– Вы меня… планировали?
– Мы мечтали о тебе. – Папа сел напротив, уперся локтями в стол. – Не спится? Вот и мне…
– Какой я была? – Аня повертела в пальцах фотографию зареванной крошки.
– Замечательной. И самой любимой. Была и остаешься. – Взор папы затуманился. – В день твоего рождения шел сильный ливень. Машина заглохла – я думал, ты родишься прямо в салоне. Ловил попутки, промок. Старичок на «запорожце» нас подвез. Я обещал его крестным сделать, номер телефона взял, но в суматохе потерял. Я тебе про жуков рассказывал?
– Нет…
Папа улыбнулся.
– Захожу я в палату, а вы спите. Марина спит, ты у нее на животе. А по постели ползают божьи коровки. Штук сто, клянусь. Откуда взялись? Окна-то закрыты, роддом же! – Папа развел руками. – Чудо, не иначе. Я Марину разбудил осторожно, и мы смотрели, как они садятся на кожу. Говорили, это к счастью.
– Расскажи еще, – попросила Аня.
– Мы тебе имя выбрать никак не могли. Спорили. Я хотел, чтоб тебя Полиной звали, а Марина… не помню уже как.
– Полина, – примерялась Аня. – Красиво.
– Из роддома уезжали, садимся в такси. Водитель спрашивает, как ребенка зовут? Говорим, не придумали пока. А он нам: с места не сдвинусь. Мол, безымянных людей не вожу. Придумывайте давайте. И мы с твоей мамой смотрим друг на друга и хором говорим: «Аня». А почему именно Аня – бог весть. Мы имя это ни разу не обсуждали.
– Почему вы развелись?
– А как мама отвечает на этот вопрос?
– Отвечает, что характерами не сошлись.
– Быт… Быт семьи ломает. Зайка… – Папа потянулся к Аниной руке, к припухшему указательному пальцу. Кольцо блеснуло в свете лампы красным камушком. – Оно тебе не давит?
– Нет, – соврала Аня. Сунула руку под стол. И, чтобы сменить тему, спросила: – Мне теперь в школу ходить не надо?
– Надо, – огорчил отец. – В понедельник пойдешь, как положено.
– К понедельнику все закончится?
– Конечно. – Он заглянул Ане в глаза. – Конечно, зайчик.
22
«ОНА ИДЕТ!»
Эта фраза, фраза из сна, слова, нашептанные окровавленными губами, пульсировала в ушах. Антон облокотился о подушку, соображая, где находится. Мозг прогревался, как двигатель на морозе. Дача… бывшая жена с дочкой в соседней комнате…
Он всколошматил волосы пятерней. На улице брезжил рассвет, небо серело. Тени сгруппировались в сенях, подальше от окон. Антон намеревался зарыться под одеяло и подремать до семи, но мысль полоснула: «В гостиной не горит свет».
Он точно помнил, что оставлял лампу включенной.
Антон встал и надел кофту. Поскрипел половицами. Слух уловил негромкие звуки. Шепот… шорох… сдавленный хрип… Вскинувшись, Антон влетел в сумеречную комнату.
Дочь и Марина спали. Ему послышались и слабое шуршание, и призрачный шепоток. Но не хрип – он был реальным. Аня хрипела во сне, вся сморщилась, покраснела. Пальцы впились в наволочку.
Ее мучили кошмары. Неудивительно, после всего произошедшего.
Антон погладил дочь по плечу, липкому и горячему. Убрал за ухо волнистую прядь, укрыл одеялом. Посмотрел на Марину. Спящая, она всегда молодела – не дашь больше двадцати пяти. Ворот рубашки съехал, обнажая ключицу. Родинки… он называл их картой звездного неба. Целовал эти созвездия на животе, на пояснице. Знал наизусть.
Нежность и вожделение смешались в равных пропорциях.
Что, если он ляжет между Аней и Мариной? Обнимет их, оградит от плохих снов? Поцелует эту красивую женщину в щеку тихонько, принюхается к аромату кожи и волос?
«Я любил тебя». – Горечь ожгла сердце.
Антон повернулся, чтобы уйти: в свое логово, в законное одиночество.
Простыня, закрывающая зеркало, вздулась парусом. Абсолютная тишина была ужаснее, чем любой шорох, чем даже клацанье ножниц. Кто-то толкал ткань изнутри, выпячиваясь. Фигура, облепленная розовой материей, проникала через рубеж: вот голова, вот рука, шарящая по полу, вот плечи. Секунда – и длинные суставчатые пальцы выпростаются из-под ткани и заскребут когтями по половицам.
«Тебе здесь не место!»
Поборов оцепенение, Антон ринулся через комнату и ударил ногой – ступня запуталась в пустой оболочке, простыня соскользнула.
Снова галлюцинации. Проделки сквозняков и разыгравшейся фантазии.
Антон заглянул в зеркало, будто в лицо ненавистного врага. Щетина превращалась в полноценную бороду, на скулах белели седые участки. Набрякшие мешки… точно старик, а не мужчина в расцвете сил.
