Константин Дорфман-Мартынов "Земля – Венера – Земля"

Следующая часть отрезка моих воспоминаний, уже непосредственно имевших место на Луне, носит спортивный характер. Тема близкая современному читателю. Судя по некоторой популярности моего первого романа.

Теперь в Солнечной системе интенсивно и серьёзно вся молодёжь занимается спортом. С детства и вплоть до обретения бессмертия. При этом, профессионального спорта не существует. Равно как и каких либо освещений нынешних спортивных событий. И зрители на трибунах – сами соревнующиеся. Без исключения.

Для кого я перечисляю известные всем аспекты современной жизни? Получается – для самого себя. Для хорошо знакомого и очень близкого человека. Для этого всё растерявшего неудачника, с удивлением наблюдающего, как появляется седина в его разросшейся бороде… Мне надо разобраться в моём отношении ко всему, что я узнал и увидел вернувшись сюда. Перечисление голых фактов один из методов. Чуть было не начал первое предложение с такой фразы: ”Теперь на Земле…” Сравнивая прошлое с настоящим, подсознательно начинаю делать это именно так. И тут же осекаюсь на полуслове. Столько в этих словах единства и сочетания неправдоподобия и бессмысленности. А упоминание бессмертия… Условного мыслительного бессмертия. Так, пожалуй, буду его называть, сам ничего о нём толком пока не зная. Я постоянно думаю об этом предстоящем и мне “Навсегда!”. Стараюсь переосмыслить. Может, и не совсем навсегда. Но, по заверениям, пока Солнце не превратиться в красный гигант, если не найдут решения и этой проблемы. То есть, как минимум на 2 миллиарда лет. Как это много! Но всё равно: “Маловато! Маловато будет!” Итак, попробую опять.

Все молодые люди до обретения бессмертия занимаются спортом. На самом высоком уровне. Самыми разнообразными образами. Далее, мои бессмертные современники, расставшись с подготовительной молодостью, занятия спортом полностью оставляют и насыщают свою жизнь творчеством и развлечениями. В том числе просмотрами записей вековых давностей различных соревнований. Спортивных и прочих. Смотрят их, в том числе, и на вирто-реальных стадионах. Куда они ходят наблюдать в записи то, что я и мои тогдашние современники смотрели в прямой трансляции. Может здесь кроется секрет некоторой приобщённости теперешних читателей к моему первому роману? Однако об арене Мундаст Форум на Луне, на которой я побывал дважды, уверен, почти никто не знает. Во второй раз посетил я её совсем недавно. Чуть больше года назад. В полном одиночестве. При абсолютно пустых трибунах. Сидел в ложе ВИП. Пересмотрел в записи тот же самый хоккейный матч, что видел в прямой трансляции 300 лет назад. Когда оказался там в первый раз. В первый день описываемой мной остановки по пути с Земли на Венеру.

Тогда “Раструбы перигелия” определили меня во вполне пристойную по лунным меркам гостиницу. На берегу моря Смита. На невидимой с Земли стороне. Кроме того снабдили ваучером на развлечения. Совпало с полуфиналами Кубка Стэнли. В этот день проходила третья игра между Питсбургскими Пингвинами и Парижскими Мушкетёрами.

Первую Мушкетёры безнадёжно и крупно продули. И вторую тоже проиграли. Но, судя по счёту, уже упирались. Так ли это было интересно? Однако, провести двое суток безвылазно в отеле представлялось ещё менее интересным.

Единственная вирто-реальная арена на Луне, Мундаст Форум, находилась в море Изобилия. То есть, недалеко. Наудачу нашлись свободные места. И на арене, и в следовавшем обратно оттуда поезде. Туда же я добрался, благодаря тому же ваучеру, на поспешно арендованном с 50% скидкой прыгуне и попал прямо к началу мачта. Мушкетёры победили во втором овертайме. Забили на предпоследней минуте. На обратном пути в отель имело место небольшое и неприятное событие.

