Курс молодого бойца
Для тех, кто не служил и другой гражданской категории, я сделаю отступление и поясню, что такое курс молодого бойца. Прежде чем новобранец станет настоящим защитником Отечества, необходимо чтобы он принял присягу, а для этого он должен получить минимальные военные знания и пальнуть из закрепленного оружия (так как стрельбой это не назовёшь), то есть, пройти курс молодого бойца. Обычно курс молодого бойца длится максимум месяц. По неизвестной мне причине, у нас он длился 45 суток.
Курс молодого бойца состоит обычно из двух дисциплин: строевой подготовки, изучения положений Строевого Устава и, само собой разумеющее, изучение текста присяги наизусть. Это сейчас, например, в белорусской армии, текст присяги состоит из двух предложений, а в советское время он начинался торжественно: «Я, гражданин Советского Союза, вступая в ряды Вооруженных сил, принимая Присягу торжественно клянусь…», и дальше шло перечисление клятв и обязательств.
Строевая подготовка подразумевает индивидуальную строевую подготовку, и умение бойца ходить строем в составе подразделения. Надо отдать должное руководству учебного отряда и роты, методика строевой подготовки была на высшем уровне похвалы. В этом вопросе офицеры доказали, что не зря в военных училищах изучали убеленных сединой древних старцев, и их рассуждения о сути бытия, которое называется философией. Брошенное в историю кем-то из великих «количество перерастает в качество» – было основополагающим камнем обучения молодых матросов строевой подготовке. Подумать только, 45 суток каждый день шесть часов до обеда, а иногда два часа после обеда, только строевая подготовка. Лично я за это время стоптал две пары каблуков на «гадах», плюс, уходя на флот, ротный сапожник вынужден был перебивать и третью пару. Возможно, кто-то ехидно подумает: «Страшно тормозил, и, как результат, – каблуки стер». Нет. Я не халтурил и шаг чеканил как положено.
Кроме того, нам прививали уважительное отношение к строевому плацу. По плацу разрешалось только движение строем. Одиночное диагональное движение по плацу – было смерти подобно. Если же находился особо одаренный, до которого слова не доходили с первого раза – у него был великий шанс, до утра ломом подметая плац, подумать о бренности жизни насущней. Белые ленинградские ночи очень этому способствовали.
Обучение строилось от простого к более сложному. Сначала повзводно отрабатывалась высота поднятия ноги и отмашка рук. По логике вещей, процессом обучения должны были заниматься офицеры, командиры взводов, но их роль в нашем обучении была настолько ничтожна, что я не уверен, был ли в нашем взводе командир. Я его практически не помню. Руководил же нашими строевыми экзерцициями заместитель командира взвода, моряк срочной службы (моря так и не видавший), старшина 1-ой статьи. Для нас он был одновременно и ближайшим воинским начальником, и отцом родным, так как, его командный профиль мы видели, когда засыпали и когда просыпались. Спал он также с нами в одном кубрике.
Старшина давал команду «Делай раз», после чего, не спеша, с линейкой прогуливался вдоль строя, проверяя высоту поднятия ноги и правильность положения рук. А ты в это время должен был замереть, как египетский Сфинкс, и молча стоять с поднятой ногой и зафиксированным правильным положением рук, пока не поступит следующая команда. В то время, мне казалось, что он над нами порой издевается. Ничего подобного. Оказалось, старшина 1-ой статьи был сторонником японских мастеров боевых искусств, которые утверждали, что, чтобы поставить удар, неважно какой, рукой или ногой: нужно его произвести минимум 10 000 раз. Только этим можно объяснить, что до принятия присяги мы каждый вечер вместо вечернего «горлопания» строевой песни (это мероприятие в войсках называется вечерней прогулкой) на «аллее мужества» делали «Раз» и «Два». Видно добирали необходимые 10 000 раз. И только после усвоения и закрепления базовых элементов нас допускали к монотонной и многодневной шагистике по квадрату и дальнейшему освоению премудростей строевой подготовки. Благодаря учебному отряду, до самого выхода на военную пенсию по строевой подготовке у меня было только отлично, а строевой устав после учебки я больше никогда не открывал, так как основные положения я мог воспроизвести в любое время суток, вплоть до запятых.