Взгляд сместился на постель. Марина спала как убитая. Рядом с ней никого не было. Антон вперил взор в кровать – уже без посредства лживой амальгамы.
Дочь пропала. Подушка хранила отпечаток головы. На простыне лежала запятая срезанных волос.
«Я все еще сплю».
Антон ущипнул себя за предплечье, но надежды не оправдались.
– Зайка?
Истошный крик рубанул по ушам. Антон отшатнулся, едва не упал. Дочь стояла в углу – в том, из которого он только что пришел. Простыня, служившая защитой от зазеркалья, тогой обмотала ее. Девочка кричала, закатив глаза. Полумесяцы белков вызвали ассоциации с белоглазыми зомби – не ожившими мертвецами, а гаитянскими зомби, жертвами магии вуду.
– Что? Что? – всполошившаяся Марина изумленно моргала.
Антон бросился к дочери, схватил за плечи. Показалось, что в освободившемся зеркале кто-то скрежещет.
– Малышка! Малышка, тише!
Аня кричала, не реагируя на встряску. Он видел небные миндалины и вибрирующий язычок в широко распахнутом рту.
– Доченька! – Марина подскочила, впилась себе в волосы ногтями – от отчаяния и беспомощности.
Крик оборвался. Из-под век выплыли пустые остекленевшие глаза.
– Она здесь, – просипела Аня.
Ледяной холод объял Антона.
– Здесь никого нет!
– Что с ней? – взмолилась Марина.
– Она здесь, – повторила Аня, обмякнув у отца на руках.
Он поднял ее, избавился от простыни. Понес к постели, мельком отразившись в зеркале.
– Антон…
– Тс. – Он уложил обессиленную дочь на кровать. – Уснула. Или вообще не просыпалась.
– Хочешь сказать… это лунатизм?
– Это гораздо хуже.
– Надо отвести ее к врачу. К психологу. – Марина обхватила ладонями виски, будто пробовала череп на прочность.
– Психолог нас не спасет, – угрюмо проговорил Антон.
23
Аня пила на кухне какао – словно приступ померещился издерганным родителям. Марина потрогала ее лоб, Аня раздраженно тряхнула головой:
– Да здорова я, сколько можно повторять.
– Ты… спала хорошо?
– Хорошо. – Рядом с чашкой устроился компаньон – плюшевый медведь, подаренный Антоном много лет назад. Ненадежный защитник от худых призраков.
Марина вышла за Антоном из кухни, притворила дверь. Зеркало, снятое с крючка, стояло личиной к стене.
– Ничего не помнит, – поникла Марина.
– Это к лучшему. Ты как?
– Будто катком раздавили. Что дальше? Долго мы тут отсиживаться будем? Ане в школу послезавтра. У меня дела.
– Да забудь ты про дела, – буркнул Антон. – Никуда не денется старье это. Двести лет пылилось – пару дней подождет.
– Мы как погорельцы, – сказала Марина.
«Погорельцев, – подумал Антон, – пожар не преследует по пятам».
– Скажи, Марин… Чижик вчера за гаджетом своим не возвращался?
– За планшетом? Нет.
– То есть он дома?
– В гостиной. На столике-кабриоле.
– А по-русски?
– Стол с изогнутыми ножками. Возле шкафа.
– Я съезжу за ним. Чижик переписывался с мужиком… специалистом по чертовщине разной.
– Чертовщина… – Марина выглядела как человек, которого сейчас стошнит. – Ты серьезно? Ты правда веришь?
– Так. – Антон потеребил бывшую жену за плечо. – Езжайте в центр. Сходите в кино, в Макдональдс, на коньках покатайтесь. Займите себя. Чтобы рядом люди были. – Он вынул кошелек.
– Деньги есть.
– Пожалуйста. – Антон сунул купюры в карман Марины.
– Захвати мне одежду, – попросила бывшая жена. – Кофту, джинсы, парочку трусиков. В шкафу, сам знаешь. И Анькины вещи.
– Захвачу. – Он застегнул молнию на куртке. И напутствовал: – Все время рядом с людьми.
* * *
От Глебыча цокнуло сообщение: «Я больше не желаю вести с тобой бизнес». Антон вырулил на дорогу и через минуту забыл про эсэмэску. С Глебычем разобраться проще, чем с тварью, присосавшейся к дочери.
Тучи бежали по небосводу, как на ускоренной видеозаписи. Тоскливый полдень мало чем отличался от тоскливого рассвета. Долгострои напоминали черепа инопланетных гигантов. И воронье траурно голосило над микрорайоном.
Дом, где жильцов уничтожал монстр из зазеркалья, сливался с черными фасадами нежилых зданий. Антон припарковался во дворе, кивнул старушкам, сплетничающим на лавке. Донеслись клочки разговора:
– Да какое там самоубийство, окстись.
Антон шмыгнул в подъезд, застыл, приложив ухо к закрывшимся железным дверям.
– …весь в крови, мать бедная сказала.
– А что ты хотела? С высоты такой…
– У него дырка в брюхе!
