– Ты слишком много знаешь, хитрый якудза…
Разговор прервал Сергей Борисович, руководитель научной группы, имевший привычку врываться в кабинет в самый неподходящий момент.
– Коничива, Сенсей! – в один голос поприветствовали сотрудники своего босса.
– Так, оболтусы, хватит бездельничать! – сурово и одновременно как-то по-отцовски тепло ответил профессор, – до конференции месяц остался, а у нас еще конь не валялся!
Митч вопросительно посмотрел на Диму, в очередной раз услышав одну из множества идиом, которые никак не поддавались расшифровке японскому суперкомпьютеру. Он так делал всегда.
– Это значит, что ничего не готово, – пояснил Дима, не отрывая глаз от профессора, но спиной ощутив пристальный и вопросительный взгляд японца.
– А-а-а, – кивнул японец, немного пораздумав, – тогда пошли валять коня! – Митч резонно и торжественно выдал обратную идиому. Дима громко выдохнул, с трудом сдерживая смех.
– Что, я опять неправильно сказал, коня нельзя валять? – искренне расстроился Митч.
– Не-а, – Дима отрицательно покачал головой, неожиданно для себя осознав всю тяжесть положения домашнего скота на Руси.
– А кого можно?
– Так, хватит дурака валять! – не вдаваясь в суть перешептываний подчиненных, рявкнул Сергей Борисович. На этой фразе компьютер Митча окончательно подвис, в очередной раз признавая, что полностью понять русский язык ему не суждено…
Первый вызов великому Ферми!
Уже дома, сидя за массивным деревянным рабочим столом, привычно заваленным бумагами, журналами по астрофизике, конспектами и записями, Дима еще раз вспоминал, почему много лет назад заинтересовался парадоксом Ферми, давая миру наивное, но искреннее обещание окончательно поставить точку в этом вопросе.
Первая серьезная попытка была сделана на втором курсе университета, когда Дима, с трудом уговорив Сергея Борисовича стать его научным руководителем, написал курсовую работу на эту тему.
Профессор-прагматик, не склонный романтизировать науку, нехотя, но все же согласился с выбором темы, прагматично решив, что студент-романтик с горящими глазами в его научной команде станет весомым аргументом для коллег-профессоров, считающих его непробиваемым занудой и снобом.
Разыскав на столе среди нагромождения бумаг старый, покрывшийся слоем пыли жесткий диск времен учебы в Университете, Дима быстро отыскал в его папках курсовую работу и презентацию к ней. Чередуя прочтение текста презентации с наплывами воспоминаний, стыдом и ехидным смехом, он все больше поражался своей юношеской наивности и запредельному максимализму. Курсовая работа кишмя кишела отсылками к псевдонаучным обзорам и статьям, притянутым за уши исследованиями и сенсационными заголовками, не имеющими под собой никакой по настоящему научной основы. Все ради того, чтобы сделать вывод – мы не одиноки во Вселенной! Рецензируя работу, Сергей Борисович не сильно вдавался в детали, будучи занятым подготовкой к важной для себя поездке в Японию, поэтому пропустил такие явные ляпы со стороны студента. Тем более он никогда не придавал серьезной научности работам студентов, небезосновательно считая их выполненными «на отвали», лишь бы получить зачет. Излишнюю пылкость и навязчивость Димы он воспринимал также скептически, склонный верить, что низкие зарплаты и не молодеющая техническая база института легко отобьют любой молодецкий запал.
Сама защита курсовой прошла на удивление легко. Группа заслуженных преподавателей кафедры, слушая яркое и одновременно наивное выступление студента, все больше косились на мирно дремлющего в углу аудитории научного руководителя, пораженные, как два таких противоположных по характеру человека смогли ужиться вместе и даже сработаться.
Выходя из аудитории в заслуженных лучах славы и внимания, Сергей Борисович, только-только вернувшийся из успешной поездки в Токио, уже тогда вознамерился взять Диму себе в команду. Хотя, позднее, все же указал на те грубейшие ошибки в работе, допускать которые в будущем он не позволит никогда.
***
– И как я мог быть таким самонадеянным и легкомысленным, – поразился Дима тем изменениям, которые произошли с ним за эти десять лет, – сейчас бы за такое Борисыч меня в открытый космос без скафандра запустил.