В нашей роте было более 120 человек. Первая задача любого командира – научить эту толпу ходить в ногу. Все гениальное обычно гениально своей простотой. Так и здесь. Личный состав строился на плацу в колонну по 6 человек. Один из старшин давал команду протянуть левую руку вперед и взять впередистоящего за ремень. При нахождении в учебном отряде голландка заправлялась в брюки под ремень. Только на корабле разрешалось не заправлять голландку в брюки, за исключением дежурной службы. После чего давалась команда «Шагом-Марш». Естественно движение начиналось с левой ноги. Тот, кто тупил или тормозил (самое распространенное слово русского языка во время моей службы) и начинал движение не стой ноги – тут же получал мощный удар носком «гада» в икроножную мышцу. Обычно после второго удара, приходилось козлом подпрыгивать вверх и воздухе делать замысловатое танцевальное движение по перестановке ног. Для закрепления навыков хождения в строю первые две недели на утренней физзарядке мы таким способом даже бегали. Это было тяжелое упражнение, так как расстояние между шеренгами было минимальное, и моряки в прямом смысле дышали друг другу в затылок. Самое парадоксальное, но это был самый эффективный способ обучения. Даже личный состав 4 взвода, целиком состоящий из представителей Кавказа и Средней Азии, и 80 процентов которого с трудом говорила на русском языке, единственное что мог – ходить строевым шагом.
Учёба
После принятия присяги началась настоящая учеба. Нашим обучением занимались только офицеры. Среди преподавателей ни одного «космонавта» не было, все преподаватели были представителями офицерского корпуса, которые не один год топтали палубу боевых кораблей Военно-Морского Флота.
Лично мне учебный процесс нравился. Изучали историю флота, типы боевых кораблей, основы радиотехники, корабельный устав, радиолокационную станцию РЛС–МР123 «Вымпел», БЖ (борьба за живучесть корабля). Очень много было практических занятий. На этих занятиях я узнал, чем триод отличается от диода, что такое тестер и осциллограф. К своему стыду, последний я так освоить не смог, базовых школьных знаний по физике не хватало. Учили ходить на шлюпках, и было несколько занятий по плаванию, где учили как максимально дольше держаться на воде, благо рядом находилось подходящее для этих целей озеро.
Офицеры очень серьезно подходили к занятиям БЖ. Для проведения практических занятий был построен металлический куб, представляющий собой имитацию одного из отсеков корабля. В нём моряки учились заделывать пробоины деревянными клиньями, подводить пластырь под пробоины и ставить струбцины. Вода в пробоины подавалась под давлением, и давление подачи воды регулировалось. Хотя вода была и пресная, но она была реально холодная, и первое время при отработке навыков по борьбе за живучесть корабля вылазили мы из этого куба на свет Божий мокрыми по самые уши. И только там я осознал, что представляет собой мокрая курица.
Кроме того, с первого дня началось наше оморячивание. Оморячивание касалось всех аспектов нашей жизни. Во-первых, согласно толкования корабельного устава нашими командирами всех степеней, моряк должен в узких помещениях передвигаться бегом. По их мнению, лестничные марши ведущие в расположение казармы, как раз являются узкими помещениями. В реальности здание, где размещалась наша рота, по моему мнению, было построено ещё во времена царя-батюшки, так как ширина лестницы мало уступала лестничным маршам Таврического дворца. Наша рота, построенная в колонну по 6 человек, на одном дыхании, не нарушая строя, как взлетала вверх на третий этаж, так и спускалась вниз, и я не помню ни одного случая получения моряками серьезных травм. Это многократное в течение дня повторяющееся физическое упражнение выработало у нас, как у собаки Павлова, условный рефлекс. От которого я избавился только к годам 35, когда приобрёл соответствующую офицеру солидность в виде начинающего проявляться над брючным ремнем животика. А до этого мои ноги, ступив на первую ступеньку лестницы, не спрашивая разрешения мозга, бегом взносили мое тело на нужный этаж или опускали вниз. И я с этим ничего поделать не мог. Рефлекс есть рефлекс.
