Уалл, конечно, был докой. Особенно в вопросах леса. Но темнота за деревьями не становилась менее угрожающе-подглядывающей. Льдица – кошмар охотников глубоких лесов…
– Возле моего ула жила парочка, – улыбнулся воспоминаниям ассаец, – он и она. Вылизывали мех друг дружке, а женщины даже оставляли еду, в деревянных плошках на камнях… – на суровое лицо набежала мечтательность, – и луки с масками грозы брали только охотники, когда отправлялись за добычей…
– Ну да, – скептически усмехнулся Енька, – говорят, где-то дружат даже с ворхами.
– Ворхов нет в обитаемых землях, – пожал плечами горец.
– Рассказывали, – поделился экс-мальчишка, – как в глухих верховьях Ведры наткнулись на большое поселение, уничтоженное духом дебрей. Трупы, щепы, разваленные дома…
– Ворх – это душа леса, – вздохнул Уалл. – Если страдает лес, то и ворх теряет душу. Лес здоров и богат – так же счастлив ворх. С ним не дружат, его почитают…
Один в один Мерим. В Семимирье огромно-быстрым демоном чащи пугали маленьких детей. А далеко за горами – почитали за хозяина леса…
– А уммы?
– Причем здесь уммы? – удивился ассаец. – Уммы – нежить, а не звери.
На севере верили, что уммы появились после тысячелетней битвы за Вайалон, далеко на юге. Когда в кошмарной брани сошлись величайшие маги обитаемых земель – дыбом поднялась земля, и упало-застонало небо. Тогда через изломы-трещины и пробралась плоть неживого мира…
А в раширских лесах, или у майского пресного моря, – из-за наших мыслей. Людская жестокость, ярость и бесчувствие рождает в недрах страшилищ, похожих на образы в голове.
Енька с рождения был прагматиком. Всегда верил только в то, что можно пощупать.
– Спи, умм, – Уалл уже забрался под свой плащ и сладко зевнул. – Пару часиков еще вполне-вполне…
Костер уже весело трещал, щедро разбрызгивая вокруг тепло. Енька еще раз с опаской оглядел темноту, натянул плащ и поерзал, устраиваясь поудобнее на седле. Подтянул поближе ножны и закрыл глаза, аккуратно обхватив рукоять пальцами…
Через пару часов тронулись в путь. Пока Енька умывался водой из меха – Уалл успел затушить огонь и оседлать лошадей. Выскочили из ельника на тропу и взяли курс на север.
– Не слишком ли? – оценивающе посмотрел на поднимающееся солнце Енька.
– В самый раз! – отмел возражения друг. – Осторожности много не бывает.
Вчера увел в сторону гор, чтобы сбить с толку возможных преследователей. И теперь по широкой дуге огибали тракт… Прощай, Хвостик. Вообще-то, его настоящее название Хвост. Легенды гласили, что когда-то здесь сбили дракона. Но на Севере все почему-то называли Хвостиком.
К обеду у ручья дали передохнуть лошадям. В который раз прокляли, что не взяли арбалет: от голода свистело в желудке, а живность вокруг встречалась. На ночевку постучались в небольшой хуторок. Правда, злой глас за дверью посоветовал продолжить движение, но горец пообещал заткнуть собаку, а затем подпалить дом. Звякнул засов, и на пороге показался крупный хозяин, с двумя плечистыми сыновьями, с вилами в натруженных руках. Уалл уже собрался плюнуть и снова залезть на лошадь – но троица заметила Еньку, и боевой запал сразу куда-то исчез. Усталым путникам предложили место на сеновале, и даже накормили молоком с хлебом, а лошадям насыпали овса.
– Что я говорил? – многозначительно потряс пальцем Уалл.
– Что? – не понял Енька. Вообще не помнил, чтобы горец по этому поводу что-то говорил.
Ассаец безнадежно отмахнулся.
А на следующий день к вечеру пересекли границу Аллая…
Первая же деревня – Енька проглядел все глаза. Ничего непривычного: избы, плетень, горшки на заборе. Свинарники, коровники, амбары. В кузнице – дым столбом и стук молотка. На мельнице бодро шелестит колесо. На лугу – табун лошадей, пахарь с силой налегает на корявый лемех… Нормальная, даже упитанная деревня. Добротный трактир в центре, в луже у ступенек отдыхает притомившийся житель.
Намотали поводья на коновязь и толкнули гостеприимную дверь – в зале полно народа, многие обернулись. Енька, ощутив, что его рассматривают, начал потихоньку свирепеть. И, что еще хуже, краснеть. Уалл, не утруждая себя прогнозами, сразу протопал к стойке и высыпал на столешницу остатки наличности:
– Пожрать, поспать, и лошадей в конюшню.
Бывалый трактирщик невозмутимо покосился на несколько медяков:
– Два кувшина пива и хлеб. Поспите в лесу. Вчетвером.
