужен дом-развалюха. Поэтому хоть дом и выставлен на продажу, но там никто не живет. Иногда мама приезжает туда на выходные, но за это время он стал немного… Немного…
– Заброшенным? – предположила Клео.
– Да, – кивнула Пилар. – И я знаю, что это огорчает маму. В память о бабушке она хотела бы держать дом в достойном виде, но мама живет в Валенсии, откуда до дома ехать полтора часа, поэтому она не может просто взять и поехать, когда захочет.
– И все-таки, ей может не понравиться, что в доме будет жить совершенно чужой человек, – сказала я.
– Ты не чужой человек, ты подруга, – сказала Пилар. – Она будет рада, уверяю тебя.
Предложение было привлекательно, и казалось каким-то способом сбежать из реальности. Но с какой это стати я имею право уехать на три месяца в другую страну, в идиллию – пусть даже это будет заброшенная деревенская идиллия – когда все остальные будут работать? Я не заслужила идиллии. Это будет в корне неправильно.
Так я и сказала Сирше, когда она вернулась домой вечером. Мы вместе снимали квартиру, которая была недалеко и от моей клиники, и от бухгалтерской фирмы, где работала она.
– Три месяца на солнце! – воскликнула Сирша. – Если ты скажешь «нет», то будешь круглой идиоткой.
– И все же, я не уверена, что могу. Это как будто награда за…
– За все твои рыдания. Джуно, не дури!
– Но…
– Никаких «но». Тебе нужно развеяться. Правда.
Я неуверенно посмотрела на нее.
– Ты не можешь сказать «нет», – заявила она.
И я сказала «да».
И поэтому среди ночи я оказалась на трассе AP-7, ехала туда, не знаю куда.
В полном одиночестве.
* * *
Примерно через час «Джейн» – так я окрестила свой навигатор с чопорным и благопристойным голосом – выдернула меня из моих мыслей, сообщив, что пора съехать с трассы. Я вернулась от дум в настоящее и последовала ее указанию, которое вывело меня на широкую пустынную дорогу. Я слегка поежилась, особенно остро ощущая свое одиночество, и внезапно меня напугало то, что свет на дороге, не считая фар автомобиля, исходил только от висящего в небе, полумесяца, наполовину скрытого рваными облаками. Дорога была совершенно не похожа на то, что я видела в «Просмотре улиц» на картах Google, но я убедила себя, что это только из-за темноты. Я еду по нужной дороге, мне всего лишь нужно слушаться навигатора. Затем «Джейн» повела меня по более узкой и петляющей проселочной дороге, по обочинам которой росли апельсиновые деревья. Ну, или мне только показалось, что это были апельсиновые деревья. Серебристый свет месяца исчез за растрёпанным облаком, поэтому определить было сложно.
Я сбавила скорость. «Джейн» молчала, но, судя по экрану, мне нужно было ехать по этой дороге еще пять километров. Вдали иногда мелькали яркие точки – предположительно, окна домов. Возможно, это как раз дома тех иностранцев, о которых говорила Пилар. А возможно, это дома тех местных жителей, которым нужны бабушкины апельсины, а дом не нужен. Или привидения, бродящие по полям со светлячками в руках.
Я старалась не думать о привидениях. Это должно было быть просто, ведь я рациональный человек, логик, который уже давным-давно решил, что таких вещей, как жизнь после смерти, мятежные духи, и прочая ерунда не существуют. Люди, которые утверждают, что можно связаться с теми, кто нас покинул навеки – шарлатаны. Я всегда считала, что если конец, то конец. Но за последние несколько недель все изменилось, и я уже не была уверена, во что я верю, а во что нет. Здесь и сейчас, когда я была одна посреди незнакомых деревень, мысль о привидениях, курсирующих по округе, уже не была такой нереальной, какой она казалась, когда я находилась под крышей своего дома. Кроме того… Возьми себя в руки, женщина! – одернула я себя. Я перебила ход мистических мыслей, переключив передачу. Да, вокруг темно и одиноко, но это не повод терять связь с реальностью.
Я поехала почти ползком, потому что «Джейн» велела мне повернуть налево на ближайшем повороте, а я очень боялась пропустить его. Я надеялась, что это и есть тот трудный поворот, о котором говорила Пилар, и когда в свете фар «Фиесты» появился указатель на Бенифлор, я с облегчением выдохнула и продолжила путь с радостью в сердце.
– Вы приехали.