Во-вторых, с первого дня в обиход вводилась новая морская лексика. Я думаю, что многие смотрели старый добрый советский фильм «Джельтельмены удачи», где главный герой в исполнении Леонтьева для вхождения в роль уголовного авторитета Доцента, изучает воровской сленг. Что-то подобное происходило и у нас. Отныне, пол мы должны были назвать палубой, туалет – гальюн, стена – переборка, потолок – подволок, столб – пирс, деревянный молоток – мушкель и так далее. Ругаться также рекомендовалось по-флотски. Например, замкомвзвода кому-то говорил: «Карась, лучше бери конец и иди шкертуйся». В переводе на нормальный язык это звучало бы: «Молодой матрос лучше бери верёвку и иди вешайся. У тебя большие проблемы». Это необходимо было знать, так как на корабле из-за незнания морского сленга можно было нарваться на неприятность и получить пару хороших ударов в грудную клетку. Об этом более подробно я остановлюсь в главе «Годковщина».
Кроме того, категорически запрещалось держать руки в карманах брюк. Пойманный за данное деяние автор в течение 2-х недель, хотя и песок в карманах не носил, но с зашитыми карманами ходил.
В-третьих, каждую субботу в роте устраивалась большая приборка. Приборкой руководил сам старшина роты. С самого утра в нескольких кандейках (металлических ёмкостях типа ведро, но большего объема) с теплой водой стругалось ножами хозяйственное мыло. Образовавшуюся пену, губками наносили на всё, что находилось в ротном помещении, начиная с подволока (потолка) и кончая палубой. После большой приборки даже Шерлок Холмс с его увеличительной лупой, никогда не нашел бы ни одной пылинки. Поскольку всё дышало чистотой и свежестью, при этом ни какая распространённая в нынешнее время «химия» не использовалась. Только горячая вода и хозяйственное мыло.
После большой приборки следовала помывка в бане и стирка обмундирования. Но самый интересный, день вне всякого сомнения – это было воскресенье.
На гражданке воскресенье – это выходной день, но только не в Армии. В Вооруженных Силах воскресенье – это день по искоренению физической немощности личного состава срочной службы. В учебном отряде он назывался спортивно-массовым праздником. Начинался этот праздник с кроссового забега в составе ротной колонны. Обычно утром мы бегали 1-2 км, то в воскресенье 3-5 км. Затем до обеда убивали время на спортивном городке, занимаясь на различных брусьях и перекладинах.
«Лафа» была только после обеда. Всех загоняли в клуб и до ужина показывали два фильма. Можно было покемарить в креслах или разрешалось находиться в ротном помещении, но ни в коем случае прилечь на койку. Для молодого моряка койка или шконка на корабле – табу до 1,5 года. Только можно было подойти и поправить окантовку.
В распорядке дня была коронная фишка, прописанная замполитами. Не смотря на мой сарказм, мероприятие, вне всякого сомнения, полезное. Без пяти минут 21.00 личный состав по команде хватал одну баночку (деревянная табуретка) на двоих, и размещал их перед телевизором на проходе в колонну по четыре по диагонали, таким образом, что на одну баночку умещалось два моряка. В 21.00 начинался просмотр программы «Время». Во время просмотра телевизора категорически запрещалось вслух высказывать восторг мудростью коммунистической партии или, не дай Боже, что-либо прокомментировать из увиденного. ЦП (центральный проход ротного помещения) после отбоя был в вашем распоряжении. И не важно, что перед отбоем ЦП уже помыли. Как-то раз, автор имел наглость после 22.00 не спать, а из-под подушки тайком смотрел после отбоя со старшинами телевизор. В виду отсутствия достаточных навыков маскировки – автор был выявлен и в течение 2-х часов мыл «ЦП». Это еще повезло, а мог бы пойти драить гальюн зубной щёткой или лезвием.
Дружба народов
В начале этой главы, во избежание недоразумений, я официально заявляю, что с одинаковой симпатией отношусь ко всём нациям и народностям. Для меня не существует плохих наций и, по-моему, глубокому убеждению, ни одна из наций не может ставить себя выше другой.
Только в учебном отряде я понял, настолько большая наша Родина – Советский Союз. Здесь я встретился со многими представителями Средней Азии и горного Кавказа, а также другими национальностями. В нашей роте все эти представители «великого и могучего» были собраны в 4-ом взводе. Их обучением (хотя для меня осталось тайной, чему их учили кроме русского языка) занимался замкомвзвода, старшина первой статьи, армянин по национальности по имени Армен. Армен к моменту призыва окончил три курса Ереванского государственного педагогического института. Свободно владел как русским, так и французским языком. Несмотря на его маленький рост, личный состав, наплевав на требование уставов, первое время уважительно называл его «Началныка». Проблема в том, что большинство с трудом говорила на русском языке, а читать и то с трудом могли лишь единицы, поэтому выговорить уставное «Товарищ старшина первой статьи, разрешите обратиться» для них было подобно тому, что для нас заговорить на немецком языке.