Поезд бесшумно мчался по прямому как стрела тоннелю на перегоне между кратером Гилберта и морем Смита. Я сидел спиной к движению, откинувшись в кресле, и поглядывал временами на окно. Там нечётко отражались дремлющий пассажир в кресле напротив и краешки следующих далее кресел. Непосредственный осмотр интерьера давал схожие результаты, отличавшиеся количественно и ясностью. Я испытывал эмоциональный подъём, оставленный увиденной игрой. Я не был рьяным болельщиком. Не боготворил какую бы то ни было спортивную команду, или клуб, или игрока, или спортсмена. Спортсменку, случалось. Болел за игру, за результат. За седьмую игру плей-офф, и так, чтобы с овертаймом… За пятый сет в турнирах Большого шлема, и так, чтобы в пятом заключительном счёт был 10:8, 11:9… За зетафиниш… За обретаемую на завершающем снаряде тысячными долями балов по сумме многоборья победу…

Ворвался яркий свет. Мгновенно. Беззвучно. Спящий напротив пассажир сдержано вздрогнул и на секунду, не открывая глаз, зажмурился. Поезд вышел из тоннеля и словно летел над ярко освещённой солнцем пропастью. Стена окаймляющей её монолитной скалы быстро удалялась. Вскоре чуточку волнистый почти ровный гребень её можно было рассматривать не задирая головы. Над ним голубым почти полным диском быстро восходила Земля. Вспомнился прощальный разговор с Джордан.

Состоявшийся уже более полутора лет назад. Что-то о неподеливших трэк неумелых автогонщиках. Снизу к горлу подкатил сухой комок. Сами собой закрылись глаза.

А когда я открыл их вновь, Земля уже садилась над ушедшем вдаль горизонтом, таким чистым и просторным. Родная планета повернулась Североамериканским континентом. Различались Кордильеры, Аппалачи, Гвианское плоскогорье. Озёра – Гурон, Верхнее, Манитоба, Виннипег, Атабаска… Тоненький шнурочек Миссисипи, распустившийся кисточкой у берега Мексиканского залива.3 Бело-сине-жёлто-зелёный диск, уже почти зацепившийся краем за яркую полосу уходящего в перспективу ландшафта, резко вспыхнул и исчез. В следующую секунду поезд подбросило и он, слетев с рельса и не теряя скорости движения вперёд, плавно начал падать в бездну. “Я не отомщу. Даже не смогу”, – всё о чём я думал. В ожидание удара стиснулись зубы. Сощурились глаза. Слиплись веки. “А, если и выживу сейчас, Луна всё одно летит к Солнцу”.

Меня разбудил чей-то смех. Пассажир напротив уже не спал. “Почти приехали”, – сообщил он весело. Универсально по-английски. Он выполнил характерные движения пальцами по видимой лишь ему слойтуре. На столике появились высокий фужер тонкого стекла с цитрусовым коктейлем и прямоугольное блюдце, на котором лежал яблочный штрудель. C выложенными ёлочкой полосочками подрумяневшегося теста над янтарной начинкой.

Я глянул в окно. Краешек Земли с северо-восточной частью Евразии виднелся над горизонтом. Поезд шёл ровно. В совокупности монорельс на магнитной подушке, малый радиус Луны и слабая гравитация создавали ощущение близкое к невесомости. В окне напротив мотыльком промелькнул встречный поезд. Сдавливаемое зубами соседа слоёное тесто нежно похрустывало и крошилось. Золотистые бесформенные осколки медленно падали и тут же на лету дематериализовывались. Короткая шипяще-булькающей какофония, сыгранная остатками допиваемой через соломинку жижи цитрусовых, предварила исчезновение отставленного в сторону фужера.

А может тот штрудель, всё-таки, был начинён не яблочным, а кленовым джемом? Тогда почему он был без пеканов? Мне самому бы тогда не мешало заказать кленовый с пеканами. И не штрудель, а даниш. Только, вот, после сна, пусть и краткого, в плане еды ничего не хотелось. Даже сладкого.

Вернувшись в свой гостиничный номер, переписав очередную главу, поставив с прошлого раза с недосмотренного места “Крутого Рассольникова”. И он во второй раз спас меня после приснившегося кошмара. Впервые в транспорте. Заснув (на этот раз скорее всего на сцене с косяком в тёплой ванне), проснувшись, ощутив себя вполне выспавшимся, я отправился на пляж. Прожил там заключительный кусочек счастья, оставшийся от этой лунной пересадки.

Плескалась вода в огромном бассейне, защитный купол отражал редкие метеориты, пахли акации, нависали пальмы, и моё сердце поддалось радости бытия.

Я вспоминал болельщиков на трибунах. Их безграничный энтузиазм. Пересматривал голограммы моего будущего жилья с окрестностями. Посматривал на загорающих. На в воду входящих и из воды выходящих. На ту лёгкость с какой давались движения их телам. Стройным, динамичным, обременённым совершенством. И я понимал, что мой вынужденный побег ещё не проигрыш, что слабость ещё не поражение. И, сладко пришёптывая: “Всё ещё впереди”, переплыл бассейн, осмотрел с нависшего края сквозь толщу бронированного стекла дно моря Смита, вернулся на пляж, позагорал совсем немного и отправился в номер, собираться в космопорт.