Голос «Джейн» прозвучал на удивление самодовольно. Я остановила машину в звенящей тишине. Меня плотно обступила непроглядная мгла. Ни сарая, ни пристройки, и уж точно никакого двухэтажного дома, снимок которого мне дала Пилар.
– Супер, – пробормотала я. – Ненавижу навигаторы. Вот серьезно…
Учитывая удаленное расположение виллы «Наранха», ввести точный адрес было невозможно, поэтому, похоже, «Джейн» просто покинула меня на забытой богом дороге. «Меня бросили на дороге, которая вела к дороге, которая вела к дому, который находился на дороге после поворота на еще одну узкую дорогу…» Как-то так… Чёрт! Пилар не смогла показать мне нужный путь на картах Google, потому что эта ничтожная тропа не была на них отмечена.
Случайный взгляд в зеркало заднего вида практически ослепил меня: сзади приближалась еще одна машина. Кровь застучала в висках, перед глазами замелькали фрагменты страшных фильмов, которые я когда-либо смотрела. Я попыталась смириться с тем, что сейчас, в ночи, меня вытащит из машины убийца или вурдалак (или симбиоз и того и другого)… Слава всевышнему, водитель белого минивэна пронесся мимо меня с недовольным гудком.
Я облегченно выдохнула, когда задние фары минивэна исчезли из виду. Вновь отправляя «Фиесту» в путь, я сжала рычаг переключения передач, чтобы остановить дрожь в руках. Через километр или около того, я заметила грязную узкую колею. Повернула на нее, очень надеясь, что не совершаю ужасную ошибку. Метка на навигаторе чистосердечно указывала, что я еду прямо в поле. Примерно так это и ощущалось.
Я уже начала сомневаться в разумности своих действий, как вдруг заметила в свете фар смутные очертания двух белых колонн. Между ними располагались массивные железные ворота. Над ними нависала металлическая арка из букв, складывающихся в надпись «Villa Naranja». Сбоку от одной из колонн была калитка – вход для посетителей. Я вздохнула с облегчением и остановила машину. Пошарив по карманам, нашла брелок сигнализации, навела на ворота и нажала.
Ничего не произошло.
Я нажала снова, на этот раз сильнее, и тогда на верхней части левой колонны замигал огонек, и ворота стали открываться.
Я проехала через них, и остановилась, чтобы нажать на брелок в третий раз. Ворота так же медленно закрылись. Бледный краешек луны, на секунду появившийся из-за недружелюбных облаков, мелькнул и снова исчез. Я зябко повела плечами. Как бы пренебрежительно я не относилась к призрачным привидениям и недобрым духам, но трагически-зловещая атмосфера пустынного поместья стала действовать мне на нервы.
* * *
По дорожке из гравия я подъехала к дому, который был частично скрыт за высокими соснами. Я аккуратно остановила автомобиль перед белым зданием.
Пилар показывала мне фотографии здания, но бабушкин дом оказался гораздо больше, чем я ожидала. Двухэтажный, прямоугольный, с терракотовой крышей, на которой возвышались две трубы. На первом этаже тускло отсвечивали светом луны три широченных окна, и два окна поменьше – с другой стороны от двери, которая вела на узкую террасу, огибающую все здание. Нижние окна были закрыты решетками, а верхние – ставнями. В свете автомобильных фар я увидела плети розовых и фиолетовых цветов на фоне рельефных стен, часть из них уже раскрылись, а сухие лепестки разросшейся бугенвиллеи покрывали крупную плитку пола веранды под крытым навесом.
Как Пилар и говорила, место казалось заброшенным, хотя, возможно, больше из-за резкого света фар, чем из-за чего-либо еще. Я выключила двигатель, но оставила фары включенными, взяв брелок. Кроме электронного ключа от ворот к нему были прикреплены несколько металлических ключей.
Я выбрала нужный (он был отмечен пятном ярко-розового лака) и, чувствуя себя тюремщицей, вставила его взамок на решетке, которая закрывала входную дверь. Открыв решетку, я толкнула основную дверь, которая с легким скрипом отворилась в темный провал дома. На меня пахнуло тёплой затхлостью нежилого дома, и в голове снова закрутились жутковатые истории о привидениях и сюжеты старых ужастиков, где с глупыми девицами, которые самонадеянно лезли в неизвестную темноту, происходили кошмарные вещи. Для человека, которого всегда ругали за недостаток воображения, я вела себя совершенно нелепо. «Не стоит пороть горячку, – решила я, позволяя глазам привыкнуть к тусклому свету. – Мне нужно контролировать ситуацию».