– Скареда-сквалыжник… – начал наливаться праведным гневом горец, но хозяин уже потерял интерес, переключившись на излюбленное занятие всех трактирщиков – протирание кружек.
– Как далеко до Дарт-холла? – вдруг спросил Енька.
– Полдня, – ворчливо буркнул старик и, небрежно оглядев с головы до ног, недовольно добавил. – Так тебя там и ждут, красавица.
– Давай свое пиво, – подтолкнул медяки Уалл, закрывая тему.
Остальные посетители уже потеряли интерес. Вышли на крыльцо и обреченно вздохнули – надежда на нормальную ночь и еду растаяла, как дым.
Позади скрипнула дверь, и зачем-то следом вышел хозяин:
– Зачем в Дарт-холл-то?
– Тебе дело? – обернулся ассаец.
– До тебя мне нет дела, с тобой все ясно, – безнадежно отмахнулся старик и кивнул на Еньку, – но ее-то зачем тянешь? – постучал пальцем по седой голове. – Совсем ума нет? Заберут ведь красавицу. Испортят. Господа не спрашивают. Вся жизнь коту под хвост…
Оба раскрыли рты от неожиданности.
– Какие бы дела ни звали, – покачал головой трактирщик, ткнув пальцем в экс-мальчишку, – она оттуда уже не вернется.
В Семимирье не принято лезть в чужие проблемы, и всегда сторонились варяжьих забот. Сочувствие или жалость – признак слабости.
Никогда не узнаешь, где найдешь. Вот так скупердяй-трактирщик…
– Прости, отец, – наконец закрыл рот ассаец, – но…
– Не езжай туда, девочка, – прямо попросил Еньку хозяин, глядя отцовскими глазами. – Поверь старику. Я знаю…
Что он мог ответить? Не суй свой нос не в свое дело? Или убью за 'девочку'?
Или… что прав, как никогда? Ведь точно не вернется…
Когда-нибудь он научится отвечать. Уверенно-бесстрастно.
– Мы не можем, отец, – просто сказал горец. – Прости.
Старик тяжело вздохнул, помолчал… и вдруг махнул обоим за собой:
– Пойдем, покажу комнату. Голодная, наверное…
Утром Енька долго умывался, со страхом поглядывая на разложенное на постели платье. Уалл даже заставил помыть голову и расчесаться – волосы уже опустились до лопаток. Енька бурчал и ерепенился, но в душе понимал: как иначе? Если баба, значит должен выглядеть бабой…
Бывалый оруженосец с многолетним стажем даже громадными ножницами умело подровнял волосы, изобразив что-то вроде мило-кокетливой челки, и Енькина голова окончательно приняла женский вид. Затем демонстративно отвернулся к окну и кивнул на постель.
Уалла Енька не стеснялся. Уалл ощущался кем-то вроде старшего брата. Хотя к другим людям, всю дорогу чувствуя на себе любопытные взгляды, уже появилась раздражающе-непривычная стыдливость. Черт бы побрал этих баб. Или мужиков?
Набрал в грудь воздуха, как перед прыжком в холодную воду, и быстро натянул через голову прохладно-чужеродную ткань. Уалл сразу обернулся и сноровисто помог расправить.
Платье село. Ему уже не пришлось скрывать особенности, как тогда в борделе, – уверенно облекло грудь, талию и бедра. И все дела. Без проблем. И Енька мгновенно превратился в девушку, полностью утратив все мальчишеские угловатости и шероховатости. Конечно, не ноль в ноль по фигуре, но так одевались большинство доресс в Семимирье.
Коричнево-бежевое, дворянского покроя, сразу выделило немужские плечи, тоненькую талию, и свободной юбкой ниспало до пола. Специальный дорожный пошив без кринолина и подъюбника позволял оседлать лошадь по-мужски. В столице метрополии уже начинали входить в моду женские седла, но север никогда не признавал глупо-неудобных изысков, и дорожные наряды шились или со специальным разрезом, или с достаточно широкой юбкой…
Уалл приглашающе пододвинул сапогом дамские туфли, с небольшим каблуком. Енька слышимо скрипнул зубами, приподнял юбку и просунул ступни в мягкую кожу. Не совсем по размеру, но и на том спасибо. В Ясиндоле не было собственного сапожника, а женщины старательно выбирали лучшее, что у них было.
– Потуши довольную морду, – мрачно предупредил горца, – как у кота, который объелся сметаной.
– Поклеп! – возмущенно воздел руки к потолку тот, призывая небо в свидетели.
Медленно прошелся по комнате. Вроде ничего. Юбка непривычно стекает по бедрам, шелестит по полу. Талия по-женски стянута, грудь выпирает. Так теперь будет всегда? Проклятое бабство…
Ассаец молча опустил на одеяло деревянную шкатулку, щелкнул крышкой – внутри баночки и кисточки. Енька оглянулся в поисках чего-нить потяжелее – Уалл предусмотрительно передислоцировался за постель.