Глава 12 – Метеорит (мемуары).

Милос-4 поразил моё отставшее от космической жизни воображение. Размерами, перво-наперво. Набором двигателей разных мощностей. Высотой и диаметром основных сопел. Каждое из них в этих номинациях могло поспорить с любой сталинской высоткой или с каждым манхэттенским небоскрёбом. Ещё впечатлили противометеоритная защита нового поколения, системы: жизнеобеспечения (для спящих и неспящих), эвакуации, выброса и переработки отходов. Так же не оставили равнодушными удобства и всяческие устройства для перемещения по планетолёту в состоянии невесомости. Однако сильнее всего меня потрясла служба безопасности. В двух переносных смыслах этого глагола совершенной формы.

Венера считалась планетой свободной от Неизвестных Спасителей. Позднее выяснилось, что это – красивый блеф. Именно она-то и находилась под их самым что ни на есть непосредственным влиянием и пристальным вниманием. Не исключено, что я узнал об этом одним из первых. А пока обшмонали меня…

Не знаю, как передать этот атавистический глагол на французском и японском. Я просто вписал это слово в оба папируса на русском. Как есть. Учитывая, что в грамматике русского и французского есть чуточку общего, можно было бы придумать что-нибудь типа – ?prochmonner, с объяснениями.

Обшмонали меня в предварительном тамбуре. На предмет не тайный ли я агент или просто сочувствующий. И по всем возможным параметрам. Чемодан, одежду, содержимое СмартАппа, целлюлозно-бумажный томик Бунина в твёрдом переплёте. Его чуть было не отобрали, чтобы поместить на время полёта в отдельное хранилище для опасных предметов. Лишь оставили в покое насчёт нейроклеточного сканирования. Процедура на час примерно. Убедившись с помощью банального УЗИ, что паспорт мой не врёт, что биочипов во мне нет и сканировать нечего, пустили на борт космического судна.

Лететь на такой махине до Венеры предстояло 11 дней. Анабиозить я не собирался, даже если бы пришлось провести в невесомости в три раза больше времени. Можно было интенсивно продолжать тренировать себя на писателя. Можно было найти другие способы развлечения, коих на корабле было немало. Хотя бы посмотреть параллельный полуфинал между Лас-Вегасом и Эдмонтоном. В общем зале в большой голограмме. И в НАХЛе сезон только начался.

Ещё интересней. Но я отправился в свою каюту, забрался в спальный мешок и открыл оставленного в мои полномочия Бунина. Момент начала основного разгона Милоса Четвёртого совпал с прочтением первых строчек: “У нас нет чувства своего начала и конца”.

Тут корабль чуточку качнуло. Послышалось что-то напоминающее удар щётки о двадцатидюймовый райд. Непрерывные прижимающие ощущения, формируемые поступательным ускорением, быстро сменились неожидаемыми, разноплановыми, отцентрастремительными.

Мои приключения даже и не думали заканчиваться. Они вовсю продолжались. На этот раз в компании из примерно семидесяти девяти тысяч пассажиров, из которых бодрствовало около трёхсот. И сорока семи членов экипажа, в распоряжение которого я временно поступил. Или в состав которого ненадолго влился. Суть не менялась.

Заподозрив неладное, выбравшись из каюты, вспоминая навыки быстрого передвижения по интерьерам в невесомости и осваивая уже упомянутые новые устройства, вычисляя походу местоположение капитанской рубки, я добрался туда, и, как выяснилось, тревожные предчувствия меня не обманули. Становилось очевидным уже по пути. Наличие у меня лицензии бортпроводника позволяло попасть в зоны, запрещённые обычным пассажирам при любых обстоятельствах. Но для таких как я туда всё же открывался доступ во внештатной ситуации.

В рубке было суетно. Внимания на меня не обращали, вопросов не задавали. Капитан в стороне давал негромко какие-то напутственные инструкции трём бортпроводникам. Один из них заместо униформенного комбинезона был облачён в нечто праздное, яркое, с золотыми вплетениями и драгоценными камнями. Приглядевшись, я узнал в нём того самого “Гагарина” или Серджио. Капитан обращался как раз к нему.

– Простите, Де Карпинтьеро, метеорит не знал, что у вас сейчас вневахтенное время и вы не успеете переодеться.

Под скафандром великолепные инкрустации вашего комбинезона в репортажах с места событий всё равно никто не разглядит. Можете не волноваться. Ни одна из ваших здешних дам не заподозрит, что вы всего лишь член экипажа.