Подруга Пилар предупредила, что электрический щиток в доме расположен на панели прямо у входной двери. Я постояла минутку в темноте, пока глаза стали различать очертания предметов, и увидела пластиковую крышку. Я надавила на нее, и она тут же осталась у меня в руке – я даже охнула от неожиданности. Звук моего голоса отозвался глуховатым эхом где-то в таинственной и страшноватой глубине дома.
Боясь дышать, я положила крышку на ближайшую полку и вгляделась в рубильники. Щелкнула ярко-желтым, и комната наполнилась низким гудением. Источником звука, как я сообразила, был холодильник в углу комнаты. Ну, значит, хотя бы электричество есть. Я поискала глазами какой-нибудь выключатель и увидела один на противоположной стене.
Когда я нажала на него, флюоресцентная лампочка на потолке с жужжанием моргнула, а потом стала светить как следует. Резкий свет не придал месту приветливости, но мне это было и не нужно.
Я вышла на улицу, открыла багажник, достала чемодан и, перевалив его через порог дома, плотно закрыла за собой дверь. После этого я осмотрелась.
Я оказалась в комнате, которая простиралась аж во всю длину дома. С одной стороны была кухня, с другой – столовая. Кухня стандартная, в ней были: холодильник (который теперь угрожающе булькал), газовая плита, отдельная электрическая печь, установленная году, эдак, в восьмидесятом. Еще тут стояла глубокая керамическая мойка и теснился целый набор шкафов, которые на вид казались очень древними. Хранилище для продуктов находилось на уровне пола – простые полки, закрытые синими клетчатыми занавесками, а стены сияли бело-синей плиткой с замысловатым мавританским узором.
Столовая производила впечатление такой же старомодности, но здесь стены были выкрашены в довольно унылый горчичный цвет. У дальней стены находился открытый камин, весь в черных пятнах от сажи. Стол, как и стулья, были изготовлены из сосны, а сиденья стульев – из соломы. В углу комнаты притулился деревянный торшер, абажур кремового цвета на нем слегка покосился. Пол выложен плиткой в деревенском стиле, такой же терракотовой, как крыша. Но, даже несмотря на пыль, пол оказался чистым.
Я осторожно пошла дальше. Между кухней-столовой и оставшейся частью дома был квадратный холл с лестницей. Я оставила чемодан у подножия лестницы и заглянула в следующую комнату. Она так же занимала всю длину дома и больше всего была похожа на гостиную. В былые времена, когда в этом фермерском доме жила семья, дом, похоже, был полностью обставлен, но к моему приезду остались только диван на три места, обтянутый кошмарной тканью кислотно-оранжевого цвета. Этот цвет создавал дикий диссонанс с горчичными стенами. У стены жались два кресла, обтянутые бледно-желтой тканью, и прямоугольный кофейный столик, на котором кто-то оставил несколько газет и журналов на испанском, а также пару пустых пепельниц и пустой стакан. Газеты были двухмесячной давности, а бульварные журналы валялись тут с прошлого Рождества.
В этой комнате камин находился напротив двери, симметрично грязному от сажи камину, который был в кухне-столовой. На полу у камина стояла корзина с дровами, а в самом камине лежали неиспользованные поленья. На стене криво висел выцветший морской пейзаж.
Еще была двойная дверь, ведущая из гостиной на улицу, но я решила не открывать ее. И в окна я тоже не смотрела. Как бы это ни было глупо, я снова почувствовала страх. Тишина в доме была какая-то неживая, я бы сказала – мертвая, но при этом в комнатах ощущалось присутствие живого существа. Или не очень живого. И это существо явно исподтишка наблюдало за мной.
Стараясь держать себя в руках и не давая воли воображению, я поправила картину на стене, и велела себе не думать о ерунде. Но всё же отправилась к кухонной двери, чтобы убедиться, что она надежно закрыта изнутри и щеколда задвинута.