– Через мой труп, – хмуро уведомил горца.
– Как скажете, миледи, – хитрец спрятал шкатулку обратно в мешок.
Через несколько минут спускался по лестнице, одной рукой придерживая платье, другой – аккуратно сжимая под мышкой ножны. Стук каблучков будто специально сзывал весь Аллай… Момент истины – стиснул зубы, задерживая дыхание… Слава богам, в зале никого. Утро. Только старый трактирщик возится за стойкой. Оглянулся, седые брови выгнулись:
– Доброе утро! – выбрался из-за стойки и неловко поклонился. – Не знал, что вы доресса, благородная госпожа. Простите старика. Все было хорошо?
– Спасибо, отец, – поблагодарил за спиной Уалл, – и за комнату, и за ужин.
– Спасибо, – хрипло присоединился. Понятия не имел, как вести себя в таких случаях. Вернее, представлял – присесть в книксене, мило улыбнуться и скромно потупить глазки. Так делать он точно не станет.
Лошади уже обмахивались хвостами у коновязи. Старательно прикрыл дверь, и вдруг нерешительно остановился… Так, и что теперь?
– Стой на крыльце, – сразу догадался Уалл. – Я подведу.
Девицы не запрыгивают на лошадь, не задирают платья, не поднимают выше дозволенного ноги. Начавшийся день продолжал набирать обороты. Ассаец подвел коня, Енька осторожно вставил носок в стремя, с подозрением обведя окрестности поверх спины… Наконец, подскочил и уселся в седло. Обернулся и аккуратно расправил на крупе юбку:
– Я похож на кисейную барышню.
– 'А' – поправил Уалл.
– Что? – не понял Енька.
– Похож-а, – повторил горец. – Привыкай говорить в женском роде.
Скрипнул зубами и ударил пятками, с ходу пуская коня в галоп.
За полдня пролетели с пяток деревень, в одной у колодца напоили лошадей. На Еньку смотрели. Крестьяне стянули требухи с ушей и расступились, пара женщин с любопытством поглядывали, поправляя коромысла на плечах…
Уалл неспешно вылил пару ведер в деревянные ясли, будто всю жизнь поил коней в аллайских деревнях. У Еньки зудело все тело – чувствовал себя невероятно неуютно, в этом платье, в виде девушки…
– Ваша милость, – набрался храбрости один постарше, – правду говорят, что госпожа княгиня уже в Дарт-холле?
Енька покраснел и отвернулся.
– Правду, – ответил за него Уалл, поглаживая опустившуюся к яслям шею коня.
– Паводок в межлесье… – хрипло начал крестьянин, – напрочь… – отчаянно замялся. – Лесенка, она сноровистая… после зимы…
– Я передам, – кивнул ассаец. – Еще?
– Здоровья и благоденствия Ее Сиятельству! – вразнобой начали сельчане. – Сухостой бы позволить из леса… сгниет ведь, а лесничий – ни-ни, вон, Добрата собаки подрали…
– А ваш сквайр? – вдруг спросил Уалл.
Крестьяне разом смолкли, будто потушили свечку. Испуганно переглянулись, закашлялись…
– Прошение подавали? – уточнил горец.
Народ начал быстро разбредаться, будто появились срочные дела. Женщины деловито загремели ведрами.
– Как называется деревня? – крикнул в спины ассаец.
– Дарица, – вдруг с вызовом ответила черноокая красавица в наброшенном на плечи платке. – Господа уже с год, как не живут в поместье. Всем заправляет приказчик, а господин приказчик… – безнадежно отмахнулась, – только девок драть, водку жрать и псами травить…
Уалл замолчал.
Старая как мир история.
Еньке снова вспомнилась та самая очередь на площади перед управой. Притихший народ, женщины, узелки с подношениями. Потупившиеся платки, негромкий говор. Земляной оброк загонял крестьян в кабалу. Плюс рекрутизация в боевые дружины или на лесоповальные работы. Закованные в кандалы недовольные.
Кто слушает крестьян?
Лошади ходко отмахивали версты, ветер трепал волосы за спиной. Енька утонул в пессимизме – сам не в курсе, что ждет в конце пути. Им даже в голову не пришло, что скромная доресса… Как обыватели представляют себе княгинь? Высокие, надменные, властные, окруженные табуном сверкающих стражей… Или на троне, в парадном зале грандиозного замка. Это очевидно. Возможно, соответствует реальности, в остальных княжествах…
Чем больше миль за спиной, тем сильнее страх и беспокойство.
В желудке мутило. Что дальше, Енька? Только представь – приехал ты в замок…
Уалл притормозил коня на взгорке, Енька вздрогнул… Типун на язык, остолоп.