Койки нашего кубрика соприкасались с койками 4-го взвода, и мы были вынужденными быть зрителями показательных порок, которые Армен иногда вечером устраивал своей «Дикой дивизии» (так за глаза мы называли между собой 4 –ый взвод). После построения взвода Армен выводил кого-нибудь из своих «отличников», и начиналась воспитательная экзекуция. Первый месяц до присяги одним из многих, но постоянным объектом его ежедневного воспитания был представитель каракалпакского народа по фамилии Алимов. Армен прекрасно, без какого-либо намека на акцент, разговаривал на русском языке, но со своим войском предпочитал разговаривать на понятном им восточном диалекте русского языка, отличительной чертой которого является отсутствие мягких звуков: например, отсутствие мягкого звука «эль», а всегда только твердое «лы». Однажды своей учебой Алимов конкретно достал Армена, поэтому последний с первых слов стал наезжать: «Алымов, ты, когда выучишь присягу? Уже две недели прошло, как мы начали её изучать». Гордый сын кочевого тюркского народа, ростом метр пятьдесят и то, что называется в прыжке, невозмутимо молчал, и всем своим видом показывая, что ему ни капельки не стыдно за свои успехи в освоении морской специальности. Армен продолжал, не сбавляя темпа, грозно нависая над своей жертвой: «Алымов, я хочу знать, когда?» Слова «когда» Армен повторил раз пять, бросая это слово непосредственно в лицо Алимову, и все-таки пробил защитную броню последнего. Сохраняя невозмутимость Алимов, словно отмахиваясь от назойливой мухи, наконец-таки, произнёс: «Ныкогда». Когда лингвистическое сознание Армена переварило значение слова «никогда», – от такой открытой наглости Армен первоначально замер, и нам со стороны было видно, как его возмущенный разум начинает потихоньку закипать, поднимаясь всё выше и выше, но достичь точки кипения ему не позволил Алимов. Он вернулся с бескрайних степей и пустыни Каракумы, где пребывала в последнее время его душа, и соизволил объясниться, произнеся короткое предложение: «Алымов чытат ны умеет». Если бы в это время появился сам командующий флотом, Армен, наверное, удивился бы меньше, чем после услышанного.
– Как Алимов читать не умеет? – спросил миролюбиво Армен, при этом он перестал коверкать русский язык, четко произнося мягкие звуки. – Согласно твоего личного дела, ты Алимов, закончил десять классов. У тебя в аттестате ни одной тройки нет. Только четверки и пятерки, – скорей дружелюбно чем враждебно произнес Армен.
Настал черёд прояснить ситуацию Алимову. Глубоко вздохнув, словно каясь в самом страшном грехе, Алимов вынужден был пояснить:
– Алымов толка тры мэсаца в первом классе в школе учылса. Атэц сказал, что хватыт и увел мэна в стэп, к авцам.Чэрыз дэсят лэт атэц прыгнал дырэктору школы тры барана, а тот дал атэстат, что я школу закончыл. Чтобы былы адны пятерки – дысят нада 10 баранов. А атэц сказал, что я больше трох баранов не стою.
И после Алимов стал просить, чтобы ему дали карабин, а он докажет, что не зря провел 10 лет в степях, а если можно – то отправьте его служить в кавалерию.
Вот она правда жизни: с одной стороны – смешно, а с другой – горько. Оказывается, что в СССР можно законы не соблюдать, и есть места, где люди оцениваются баранами. Лично для меня история Алимова показала, что советская власть есть даже в песках, раз такого джигита поймали и отправили служить на флот.
Надо отдать должное педагогическим способностям Армена. К исходу учебки большинство из его взвода довольно сносно общалось на русском языке. Как-то раз, ближе к выпуску, в нашу роту с проверкой пришел начальник учебного отряда – капитан 1-ого ранга. Дневальным по роте стоял один из «Дикой дивизии». Когда начальник поднялся к нам на этаж, дневальный подал команду «Смирно» и, в виду отсутствия дежурного по роте, стал громко докладывать: «Таварыш, камандырка! – в воинских званиях он не разбирался. – Рота была, рота – нэт. Рота вышла на абэт. Докладывает курсант Магамэд». В присутствии вышедшему на шум командира роты, дружески улыбаясь, начальник учебного отряда объявил Магомедову благодарность. Мотивируя тем, что, несмотря на укороченный вариант доклада, Магомедов доложил, по существу.