Я открыла окно, чтобы впустить немного воздуха, и выключила резкий флюоресцентный свет на потолке, после чего зажгла торшер. Свет от него был мягким и не резал глаза, и всё же я никак не могла отделаться от ощущения, что за мной наблюдают. Поднимаясь по лестнице, я чувствовала леденящий холодок страха между лопатками, хотя утром, при ярком солнечном свете, могла поклясться, что не верю ни в черта, ни в бесплотных духов, ни в иных ночных гостей. Конечно, находится одной в пустынном уединенном доме страшновато, но абсолютно безопасно. Дверь крепко заперта и боятся нечего. И то, что я одна в доме, посреди какой-то глуши – это ни о чем не говорит, ведь быть одной – совершенно безопасно. В конце концов, одиночество не может причинить человеку зла. А люди могут.
На втором этаже было шесть комнат. Четыре спальни. Две ванные комнаты. И комод с постельным бельем и пестрой коллекцией старых, но чистых безразмерных футболок и выцветших от частой стирки шорт.
Первые двери, которые я открыла, вели в комнаты без мебели, но в третьей стояли две незаправленные односпальные кровати, а в четвертой – кровать королевских размеров со стопкой аккуратно сложенного постельного белья на покрывале. Я включила свет, и на потолке начал вращаться вентилятор. Впрочем, он не охлаждал теплый воздух, а только гонял его туда-сюда.
Я почувствовала, что устала до смерти.
Я положила сумочку на маленький туалетный столик и распахнула окно. Оставив ставни закрытыми, я стянула узкие джинсы и небрежно бросила их на кресло-бочонок в углу. Развернула постельное белье. Оно было накрахмаленным и чистым и неуловимо пахло лавандой. Я застелила постель, повозилась с вентилятором, чтобы он не выключался вместе со светом, а продолжал крутиться, и рухнула на постель. Закрыла глаза.
Однако, несмотря на полное отсутствие сил, заснуть не получалось. Я вертелась, крутилась и наконец снова взяла телефон. На этот раз я зашла в голосовые сообщения. Там было то единственное, что он мне оставил: «Я бы хотел быть здесь вместе с тобой». Его голос был чистым и сильным. «Я бы хотел обнять тебя сейчас».
Я бы тоже этого хотела.
Глава 2
Последний раз я нормально выспалась, когда спала рядом с Брэдом, за неделю до того, как он уехал в отпуск. Он остался со мной в квартире, которую мы снимали с Сиршей. Она уехала на выходные в Голуэй, и я могла использовать жилплощадь на свое усмотрение. Сирша – прекрасная соседка, но я любила, когда она уезжала домой навестить родителей. В ее отсутствие я представляла каково это – быть единственной хозяйкой квартиры и делать с ней всё, что душе угодно. Я бы уж точно покрасила стены в цвет посиматичнее темно-бежевого – «магнолия», кажется, так он называется. И никаких керамических лягушек повсюду. Сирша коллекционировала их и расставила только у себя в комнате, так что, по идее, они не должны были меня смущать, но меня напрягали зеленые лягушачьи головы с выпученными глазами.
Если бы это была моя квартира, то стены были бы цветными, исчезли бы лягушки, и, конечно, Брэд мог бы оставаться у меня как можно чаще. Или даже переехать ко мне. Я понимала, что тогда получается я бы снова жила не одна, но жить с Брэдом было бы чудесно, ведь я его любила. И тогда радовалась, что Шон разорвал нашу помолвку, ведь если бы он этого не сделал, я бы никогда не испытала настоящей любви.
В ту ночь, когда Брэд лег ко мне в двуспальную кровать, я ломала голову, как бы мне начать разговор о том, чтобы нам с ним жить вместе. Этот разговор был бы трудным по многим причинам. Начнем с того, что мы жили и работали в разных городах. Наши отношения пока находились в начале пути. Это был бы решительный шаг, и я не была уверена, что он готов к переменам, хотя я-то уж точно была готова. Даже в случае с Шоном Харрисом, которого я очень любила, и который нанес мне такую глубокую сердечную рану, мысль о том, чтобы съехаться, не приходила мне в голову. А с Брэдом я чувствовала себя единым целым, как будто мы с самого начала были предназначены друг для друга. Я берегла это ощущение. Я не хотела, чтобы он уходил.
Я встретила Брэда ровно через год и пять дней после расставания с Шоном, через шесть месяцев после предполагаемой даты свадьбы. Я ни с кем не встречалась с тех пор. Чувствовала себя потерянной и даже не пыталась найти нового друга. Я не до конца приняла тот факт, что осталась Джуно Райан, так и не став Джуно Харрис и что ничего из того, во что я верила в жизни, в итоге, не случилось. Я не просыпаюсь каждое утро рядом с любимым мужчиной. Мне пришлось съехать из дома в Малахайде, в котором мы с ним жили – того самого, стены которого я покрасила в различные оттенки шафрана и янтаря. Вместо того, чтобы рассказывать ему по вечерам о том, как прошел мой день, я снова сплю в одиночестве.