Вдоволь насладившись воспоминаниями о беззаботных временах, Дима резонно заключил, что студентам, у которых астрофизика – всего лишь обязательный ознакомительный курс, такого объема и изложения научного взгляда на довольно серьезную научную проблему вполне достаточно.
– Для затравки пойдет! – заметил Дима, – пусть не всегда научно, зато красочно и слегка провокационно! – осталось всего лишь обновить презентацию, которая по современным стандартам Димы не выдерживала никакой критики, и добавить пару слайдов в конце.
Утро в кафетерии института
На следующее утро, по традиции сидя с Митчем в кафетерии института за утренним чаем, Дима, не обращая внимание на непривычную задумчивость и молчаливость японца, красочно и во всех подробностях рассказывал коллеге о своей курсовой, том околонаучном бреде и вымыслах, которые тогда воспринимались им за чистую монету.
– Ты не рассказывал, что твоя курсовая была в тот год, когда Сенсей приехал к нам в Токио, – искренне удивился Митч новой для себя подробности столь знакомой истории, – получается, мы познакомились с ним в одно время.
Несмотря на свою задумчивость с легким оттенком грусти в глазах, Митч тем не менее внимательно слушал Диму, стараясь уловить каждое его слово. За годы, проведенные в России, Митч так и не смог окончательно впитать этот витиеватый и затейливый язык, каждый раз прикладывая значительные умственные усилия, чтобы собрать воедино смысл услышанного или выстроить собственную фразу. Куда сложнее это давалось, если внутри что-то отвлекало.
– Получается, что так, – удивился в ответ и Дима, в очередной раз пораженный тому, сколько общего у него с коллегой-японцем. Удивленно смотря в большие темно-коричневые глаза Митча, он наконец заметил в них непривычную грусть. Приглядевшись внимательнее, Дима окончательно понял – у коллеги все не так, как обычно.
– Ты пьешь зеленый чай из столовой? Ты же никогда этого не делаешь!
– Да, – еле заметно вздохнул Митч, всеми силами стараясь не выставлять свои чувства, – но сегодня я это делаю.
– Что случилось? – Дима спросил, хотя знал, что получить чистосердечное признание от вечно скрытного японца будет практически невозможно.
– Сегодня день рождения моего отца… как говорят в России… юбилей, – Митч сжал чашку с чаем обеими руками и опустил взгляд в нее, наблюдая за неторопливыми покачиваниями чайного пакетика на поверхности горячего напитка, – Зеленый чай – его любимый. Он пьет его утром, днем, вечером.
Пока Дима вспоминал все известные ему подробности личной жизни Митча, тот, будто давая коллеге время на это, молчал. Затем продолжил:
– Ему шестьдесят лет. Он ждал этот день, потому что хотел передать дела сыновьям и уйти на пенсию, посвятив жизнь тому, к чему стремился всегда, религии. Он очень набожный человек.
– И как обстоит дело сейчас? – Дима знал, что у Митча в Японии есть младший брат, который живет в Токио, работая на местном телевидении. С ним Митч поддерживает непрерывное общение через социальные сети, несмотря на протесты отца.
– Хидео говорит, что отец ищет управляющего, которому можно передать дела. Но пока – безуспешно, – Митч еще сильнее сжал кружку после этих слов.
– Уверен, что у него получится найти нужного человека и очень быстро. Вот увидишь! – бесполезность этих слов понимали оба собеседника, но найти верный ключ к загадочной японской душе для Димы оказалось не так просто, – может, попробуешь позвонить ему? Вдруг в этот раз…
– Нет! – молниеносно, словно взмахнув самурайским мечем, перебил Диму Митч, – настоящие японцы никогда не нарушают данные клятвы, – и сделав продолжительную паузу, добавил, – мой отец – настоящий японец.
Такого резкого и импульсивного ответа Дима явно не ожидал, отчего даже дернулся на стуле. У них с Митчем крайне редко случаются глубокие и серьезные разговоры на болезненные темы, но именно в такие моменты открывается взору та огромная и непреодолимая пропасть в их мировоззрениях, обычно скрытная и никоем образом не проявляющая себя в рутине повседневности.