Ещё в тридцатые года прошлого столетия товарищ И.Сталин официально заявил: «В СССР национальный вопрос решен полностью». Сказал – как отрезал. И никто не посмел уточнить у великого кормчего, как он решен. Замполиты же продолжали долдонить, что все народы в СССР живут в братском мире и согласии. Мы им верили.
В учебном отряде большое внимание уделялось внешнему виду. Как предписано Строевым уставом, заместители командиров каждое утро перед ротным построением проводили проверку внешнего вида личного состава. Избежать которого – было невозможно. Матрос должен был всегда аккуратно одет, а точнее форма должна быть чистой и поутюженной. Это удавалось легко, так как на грязные работы нас практически не привлекали. За исключением уборки ротных помещений и учебного корпуса. Кроме того, матрос был быть побрит и иметь аккуратную стрижку. Чтобы не было расхождений в толковании слова «аккуратная», старшины нам сразу довели значение этого слова: стрижка должна быть близкой к нулю. Вот тут-то у нас в начале службы и возникали проблемы, так как настоящих парикмахеров среди нас не было – мы вынуждены были учиться стричь друг на друге и притом ножницами. В одно из воскресений, когда личный состав в свободное время был предоставлен сам себе, что случалось крайне редко, а точнее готовился к следующей учебной неделе: кто сидел на баночке просто в кубрике, кто гладил форму, а роте в это время разворачивались представление.
Сначала бешенной лошадью по ЦП (центральный проход) проскакал один из джигитов «Бешенной дивизии», при этом в конце прохода он с галопа на шаг не перешел, а подпрыгнул и ласточкой залетел под ближайшую к стене койку в кубрике. С небольшим интервалом на ЦП нарисовался второй джигит. Вид его был ужасен. В одной руке он держал окровавленные ножницы и грозно ими щёлкал. Он был весь в крови и прилипшими к ней волосами. Кровь стекала на форму из наполовину разрезанного уха. С криком: «Алык! Ыды садыс! Тэпер я тэбя стрыч буду» – пострадавший бегал по кубрике и искал своего парикмахера. Последний безмолвно лежал под шконками и не вылез оттуда, пока старшины не вмешалась и не предотвратили дальнейшее кровопускание. А вечером этот недостриженный джигит, с наложенными швами на ухо, и его несостоявшийся парикмахер весело на своем языке щебетали в углу кубрика. Земляки. И этим все сказано.
Алкаш
I
Учёба в учебном отряде шла своим чередом, а я умудрился загреметь в военный госпиталь и заработать прозвище «алкаш». Во всём виноват Ленинградский климат. Мне, белорусскому парню, до безобразия нравились эти чудесные белые ленинградские ночи, время влюбленных и романтиков. У меня долго в уме не укладывалось, как это возможно: ложишься спать светло, встаёшь – всё также светло. Только не понятно: а где же солнце? И сам собой выплывал каверзный вопрос: «Как ленинградские парни девок тискают? Ведь всё видно. Это сколько нужно храбрости иметь, чтобы первый раз в светлое время девушку поцеловать? Или они вечно бухими по ночам ходят?» То ли дело наши теплые и тёмные, правда, короткие летние белорусские ночи. Они без всякого алкоголя будоражат кровь и толкают на подвиги особенно в молодости.
А жизнь она била ключом, только за забором части. Учебка находилась на окраине города Ломоносов. По выходным дням из мощных динамиков городской танцплощадки до наших ушей, особенно когда стоишь в наряде по КПП, или ночным призраком бродишь по территории части в поисках возможного возгорания в элементе боевого расписания «Ночной дозор», доносились куплеты модных тогда шлягеров: «На пароходе музыка играет…», или на слова стихов С.Есенина «Я московский озорной гуляка…». Жизнь била ключом и трактором «Кировец» тянула к себе. Тем более, когда в кармане лежит письмо, в котором твои друзья, будущие офицеры, ставят тебя в известность, как круто они в отпуске отрываются с одноклассницами. Ведь мы теперь взрослые. Хотелось, не думая о последствиях, бросить всё, и откликнуться на этот зов жизни. Я думал, что у меня крыша поедет, особенно когда попал в наряд «Патруль».