Шон нанес мне сокрушительный удар. Он объявил, что не готов брать на себя опрежделенные обязательства. Это было за десять дней до его дня рождения. Ему исполнялось тридцать два. В подарок я купила ему билет на участие в гонках в парке Манделло. В итоге пришлось отдать билеты брату Сирши. Я не сразу нашлась, что ответить на его заявление, но потом сказала, что моему отцу было тоже тридцать два, а у него уже имелись жена и дети. Шон ответил, что раньше времена были другие. Раньше холостяков осуждали.
Он прав, разумеется. Я знала, что несмотря на свой богемный образ жизни, по стандартам того времени, мои родители скорее полетели бы на Луну, чем стали жить вместе, не сыграв свадьбу. Хотя мама активно призывала меня съехаться с Шоном до того, как я выйду за него замуж. «Ты должна понять, сойдетесь ли вы с ним во всех отношениях, – говорила она мне. – В постели, вне постели, изо дня в день – насчет всего».
Я аж вздрагивала, когда она так была откровенна. Нет, разумеется, мама была права, но мне всегда было очень неловко, когда она начинала говорить со мной как с подружкой, а не как с дочерью. А она говорила так почти всегда, если честно. Если честно, то мне больше нравится, когда она больше похожа на мать, но вряд ли она когда-нибудь будет такой типичной мамой на сто процентов. Она целиком и полностью за равноправие между родителями и детьми, за открытость в общении со всеми. А это совершенно не подходит мне.
Помню, было мне лет тринадцать. Мама как-то усадила меня рядом, чтобы провести беседу о сексе. Это было невыносимо.
– Я и так уже всё знаю, – ответила я, ерзая на стуле с высокой спинкой. – Ты мне рассказывала, когда я спросила откуда берутся дети.
– Я предоставила тебе фактологическую информацию, да, – сказала мама. – Но я не рассказала тебе, что на самом деле секс – это нечто удивительное, что происходит между мужчиной и женщиной, и когда ты станешь старше, важно, чтобы ты им наслаждалась. Так же, как наслаждаемся сексом мы с папой.
Я поморщилась.
– Важно, чтобы мужчина тебя удовлетворял, Джуно, – говорила мне мама. – Ничего не получится, если у тебя другие потребности.
Она вывалила на меня слишком много информации. Меня едва не затошнило.
Конечно же, мама была права насчет секса. Матери они, наверное, всегда правы? Даже такие, как Тея, моя мама?
После нескольких любовных разочарований в самом начале, я поняла, как это работает, и осознала, что некоторые мужчины лучше других. Мы с Шоном очень хорошо сочетались. И хотя наше общение плохо закончилось, сначала всё было классно.
Мы познакомились на свадьбе, и нас объединило то, что мы оба не очень-то хотели там находиться. Он был двоюродным братом невесты. Я училась в колледже вместе с женихом. Мы оба считали, что пышные свадьбы, вроде этой – это лишь пустая трата денег.
– Лично я планирую заскочить в бюро регистрации во время обеденного перерыва, – сказала я. – Без шумихи.
– Мне нравится это в женщинах, – сказал Шон. – Мне нравишься ты.
Мне он тоже очень понравился. Я с радостью провела с ним остаток вечера, и ночь тоже. Свадьба проходила в замке в Донеголе. Гости оставались ночевать неподалеку. Некоторые – даже прямо в замке. Мне было комфортно с Шоном, и я невольно думала о том, что, возможно, в этот раз я нашла подходящего мужчину. Я хотела, чтобы у нас с ним всё получилось. Я хотела быть безнадежно влюбленной, хотела, чтобы меня захлестнуло приливом страсти и эмоций. Быть может, я хотела этого, чтобы быть более похожей на своих родственников.