Поняв, что дальнейший разговор сможет причинить еще больше боли и трудностей другу, Митч встал и быстрым шагом направился из кафетерия в сторону лаборатории, все же найдя в себе силы кивнуть Диме.
Оставшись один и неторопливо допивая чай, Дима еще раз прокрутил в голове все известные ему подробности жизни Митча, в сотый раз пытаясь понять, может ли он помочь восстановить родственные связи в одной отдельно взятой японской семье.
История Митча
Митч родился в Японии в городе Киото, древней столице этого загадочного островного государства. Его отец, Нобуо Миямото – владелец небольшого магазинчика на окраине города. Становясь старше, он все больше времени уделял духовной жизни, став прихожанином крупного буддистского храма Дайго-дзи в родном городе. Когда родился старший сын, Нобуо назвал его Мичайо, что означает «человек на правильном пути». Позднее у Нобуо родились еще двое детей – сын и дочь.
Привив своим детям склонность к религиозной жизни, он был уверен, что Мичайо пойдет по стопам отца, выбрав шингон-буддизм[1 - Шингон или Сингон – основная школа буддизма в Японии.] своей религией. Но одно событие перевернуло все вверх ногами.
Будучи на втором курсе Токийского Университета, Мичайо посетил конференцию по астрофизике, проходившую там. Его, дотошного и прагматичного студента до глубины души поразил доклад российского профессора Горина о природе загадочных радиоэлектронных сигналов из центра соседней галактики. Сумев застать русского профессора в кулуарах конференции, Мичайо, не скрывая свойственного только японцам восхищения, граничащего порой с обожествлением, поделился своими впечатлениями и, неожиданно для Горина, попросился в команду ученого. Тот, в свою очередь увидев в невысоком худощавом студенте близкие себе черты характера и нужные для работы над международным проектом качества, пообещал помочь.
Спустя полгода непрерывной переписки с профессором, Мичайо, чудом попав в программу по культурному обмену между студентами Токио и Москвы, не без участия в этом самого Горина, оказался на месяц в российской столице. Ожидания студента от Москвы и российского научного сообщества не оправдались совершенно, впустив в душу нарастающие разочарование и тоску по родине. Но посетив в рамках очередной экскурсии, организованной для студентов-иностранцев, Новодевичий Монастырь и побывав там на торжественной службе в честь одного из Престольных Православных праздников, Мичайо неожиданно для себя почувствовал небывалое прежде единение с происходящим вокруг, ощутил близость и иррациональное стремление к новой и, казалось бы, совершенно чуждой себе религии.
Необъяснимая тяга к Православию и еще, пожалуй, взаимный интерес к работе с Гориным, позволили Мичайо принять трудное волевое решение и вопреки воле отца после окончания Токийского университета все же поступить в аспирантуру Астрономического Института под начало профессора.
Там-то и произошло знакомство Мичайо и Димы, который в одно время с японцем влился в ряды аспирантов Горина. Моментально найдя общий язык, Дима с легкой руки наградил коллегу новым и более практичным именем «Митч», которое на удивление быстро и легко прижилось в коллективе, за его пределами и даже среди наиболее прогрессивной части семьи японца.
Вся дальнейшая жизнь Митча в Москве сводилась к работе на кафедре и скрытному от окружения погружению в мир Православия. И если принять всю его жизнь за сто процентов, то суммарно эти два мира боролись за добрые девяносто процентов, отвоевывая друг у друга время по крупицам и оставляя на прочие мелочи жизни крошечную и смешную десятую часть. Заставить же японца выйти из, как казалось, замкнутого круга мог только Дима, хотя с каждым годом это становилось все сложней.
Отец Митча
Что до отца Митча, тот, с неохотой отпуская сына в Токио, предчувствовал появление в будущем огромной и непреодолимой пропасти между ними, связанной, как оказалось потом, не столько с гигантским по меркам Нобуо расстоянием до столицы северного соседа, сколько с изменениями в сознании и мировоззрении сына.