Патруль – это сказка, это глоток, казалось навеки потерянной гражданской жизни, так как в увольнение в город отпускали только наших старшин, а курсанты об этом только мечтали. За успехи в боевой и политической подготовке, в качестве поощрения, командир роты меня и ещё одного моряка из нашей роты отправил в гарнизонный наряд «Патруль».
Место несения службы – городской парк в районе танцплощадки. От такого количества очаровательных, милых и улыбающихся девушек кругом шла голова. И когда одна из красавиц томно мне подмигнула и многообещающе поманила за собой – я не смог устоять. Моя крыша начала потихоньку съезжать в сторону, уступая место эмоциям и страсти, что дедушка Фрейд называет подсознательным. В этом порыве плоти, не теряя устойчивого визуального контакта с ленинградской феей, я стал потихоньку стягивать с руки повязку «Патруль», и, наверняка, рванул бы спринтером навстречу этой сказочной сирене, если бы не мозг.
– Стоять! – громом среди ясного неба прогрохотало у меня в ушах, и концовка слова «…ять!» пронизало все тело и дошла до самих пяток. – Ты куда, котяра, лыжи навострил? – последовал вопрос, а за ним следующий. – Ты, сколько лет собрался на флоте служить?
– Ты, кто? – наконец родил изумленный вопрос я.
– Кто, кто? – передразнил меня кто-то неизвестный и тут же враждебно продолжил: – Конь в пальто.
– Всё, – сказал я себе, – бросаю курить! – И стал внимательно изучать только что купленную пачку сигарет «Пётр I» на предмет обнаружения в составе опиатов или другой дури. – Это надо же, так торкнуло, что голоса слышатся и сам с собой стал разговаривать, а выкурил всего лишь одну сигарету. Пора завязывать с куревом.
– Курить ты ближайшие лет 10 точно не бросишь, а говорит с тобой твой собственный Мозг, – отчетливо услышал я.
– Это как? Я думал, что говорить со мной может только внутренний голос, он же совесть, – удивленно и ошарашено промямлил я.
– Ты ещё больший лошара, чем думал я, – злобно прогремел мозг, но дальше продолжил более миролюбиво: – За всем происходящем в твоем теле отвечаю я, твой мозг, и на берегу Финского залива с тобой разговаривал тоже я.
– Слышишь, ты умник! – начал наезжать я на серое вещество, – Чего ты не напрягся и допустил, что я не поступил с первого раза в институт?
– Флот твоя судьба! – безапелляционно заявил мозг и далее продолжил нравоучительно: – Я могу вмешаться только в детали нашей с тобой жизни. Если ты побежишь сейчас за этой очаровательной дочерью Евы – дисбат (дисциплинарный батальон) твой дом родной на ближайшие два года. Потом будешь дослуживать ещё три года, – итого, 5 лет службы.
– А может, я всё-таки сбегаю туда? – заискивающе кивнул я головою в направлении, всё также томно улыбающейся мне красавицы.
– Ты чего? Ты забыл, что тебе нужно туда, где грозно бьются волны о борт боевого корабля?
– А, вдруг, я потону или погибну в неравном бою с империалистами? И другого шанса в жизни не будет? – никак не мог я успокоиться, надеясь всё-таки рвануть навстречу соблазнительнице.
– Ни хрена с тобой не случиться, – злобно ответил мозг, показывая, что я ему уже надоел до чёртиков. – Гарантирую всё с лихвой наверстаешь после дембеля. А в настоящее время твой девиз: «Выйду я на дорогу, положу кое-что в лужу. Пусть оно там замерзнет! Зачем оно мне на флоте 3 года нужно! Конец связи.
II
На фоне этого нервного срыва, связанного с обломом в городском парке, под влиянием влажного балтийского воздуха (постиранные носки реально по двое суток никак не хотели сохнуть, вися под койкой)? и вследствие немереного количества слизанного и съеденного мороженого в патруле, я подцепил абсцесс горла.
Буквально вечером следующего дня я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Некая невидимая сила своей жесткой рукой стала потихоньку сжимать мне горло, ограничивая поступление кислорода в организм. Время было вечернее и ближе к ночному.
