Николай Иванович Голобоков "Возвращение жизни"

– Я усадил его рядом. Взял резинку, оттянул и, врезал ему по ноге, как по мухе. Он скривил свою хрюшку, но не заревел. Потом ему рассказал тоже, что и вам.

Вечером и на другой день мы мастерили ему рогатку. Расставляли консервные банки и стреляли. Я попадал лучше, он злился, но что делать.

– А и мы, в таком возрасте переболели этим, но нас учили проще, ремнём, или кнутом, и особенно не рассуждали. Но было больно и понятно.

А сыну своему, сказал, что если увижу или узнаю, что стреляешь по живому, накажу. Если не я, то дедушка Бог накажет.

– А такой болезнью не все пацаны болеют, есть занятия повеселее, – интересные и полезные.

Он у меня любит листать толстую книгу,– есть такая редкая, там собрано много икон разных веков, – собрание живописи прошедших времён. Сам листает эту мудрую книгу. Просит, часто чтобы я доставал ему. Она большая, толстая, тяжёлая, и укладываю её на диван, ему так удобнее, стоя смотреть. И, долго, очень долго стоит и смотрит и спрашивает. Почему Дедушка Бог такой серьёзный. Вот мы с ним и проходим эту науку. Там и Георгий со змеем ему очень нравится, да и другие портреты,– лики святых.

И тут пацан, странно, непонятно, посмотрел на меня.

– Я сначала думал, что у него белая голова и белый чуб. А у него не было ни одной волосинки на голове.

А глаза…

Один глаз полузакрыт, второй, – глазница пустая.

– Долго говорили о судьбе, наказаниях, о том, что за грехи родителей расплачиваются дети, и, даже то, что они есть в интернате, – это тоже испытание и наказание для родителей и, конечно, для ребятни, для вас…

– А, если вы не подумаете об этом сейчас, будет ещё хуже. Но это не должно перерасти в постоянный страх, наоборот. Вы должны радоваться такой красоте, которая окружает вас.

– Люди живут и в пустыне и во льдах, а тут, у нас, в Крыму благодать!

– Радуйтесь.

– Вас ведь три раза в день кормят, спите на простынях, тепло зимой не жарко летом.

– И самое главное, ребята, не делать зла.

– Вот и попробуйте так прожить один день, что бы улыбались все, с кем ты встречаешься и живёшь, а не только твои друзья.

– А вечером лёг в кровать и улыбнись, и скажи себе сам и Господу.

– Учителю или своему другу, что ты сегодня сделал хорошего.

– Порадуйся птичке, поющей на ветке.

– Посмотри, как воон, там, на горке, петух в штанишках, ходит важно как павлин, поговори с ним… как с другом, скажи ему какой он красавец.

– А потом посмотри на себя в зеркало через неделю. Месяц. И тогда с твоего лица исчезнет гримаса озабоченности.

– Оно улыбается, и ты увидишь, как тебя полюбят твои же друзья и даже чужие люди…

– Дядя, ты поп?!

Друг его долбанул в бок.

– Нет, я не батюшка, мне ещё далеко до него.

– В твоём понимании, – толстый, машет кадилом и гребёт деньги лопатой.

– Да?

– А ты знаешь, чтобы поступить в семинарию нужно иметь слух как у музыканта и голос, он должен уметь хорошо рисовать, иметь отличную память, чтобы молитвы выучить…

– Ты, учитель?

– Нет, но преподавал 15 лет в художественной школе. А сейчас кто его знает, кто я?

– И рисую и леплю, пишу этюды акварелью, скорее художник.

– Я знаю, я видел вас, с художниками они рисовали мечети, и горы, а вы карандашиком тоже на бумаге рисовали.

– Знаете ребята, интернат это ещё не всё, и не самые несчастные вы.

– Я ведь тоже был в детском доме. 1947 году, полтора года. Мы пухли от голода, а домашняки, это те, которые жили у себя дома, ох мы им завидовали, у них и макуха, и картошка, и кукурузная каша, а мы позавтракали, – ждём обеда, пообедали, – ждём ужин. За пайку хлеба, если у кого с заначки стянет кто, умудрится, чинили тёмную. В поле бегали. Свеклу рыли и ели сырую, аж в горле драло. Домашняки зимой просто умирали с голоду, а мы, ничего, все выжили.

– Это, ребята после войны такое житие было. Бывало. А вы, по субботам ещё домой, да летом в лагерь, пионерский, да?!

– У вас рогатка в детстве была?

– Была, ребята, была.

– А в птиц стрелял?!

– Стрелял, ребята, ну, правда, не попадал, а однажды до сих пор помню.

– Стыдно…

– Чуть, нет, таки побили, свои же ремесленники и просто отдубасили. Я и теперь не верил, что дет дом, интернат, ПТУ одни разбойники.

– Вот представьте себе. Тогда дрались как дураки. Ремесло на городских. Пряжками, прутьями, свинчатками, кастетами. Были и смертельные случаи. Ну, головотяпы и всё.

– Но было и такое.

– Нас, ремесленников, после первого года обучения, конечно у кого и отметки были хорошие, и поведение, лучших, кто занимался в кружках, – на белом теплоходе, как мы его назвали,– пассажирский, отчалили из порта Керчь, на Ялту. Там разместили в красивом здании, кормили хорошо, кино показывали часто, на оперетту даже водили, хоть она нам и не нужна была. Ну что темнота деревенская, где кино редкость и ещё и света не было в деревнях. Керосиновым лампам были рады. Но совсем забитым тупым не был. Кто то подарил мне книгу Генриха Гейне, Лирика и сатира, я уже читал и даже запомнил такие, … девушка стоя у моря, и ещё, красавица рыбачка, причаливай сюда… И вечерами в общежитии, где тридцать но не три богатыря, а ремесленские ишаки, как мы иногда дразнили, когда кого хотели шпигануть за что-то недозволенное.