Переезд Мичайо в Россию стал причиной тяжелого, продолжительного и болезненного разговора с сыном, после которого здоровье Нобуо пошатнулось. Отчасти потому, что сын открыто делился только одной причиной своего переезда, тщательно и стыдливо скрывая другую.
Когда новость о смене вероисповедания Мичайо наконец дошла до Нобуо, тот в несвойственной себе манере разразился гневными проклятиями в адрес сына, клятвенно дав себе обещание навсегда вычеркнуть его из своей жизни.
С тех пор они не общались, несмотря на многочисленные попытки помириться со стороны самого Митча, его брата, сестры и даже мамы, которая, несмотря на материнскую тоску по сыну, крайне редко позволяла себе выступать против воли мужа.
Русское-народное хокку
Мысль о том, что воссоединить Митча с отцом невозможно, не давала Диме покоя. В его семье не существовало проблем с личным выбором, так же, как и не было запретных тем для общения. Единственным конфликтным моментом между ним и родителями стал выбор любимой футбольной команды. Тогда Дима перед началом телетрансляции футбольного матча Торпедо-Зенит честно признался отцу, что больше не болеет за Торпедо, выбрав себе в любимцы московский Локомотив. Отец, страстный поклонник черно-белых, мрачно выслушав речь сына, лишь молча встал, оделся и ушел из дома.
Вернулся он спустя двадцать минут, сунул руку в пакет, достал оттуда лаймовое пиво с розовой этикеткой и со словами: «держи, я слышал, вы – девочки, такое пьете» смачно заржал.
Непрерывный поток воспоминаний и размышлений прервало сообщение от Кости, младшего сотрудника лаборатории: «Борисыч собирает всех в лабе». Дима, опомнившись и залпом допив остывший чай, быстрым шагом направился в рабочий кабинет. Зайдя внутрь и первым делом найдя взглядом Митча, он спросил: «Ты как?».
– Я хорошо, – улыбнулся японец и процитировал хокку, коих он знал по ощущениям Димы бесконечное количество:
Я поднялся на холм,
Полон грусти – и что же:
Там шиповник в цвету!
– Удивительный вы народ – японцы! – выдохнув, улыбнулся Дима, не переставая удивляться умению японца находить прекрасное там, где русскому человеку видится сплошной и кромешный мрак. Немного поразмыслив, Дима парировал:
Яичко разбито,
Бабка с дедом рыдают.
Но я же курица, в конце концов!
Только познакомившись с Митчем, Дима сразу восхитился манерам, воспитанию и образованности японца. Помимо прочего, Митч хранил в голове бесчисленное количество японских стихотворений – хайку, которые у нас почему-то известны как хокку. Потратив года полтора, Митч перевел большую часть известных себе хайку на русский язык, став самым популярным переводчиком одного из тематических сайтов.
Со временем, Дима стал понимать смысл и настроение этих, казалось, незатейливых трехстишей, научился восхищаясь их глубиной и простотой. Первое время он даже пытался подбирать аналогичные по смыслу русские пословицы и поговорки, однако, так и не сумев преуспеть в этом, решил сам выступить в роли автора, назвав это «русское-народное хокку». С тех пор, культурно-поэтическая дуэль стала неотъемлемой частью общения в интернациональном коллективе.
Подготовка к конференции
– Лингвисты, вы кафедрой не ошиблись? здесь радиоастрономия! – не отрываясь от мобильного, подметил Костя, все это время сидевший в углу за своим рабочим местом.
– Ты смотри! Уголок «батрачу-левачу» вышел из тени, – довольно подметил Дима, намекая на постоянные подработки Кости «на сторону».
Пока Дима и Костя обменивались ехидными гримасами, что уже стало неотъемлемой частью жизни маленького коллектива, Митч серьезно спросил:
– А зачем Сенсей нас так рано всех собирает? – вопрос был адресован Косте, который чуть раньше разослал сообщения коллегам.
– Не знаю, мы в коридоре встретились утром, он весь в мыле был, попросил срочно всех собрать, – пожал плечами самый юный сотрудник лаборатории.
– Значит, что-то серьезное, если даже мыло не успел смыть.
В этот момент открылась дверь, и взмыленный Сергей Борисович с порога перешел сразу к сути:
– Все в сборе, молодцы! У меня отличная новость – мы только что получили визы в Англию. Все четверо!