Дежурный медик, из моряков срочной службы и ветеринарный врач по образованию, специализирующийся на лечении мелкого рогатого скота, типа баранов и козлов, даже не стал смотреть моё горло, а дал только половинку какой-то таблетки и сказал, что больше ничем помочь не может, а доктор будет только утром.
А мне становилось всё хуже и хуже. Старшины роты приняли cоломоново решение: мою койку вынесли поближе к дневальному и наказали дневальным посматривать за мной. Причём один из старшин проинструктировал дневальных, что они должны разбудить дежурного только тогда, когда увидят, что я перестал дышать, или у меня начнут синеть ноги. Дневальные всё были из «Дикой дивизии» и поняли дословно в части касающейся ног.
По неизвестной мне причине дежурный по учебному отряду в ротное помещение не приходил, а может и приходил, видел он меня или нет – я не знаю, а спас меня мой командир роты.
Наступил понедельник, а согласно устава, по понедельникам командиры подразделений в учебном центре прибывали пораньше, до подъёма, с целью его контроля. На вопрос прибывшего командира роты, что это такое, дневальный из числа наездников «Дикой дивизии» бодро доложил: «Курсант Пашко. Положен помирать. Надо доложить дежурному по роте, когда перестанет дышать и посинеют ноги. Дышать вроде перестал, а ноги пока до конца не посинели, а только начали».
Командир роты заревел так, что личный состав не только нашей роты, но и двух соседних, повыскакивал из своих коек и ломанулся получать оружие, пологая, что объявлена боевая тревога, вследствие коварного нападения финского флота на славный город Ломоносов.
В срочном порядке меня, уже потерявшего сознание, доставили в военный госпиталь, находящийся где-то между Большой и Малой Ижорой. Очнулся я в операционной, когда хирург в очередной раз тыкал мне под нос тампон с нашатырным спиртом. На какую-то минуту я пришёл в себя. Я сидел в кресле без боковых спинок. Двое мужиков в белых халатах поддерживали меня с двух сторон за руки. Иначе я бы упал. Третий придерживал мою голову. Хирург властно приказал мне открыть рот. Хирургическим скальпелем хирург вскрыл опухоль, и гной обильно потёк из ран. Я снова вырубился.
Очнулся я ближе к вечеру на больничной койке в хирургическом отделении только не в палате, а на коридоре. Палаты были все заняты. Тело было ватным. Каждое движение давалось с трудом. Страшно хотелось пить. Я с трудом привел мысли в порядок и осмыслил, что со мной произошло. Рядом пожилая женщина в белом халате мыла шваброй коридор. Я поинтересовался у неё, где можно попить воды. Узнав, что родом я из Беларуси с возгласом: «… землячок, я тебя сейчас угощу чайным грибом» – сердобольная женщина принесла стеклянную трехлитровую банку, в которой плескалась какая-то светло-коричневая жидкость. Одним махом я осушил 200 граммовый гранёный стакан. После чего моя голова поплыла по кругу, и я третий раз за сутки вырубился. Уколы дежурная медсестра колола уже в неподвижно лежащее и мирно посапывающее тело.
Утром следующего дня меня с трудом добудились, и я вынужден был идти сдавать на анализ кровь. Результатов долго ждать не пришлось.
Буквально через несколько часов меня вызвали к лечащему врачу. Моим лечащим врачом оказался всё тот же хирург, который накануне вскрывал мне абсцесс. Хирург был в форме майора медицинской службы и мрачнее самой черной грозовой тучи над Финским заливом. Начал он издалека. Я сразу понял, что что-то не так. Я даже не догадывался, чем я мог вызвать командирский гнев, но на всякий случай, заранее втянул виновато голову в плечи. Майор медицинской службы с трудом сдерживал себя, чтобы не перейти на мат:
– Пашко! Тебя вчера в одних трусах и тельняшке принесли на носилках в операционную умирающим лебедем. Ещё немного и, – дальше медик заговорил словами киногероя, – в твоём подъезде играла бы музыка, но ты бы её не услышал. Мне с трудом удалось тебе вскрыть абсцесс. После вскрытия ты прямо в операционной снова потерял сознание, насколько ты был обессилен. Я лично проверял тебя в конце рабочего дня. Дохлая рыба, выброшенная волнами на берег, и та выглядела по сравнению с тобой намного лучше. Ты пальцем пошевелить не мог.