В английском капитана преобладал шотландский акцент. Серджио Де Карпинтьеро чуть заметно подрагивал, подхватываемый волной вскипающей ярости.

– А вы, Сидху, – капитан уже переадресовывал свой монолог его товарищу, – из каких дальних отсеков корабля столь продолжительно добирались? Из грузовой части, не иначе? Регулярная практика Камасутры вам поможет вернуться в лоно брахманов. Не сомневаюсь. Но пока вы работаете здесь. Так что, извольте не задерживаться!

Сидху был изящного телосложения, с тонкими и правильными чертами лица, большими карими глазами. На левой щеке его красовались четыре свежие глубокие длинные параллельные царапины. Вид у него был счастливый и хамский. Казалось, даже капитан завидовал ему.

– Ванг… – последнее, что вымолвил капитан, обращаясь к третьему бортпроводнику. Их взгляды встретились. Это был широкоплечий мужчина. Безукоризненно одетый. Неизменно подтянутый, что трудно в невесомости. С благородным и красивым лицом, немного встревоженным. Глядя строго перед собой, он молча покинул рубку. В этом было что-то от индейцев Аляски из рассказов Джека Лондона. Шевелясь подобно рыбам в аквариуме, его два товарища двинулись вслед за ним.

Я смотрел то в лобовую обзорку, то на мониторы. По изменяющемуся виду в лобовом обзорном стекле можно было предположить, что космический корабль движется по орбите небольшого радиуса. На мониторах иллюстрировалось объяснение происходящего. С разных обзорных точек. Даже с Луны с большого расстояния. У основного двигателя одно из сопел было чуточку повреждено. К тому же из него и только из него шла реактивная тяга. Повреждённое сопло было крайним. У кромки его конуса зияла дыра, в которую вылетало пламя. Боковые двигатели предварительного разгона, как могли, компенсировали вращение.

– Форэ, – капитан беседовал уже со мной, – Если не удастся заглушить реактор, ваша смена через полчаса. На корабле всего три скафандра с максимальной защитой от радиации.

Капитан заговорил быстро. В манере ньюфи.

О, эти таинственные слова, собранные во что-то отдалённо напоминающее предложения… Однако в целом угадывалась суть произошедшего. Корабль догнал с приличной скоростью небольшой камушек. Мы успели разогнаться на боковых движках до 31.7 километров в секунду, убрали защиту на выходах из раструбов основного двигателя, только только запустили его и, вот, на тебе! Этот кусок … летел со скоростью 41.3 километра в секунду, как показали постфактумные расчёты. И прямиком в сопло. Прилети он на секунду позже, там бы и сгорел. Почему-то теперь заклинило его реактор. И не понятно, получится ли его заглушить. Если ничего не выйдет, через два часа начнётся эвакуация пассажиров. Капитан уже благодарил меня за возможное участие в ликвидации последствий аварии.

Табарнак!!! – резким окриком прервал он свою речь.

За всё время своего монолога капитан ни разу не оторвал глаз от мониторов. Я тоже. Ремонтный робот, очевидно, под воздействием радиации вышел из строя, перестал контролировать своё местоположение и попал под струю вырывающейся плазмы из пробитой метеоритом дыры. Всё произошло, судя по всему, очень быстро. А может приоритет задач в экстремальных условиях сбился. Иначе робота успели бы телепортировать. Он взорвался. Один из осколков попал в одного из трёх космонавтов. Они уже добрались до входных люков в секцию реакторов у основания вышедшего из под контроля сопла. Подробности инцидента тут же стали известны всем, кто был в рубке. Как выяснилось, удар достался Вангу. Его скафандр перешёл в автоматический режим и повёл его обратно, к выходам в космос из зоны рубки.

– Ванг! Ванг! Лао! – закричали все в голос. Капитан громче всех.

Полминуты спустя Ванг был уже внутри корабля. В госпитальном отсеке. Живой, но без сознания. Скафандр с него был незамедлительно снят и передан мне.

Выйдя в почти открытый космос, под экраны противометеоритной защиты, я не стал спешить с перемещением в хвост Милоса-4. Я отправился обходным путём. Через люк в средней части двигательного отсека. До сих не было обнаружено, что там именно застряло при выключении реактора повреждённого сопла. Формально поломка могла быть где угодно. Так, ради чего попадать под лишнюю радиацию? Ради возможного спасения своего багажа? Да, и мог ли я так сходу найти проблему? Её не выявила комплексная диагностика или хотя бы один из ремонтных роботов, которыми тут кишело буквально всё. Я наблюдал нескончаемые голограммы их отчётов в окружавшем меня пространстве.