– И я тоже? – эта новость так поразила Костю, что тот в одно мгновение выпрямился на стуле, удивленно уставившись в руководителя. Заинтересованный и включенный в рабочий процесс Костя – явление редкое, даже по меркам тех редких космических явлений, который он изучал.
– Эммм… ну да, ты же числишься в соавторах статьи. Оргкомитет, когда запрос в английское посольство делал, всех нас четверых указал, – пояснил Горин, – так что дружно, с удвоенным энтузиазмом готовимся к конференции! А я в бухгалтерию пошел, командировочные нам оформлять!
С этими словами Сергей Борисович скинул верхнюю одежду на свободный гостевой стул и снова исчез.
– Совсем не похоже на Сенсея, – отметил Митч крайне несвойственное поведение руководителя.
– Да он же спит и видит, чтобы понравиться Стивенсону, не о чем больше думать не может, – грубовато, но, по существу, ответил Костя.
– А ты, я смотрю, не сильно рад, – Дима отметил негатив Кости по отношению к своему неожиданному участию в конференции.
– Мы же все прекрасно понимаем, – забурчал Костя, снова погружаясь в свой телефон, – Борисычу нужны только вы с Митчем, чтобы попасть в СКЕЙ[2 - SKA (по русс. СКЕЙ) или Square Kilometre Array – международный астрономический проект по созданию крупнейшего в мире радиоинтерферометра]. Я ему как телеге пятое колесо.
Пока Митч пытался понять, как связано пятое, скорее всего запасное, колесо с негативной интонацией Кости, Дима вспомнил, как его любимый Локомотив лет двадцать назад тоже называли пятым колесом в телеге московских футбольных клубов.
– Да с чего ты взял? Без твоего гениального кода мы бы ни за что не успели подать статью вовремя. И уже точно не получили бы приглашение в Джодрелл-Бэнк.
– Только Борисычу до это нет дела. Если бы не оргкомитет, сидеть мне здесь в Москве, пока вы в Манчестере по пабам ходите.
Поняв бессмысленность попыток переубедить Костю, Дима был вынужден признать, зерно правды в словах коллеги есть. С тех самых пор, как мировое научное сообщество затеяло строительство самого крупного радиотелескопа в мире – радиоинтерферометра SKA – Сергей Борисович всеми способами искал возможность попасть в его команду. Первый проблеск надежды случился в Токио, где Горин познакомился с Майклом Стивенсоном, научным руководителем проекта СКЕЙ. Несмотря на человеческую симпатию со стороны коллеги-англичанина, научные достижения Горина были не столь выдающимися, а уровень владения передовыми методами в радиоастрофизике оставлял желать лучшего.
Тем не менее, последующие годы прагматичный одиночка Горин планомерно рос, как в профессиональном смысле, так и в личностном, сумев-таки собрать и удержать вокруг себя стабильную молодую команду аспирантов, приоткрывшему ему дверь в Большую науку.
Это довольно быстро дало свои плоды и позволило разработать прорывную и смелую, но достаточно реалистичную гипотезу, наделавшую шуму в научном сообществе. Так как экспериментальное подтверждение гипотезы Горина было возможно только на самом совершенном оборудовании, коем и является перспективный SKA, Стивенсон был готов включить данный пункт в научную программу своего детища в случае, если Горин сможет заинтересовать научный совет SKA на ближайшей конференции в Манчестере, где находится штаб-квартира проекта.
Из этого лаконичного и последовательного плана выпадал только Костя. Он был самым молодым и последним, кого Горин взял себе в команду. Профессиональной интуицией он не обладал, носил длинный хвост и жидкую козлиную бородку, всегда неопрятно одевался, поэтому был не в почете у руководителя, неустанно следующего образу культурного и опрятного ученого, неизменно выбирающего хоть и дешевые, но строгие костюмы. Зато Костя играючи владел мастерством быстро написать программный код любой сложности, разбирался в компьютерном железе и сотфе. Без подобного человека в наше время не может существовать ни одна научная команда, но лишь время от времени. Поэтому все показные мероприятия, где команда Горина принимала участие, проходили строго без участия Кости.