Врач сделал паузу и перешёл к самому главному:
– А, теперь объясни, как ты сумел нажраться, и где ты, самое главное, достал алкоголь? Если ты, со слов дежурной медсестры, даже в туалет не ходил? Анализ крови показывает, что вчера ты конкретно накатил, и пил ты явно не компот?
Ах, вот где собака зарыта. Только выпив два стакана чудо грибного чая, из банки, которую в качестве доказательств, я вынужден был предъявить хирургу, – последний поверил в историю о доброй самаритянке и её сказочном чае, больше напоминающем перебродившую брагу.
– Да, хорош чаёк, – подвел итог хирург. – Неудивительно, что в крови обнаружили наличие алкоголя. Запомни! Следующий раз, за распитие спиртных напитков, вылетишь из госпиталя быстрее чайки, про которую вы, моряки, так любите петь.
В молодости меня всегда удивляло: как некоторые люди могут предвидеть будущее? Хирург принадлежал к этой категории людей. Я действительно вылетел из госпиталя, но только не в следующий раз, а через раз.
III
Время шло. Молодость брала свое. Организм восстанавливался, хотя болезнь не сдавалась. Хирургу пришлось откачивать шприцем гной из гортани, но не буду останавливаться на медицинских аспектах лечения болезни, а больше, по существу.
В воскресенье утром, когда я проходил контрольное взвешивание, я услышал: «Сынок!» Обернулся – и обомлел, за спиной стояли отец и мать. Всё просто. Моя сестра в это время училась в Волховском железнодорожном техникуме. Заканчивались каникулы, и родители привезли сестру с каникул, а заодно решили меня проведать, благо всё находится в районе Ленинграда. Мои родители работали на железной дороге и в советское время имели достаточно существенные скидки на проезд. По дороге заехали в учебный отряд, а оттуда в госпиталь. Всё логично и понятно.
Отец сразу взял быка за рога и предложил где-нибудь мирно посидеть. Госпиталь находился в старом поместье какого-то графа или может царского чиновника и состоял из ряда отдельно стоящих зданий в окружении парка. Въезд в госпиталь охранял удаленно стоящий одинокий флигелёк. Сторож из гражданского персонал сжалился над нами и пустил нас в комнату для отдыха и приема пищи. Мама, как любая мама, привезла много домашних вкусностей. Отец естественно достал заветную бутылку. Отказать отцу и не составить компанию, тем более не выпить за преемственность, отец также служил на флоте – у меня язык не поворачивался. Не зря говорят, дурак служит в армии, а пьяница на флоте. Хорошо посидели. Выпили всего не много. Её родную, только одну. Беда была только в другом.
Мой организм не был стойким и не привык ещё к таким химическим атакам. Он всячески не соглашался травиться алкоголем. Он просто его не принимал, отказывался перерабатывать и расщеплять на составляющиеся. Результат был закономерен.
Когда утром в понедельник у меня, не смотря на мои всё уловки, взяли на анализ кровь, я понял – это провал. Тучи враждебные грозно зависли над моей головой. Ждать покорно – не по мне. Я решил обострить ситуацию. С видом побитой собаки я стал ждать хирурга перед его кабинетом.
– Товарищ майор медицинской службы! – начал я по-уставному, когда врач разрешил мне войти в кабинет. – Разрешите доложить?
– И что ты интересное мне скажешь? Судя по твоему виду – ты уже успел за выходные где-то накосячить? – доктору было присуще чувство юмора, и он доброжелательно посмотрел на меня.
– Вчера ко мне приезжали из Беларуси родители…
– И ты вместе с батей вмазал, – продолжил за меня мою речь врач.
– Откуда он всё знает? – подумал я.
– Ну, ты и наглец! – всё также, находясь в хорошем настроении, произнёс хирург.
– Никак нет! Стечение обстоятельств, – продолжил я и принял строевую стойку.
– Я тебе дам стечение обстоятельств, алкаш начинающий! Свободен. Я подумаю, что с тобой делать.
Тучи над моей головой развеялись. Хирург не стал меня выгонять из госпиталя, и для постоянно присмотра за мной – меня из коридора торжественно переместил в палату. Лучше бы он этого не делал.
IV