– И вот однажды, мы вышли из клуба, я увидел гнездо ласточки.

– Говорят чертей нет. Есть. Теперь точно знаю есть. А тогда, если не они, то кто мне такое вразумил делать…

Это я понял чуть позже. А тогда меня мои же однокашники… отдубасили и изваляли на не совсем стерильной, и, не Муромской дороженьке.

– И вот, это самый чёрт, таки он, чёрт, меня дёрнул, взять палку и сбить гнездо ласточки. Старое пустое, без птенцов.

– Ох!

– Уух!

– И было…

– Но хорошо, что птенцы уже улетели. А то бы ещё добавили.

– Как они потом мне признавались.

– Позже.

– Много позже…

– Ребята однокашники, и побили меня. Неделю потом не разговаривали. Необитаемый остров. Не знаете?

– Никто не разговаривал со мной неделю. Целую неделю, отворачиваются, отворачиваются.

– Ох, и противно! Ух, и, тошно.

– Вот тебе и ремесло и П.Т.У…

– А ласточки…

– Когда длинной палкой лез туда, они чуть макушку не расклевали мне, а надо было. …Это я так думал потом, когда уже прошло много дней.

А сейчас, они, носились быстрее молнии.

– Прямо косяками, да с криком и стаей, носились и молниеносно пролетали у самой головы, нагоняя страх и угрозы,– беги отсюда, вредитель…

– Дружно, вот молодцы.

– Птицы умнее нас.

– Я, на другой день после, урока, который устроили мне мои однокашники, приходил туда, где ещё валялись остатки, кусочки бывшего гнезда, увидал ещё один урок… тупым варварам.

… Ласточки, видимо и те, которые тогда старались меня отогнать, они, эти строители, теперь всей своей дружной стаей, восстанавливали разрушенное гнездо, на том же месте, где оно было целым ещё вчера.

– Летают к высохшей луже, совсем рядом, в грязь, клювиком берут и лепят по малюсенькому кусочку.

– Три дня лепили.

– Сделали гнёздышко.

– А, вы знаете…

– Понимаете, какая радость была мне и всем нашим ребятам ремесленникам. Помните всегда о моих ласточках и, конечно не забывайте о тумаках. Это тоже в жизни уроки, награда за наши подвиги. Как старики говорят кому бублик с маком, а кому дырка от бублика. Радуйся, ты такое заслужил, заработал.

– Жизнь у вас только начинается.

– Всегда попадаются, да и будут на вашем пути люди, расскажут, научат.

– Смотрите, слушайте, разумейте, не спутайте где дырки от бублика вам поднесут.

– Я всю жизнь теперь помню об этом. Казню себя за тот свой поступок.

– Не разоряйте гнёзд. Не отнимайте дома у братьев меньших.

– А Ласточки.

– Они три дня от рассвета до заката.

– Большой стаей.

– Дружной семьёй.

– Лепили клювиками.

– Из кусочков глины.

– Дом.

– Гнездо

– Жилище своим будущим птенцам.

Две амфоры.

Горы. Скалы. Каньоны и леса. Раскопы, черепки, пифосы, амфоры, квеври. Всё это было и есть на этом древнем острове. Ушли в небытие скифы, печенеги, готы, гунны, хазары.

Были.

Многим помогали, ускорением, пинком под зад…

Сейчас его, этот остров населяют, живут и радуются, много разных потомков садоводов, виноградарей, хлебопашцев и уж конечно, умельцев, на все руки. Да вот только лето какое-то выдалось почти по Писанию… только наоборот, и сорок дней палило солнце, ни капли дождя.

Они, дожди, теперь и у нас, в Крыму, обходили стороной, хорошо хоть не всё лето, а, сейчас, всё, что росло и радовало ароматом – засохло и пропало. Солнышко, которому все и всегда рады, теперь, теперь прятались от него. Но в этой горной деревушке люди провели канавки-арыки и лелеяли свои сады и огороды как могли.

Автобус, на конечной остановке, стоял в тени огромного ореха, вошли несколько пассажиров. Один из них дед, гончар. Он жил-поживал долго, может очень долго, как говорили злые языки. Его 73 годика, которых он прожил в трудах и заботах о хлебе насущном, не смогли и не съели ни засуха, ни сырость в сезон осенних и зимних дождей, ни слякоть природная и людская… Его спасали и радовали гончарный круг и она, живая глина. И вот они, его шедевры: посуды, горшки, амфоры, всех времён и эпох.

Его друзья и не совсем друзья говорили, что всё уже сделано, посмотри, музеи всех городов их острова заполнены этими творениями древних. Полюбуйся, -Египет, Греция, Италия, Грузия. А? Какие формы, размеры. А квеври?

Тебя можно туда посадить, ведь делали! И как! А кувшины, амфоры-холодильники для воды и вина?!

Но он лепил и ваял «своё». Делал дело, и не искал «нишу», просто вдыхал в свои работы настроение, в этих, казалось, похожих формах, которые всегда отличались от той музейной классики. Не мог и жить просто, так как все, пить вино, есть хлеб.

И.