Потому что – и в этом нет никакого сомнения – когда дело доходило до эмоциональной сферы, я была явно из ряда вон – просто практичный человек в окружении людей, которые живут эмоциями, а не разумом. Та, которой необходимо предоставить научные доказательства, прежде чем она поверит в то, что ей говорят. Та, для которой маминого легкомысленного «ну потому что» всегда было недостаточно. Я отношу этот предполагаемый изъян в моей личности к тому, что по факту я была ошибкой, сделанной в состоянии опьянения. Пьяная ошибка – это достаточно точное определение, мама подтвердила это во время нашей беседы по сексуальному воспитанию. Я была зачата в ее гримерке после вечеринки в честь окончания выступления, не без помощи шампанского. Она сказала мне, что я должна делать все возможное, чтобы не допустить подобной ошибки, хотя в ее случаее ее подвело то, что она думала, что у нее менопауза. Во время нашей беседы, она, конечно, добавила, что слово «ошибка» – это не значит, что я была нежеланным или нелюбимым ребенком. Просто меня не планировали. Я знаю, что меня любили: ведь Райаны – это постоянные объятия, поцелуи, тактильный контакт, а мама постоянно демонстрирует свою неизбывную привязанность ко всем нам. Но ошибка есть ошибка, и я появилась уже значительно позже того момента, когда мама считала, что в ее семье хватает детей. И хотя она любила меня, я знала, сколько крови я ей подпортила тем, что не верила ни единому ее слову без доказательств. Мне нужно было знать причину всего, что было вокруг меня.
– О боже, Джуно! – театрально восклицала мама после дня, проведенного на пляже, когда я расспрашивала ее о точном времени приливов и отливов и том, как именно на них влияют фазы Луны.
– Ты можешь не задавать вопросов? Неужели нельзя просто полюбоваться морем и подумать, какое оно красивое и как нам повезло жить на белом свете?
– Понимаю, – сказала я. – Но я хочу знать, почему…
– О нет!..
Мой папа не зря писал пьесы для моей мамы.
– Ты должна почувствовать красоту природы!
– Ты права, – сказала я и прочитала про приливы и отливы в школьной библиотеке.
Мои родители, Десмонд и Тея Райан, являются самостоятельными единицами на театральной сцене Ирландии. Когда я была еще ребенком, маму уже называли «Национальным сокровищем», а папу – одним из лучших современных драматургов Ирландии. Они получили кучу наград за свои работы. Мама и папа относятся к тому типу людей, для которых «или всё, или ничего»: они или на пике восторга, или в глубоком отчаянии.
Когда я жила дома их эмоциональные подъемы и спады утомляли меня и возвращали обратно к моим книгам. К неудовольствию моих родных книги эти не были ни стихотворными сборниками, ни великими литературными произведениями. Я читала книги по физике и разнообразные научные тома. С тем же успехом я могла бы принести в дом путеводитель по аду, написанный сатаной. И то, если задуматься, путеводитель по аду приветствовался бы в нашем доме больше, чем «Краткая история времени». Я была такой же загадкой для своих родителей, какой они были для меня. Даже если не учитывать мою разницу в возрасте с братом и сестрой, всё равно у них с папой и мамой сложились гораздо более близкие отношения. До моего рождения они были надежным и устойчивым звеном. Я всё испортила.
Батлер, мой брат, работает учителем в средней школе, чтобы иметь деньги на оплату счетов, но он, надо заметить, поэт, его стихи даже печатают. «Глубокий и интеллектуальный», как сказано в рецензии на его последний сборник «Пауза для отцовства», который выиграл премию Патрика Каванаха.
Я была единственным членом семьи, который задался вопросом: «А что бы писатель, вроде Каванаха, который, по большей части, писал в рифму, подумал бы про победу моего брата?». На мой взгляд стихи брата – это просто абзацы прозаического текста, в котором предложения обрываются разрывом строки на середине и даже не заканчиваются как следует.
Я читаю только те стихи, которые рифмуются. В этом случае, я хотя бы понимаю логику.
Однажды я сказала об этом сестре Гонн, она пришла в ужас.
– Разве ты не видишь, какие умные тексты он пишет? – спросила сестра. – Разве ты не слышишь музыку в его стихотворных формах?
Я пожала плечами. Гонн играет на арфе, а ее муж на скрипке в группе, исполняющей традиционную ирландскую музыку. Она слышит музыку во всем.
Я люблю музыку. Но я не слышу ее постоянно. Я люблю красоту. Но гораздо больше я люблю чёткость и функциональность. В этом нет ничего неправильного – во всяком случае, я продолжаю убеждать себя в этом.
Поэтому я и была так уверена, что Шон – это идеальный вариант для меня. Он цифровой дизайнер. Эта профессия, на мой взгляд, объединяет в себе искусство и функциональность. Ему понятна моя работа. Мне понятен его труд.