В двигательном отсеке было тесно и бесшумно. Только ощущение вибрации при прикосновении к поверхности чего либо напоминало об в общем и в целом критическом положении. Я осматривал всё это хозяйство и лихорадочно думал, а каким же не попутным ветерком то меня сюда занесло. “И как я не продал в тот же день все эти чёртовы драндулеты? Уж третьи сутки как прыгал бы по поверхности Марса. Под аккомпанементы по-детски неумолкающего собственного смеха. И играл бы сейчас с красивой и чертовски обаятельной девочкой в Дьябло!” – в подобном ключе несло мои мысли. В том мутном и бурном потоке переоценок и следовавших за ними выводов.

В левом верхнем углу визора скафандрового шлема высвечивались текущее время и сегодняшняя дата. Они напомнили, что по календарю сейчас как раз воскресенье… Обхватив первую попавшуюся под руку трубу, пробормотав серию междометий, смешанных с короткими ругательствами, на четырёх известных мне языках, как бы нечаянно, пнул я первый подвернувшийся под ногу ящик на реакторе. Теоретически мой удар достался блоку с каким-то контролирующим оборудованием. Носок скафандрового сапога отбросило. За ним ногу. Затем и всё моё тело перевернулось на 180. Относительно горизонтальной оси тазобедренной кости. Спина коснулась стены реактора. Я испытал на себе всю степень теплопроводности её покрытия и оболочки скафандра. Вибрация, которую я ощущал, не выпуская трубы, уменьшилась. Почти пропала.

– Ремонтной бригаде вернуться в рубку.

Надписи на экране визора дублировали аудиокоманду.

Примечания.

НАХЛя, она же, NAHOL – North Atlantic Hockey Outstanding League – Североатлантическая Хоккейная Лига. В неё войдут команды из Монктона, Галифакса, Сагеней, Квебек-Сити, Сент-Джонса, Шарлоттауна, Фредериктона, Портленда, Портсмута, Рейкьявика, Дублина, Белфаста, Ливерпуля, Глазго, Эдинбурга, Торсхавна, Бреста, Ла-Рошели, Кардиффа, Плимута, Бристоля, Дугласа, Порто, Лиссабона, Виго, Овьедо, Касабланки, Понта-Делгада и т.п. – преимущественно портовые города Северной Атлантики с наименьшей разницей во времени.

“Прощайся с шалавой и едем на гауптвахту!” – кричал майор Анохин. Рябчук направлялся к военной машине, без шапки, с поцарапанным лицом. Вид у него был счастливый и хамский. Даже конвоиры завидовали ему. – Сергей Довлатов “Иная жизнь”.

Ньюфи (Newfie) – некто родом из канадской провинции Ньюфаундленд.

Tabarnak – грубое квебекское ругательство.

Глава 13 – Поединок следователя и астронома (чтение).

Глава 14 – Нехорошая Рублёвка (чтение).

Глава 15 – Вести из Ницы (чтение).

Глава 16 – Раздвоение Спиридона (чтение).

Глава 17 – Плечо Лао Ванга, комбинезон Серджио Де Карпинтьеро и отлучки Дипеша Сидху (мемуары).1

Путь наш до Венеры длился семь недель.

Повторный основной разгон начался с существенной задержкой. После аварии из девяти двигательных реакторов в распоряжении остались только пять. На полную мощность можно было использовать только центральный.

После той спонтанной вахты, проведя короткую дерадиоактивацию, вернувшись в каюту, я осмотрелся. Томик Бунина, раскрывшись веером, примкнул корешком к условному потолку. Ленточка-закладка вывались наружу и плавно покачивалась. Её линия напоминала траекторию нелинейного переходного процесса. Что её в страницах не удержало? Вентиляционный сквозняк? А, вот, иллюминатор. За ним бездна, звёзд полна.

Велотренажёр. Миниунитаз на вакуумной тяге. Старые добрые незаменимые вещи на века. Ведь, хотелось удобств. Благоустроенности. Я взял себе индивидуальный люкс. Обошлось соответственно. А так бы летал по отсекам в общественные места, оправлялся в комбез и в стены глядел.

Позвонила сестра. Долгий разговор. Четыре секунды задержка с ответом.

Я задумался. Что происходит? Лет до семнадцати я обожал играть в Симс. Часто устраивал там своим персонажам весёлую жизнь. А, может, кто-то тоже в меня играет? И мой игрок заскучал? И, что неприятнее всего, сны участились…