Константин Дорфман-Мартынов "Земля – Венера – Земля"

Чтобы как-то отвлечь себя от попыток найти ответы на вопросы задач неразрешимых, я решил послушать аудиокнигу. L’Еtranger,

которую Альбер Камю сам прочитал. Голос автора и его надуманный сюжет перенесли меня из мира навязчивых иллюзий обратно в мир реальный. Очень старая запись. Не имитированная.

На середине первой главы я заснул.

“Раструбы” вернули мне деньги за перевес багажа и разницу за люкс. Собственно говоря, разницы не было, с формальной точки зрения. Обычный билет был абсолютно бесплатным. Тут же перевели меня в один из пустующих на корабле супер-люксов. Он был просторнее, и к велотренажёру добавился гребной станок. Иллюминатор, понятно, тоже был большой, почти во всю стену. Милос в полёте вращался вокруг своей цилиндрической оси со скоростью один оборот в 24 часа и создавал бодрствующим пассажирам “бизнес” класса иллюзию смены времени суток. Мои биоритмы почти не изменились за время полёта. На корабле был ещё и гранд-люкс. Там была даже ванна. Меня, как единственного пассажира участника ликвидации серьёзной аварии могли бы перевести в этот номер. Но он был занят.

Яркий диск Солнца, занимавший по мере приближения к Венере всё большую часть обозримого пространства, напомнил древнее пророчество: «Человечество будет смотреть на Солнце сквозь прозрачный кристалл…»

Материал иллюминатора – сверхпрочный, огнеупорный, регулирующий пропускную способность света в зависимости от его интенсивности – вполне соответствовал такой формулировке: прозрачный кристалл.

Однажды меня навестил капитан. Я узнал, что Лао идёт на поправку, что пришлось делать ему операцию, настолько была серьёзная травма. Благо Милос-4 обладает всем необходимым, чтобы произвести срочное хирургическое вмешательство любого уровня сложности. Ещё узнал, что с этой неразлучной троицей, Лао Ванг, Серджио Де Карпинтьеро и Дипеш Сидху, капитан летает уже 10 лет и, что сам он из Галифакса.

Мне пришлось побывать в Галифаксе. Родители подарили мне на окончание школы круиз с НАХЛей. Вышли из Бреста вернулись в Ла-Рошель. В общей сложности я посмотрел 16 игр сезона. Шесть во время плаваний, десять на суше. Одну из них в Галифаксе. Играли Сагеней Лэйкерс и Галифакс Докерс.

Капитан выслушал рассказ о моём путешествии. Учтивыми кивками подтверждал припоминаемые мной результаты и интересные моменты того матча. Того, в его родном городе. Произнося: “О, да, это было что-то! Я помню”. Ему было тогда семь лет. Он тоже там был. Он пошёл на игру со своей мамой, она была родом из Сагеней. Вернулся домой на маму обиженный. Его команда проиграла, мамина выиграла. Но в конце капитан заметил, что к сожалению, повзрослев, сделался равнодушным к хоккею с шайбой на льду. Мы распрощались. Он пообещал заглянуть ко мне в гости, если пересменка между полётами выпадет на Венере. Я после его ухода подумал, что тогда и космодром его прибытия или отбытия обязан располагаться над тем же анклавом. И порадовался, что мысль о таком важном нюансе не пришла ко мне сразу. Непременно ею бы поделился, под напором наивной несдержанности. Причём, попытаться уточнить, не мой ли удачный удар сапогом помог спасти Милос-4, я так и не решился.

Хочу пожелать, чтобы моё последующее повествование получится поскладнее. Причина для этого есть. В силу несколько трагических обстоятельств, свойственных дикой природе, я буду в дальнейшем использовать пергамент. Загодя заготовленный с запасом папирус пойдёт на черновики.

Что грехи таить, одержим я был в молодости НАХЛей. Была она самой престижной лигой на Земле. Столь длительное отсутствие её в моей жизни – может именно это то и стало моим самым горьким разочарованием четырнадцатилетнего анабиоза, а не расставание с Джордан. До анабиоза я с безграничным увлечением наблюдал за игрой звёздных игроков на взлёте их карьеры. После я почти никого из них не застал. Кто-то доигрывал. Кто-то тренировал. Кто-то спал уже. Два круизных лайнера списали в утиль под давлением экологов. Соответственно, сезон урезали по времени. И плей-офф на один круг. Тоска. Упадничество. Но, всё-равно, безотрывно от писательских тренировок смотрел я хоккей на всём растянувшимся по времени пути на Венеру.

Но мы отвлеклись.

За сутки до ожидаемой посадки Милос-4 оживился. Тысячи три пассажиров разбудились заранее. Чтобы поскорее влиться в новую жизнь. Я тоже вынырнул из своей кельи. Поглазеть. По отсекам косяками летали элегантные дамы. Некоторые с детьми. Кавалеры от них не отставали. Дети прекрасно переносили невесомость. Как выяснилось позже, перегрузки при посадке им тоже оказались не в тягость. Все, возбужденно жестикулируя, говорили об одном и том же. Обсуждали предстоящий спуск. Возмущались. Опоздание на 37 земных суток! Аж в четыре с половиной раза! То обстоятельство, что их всех спящих и ни о чём не подозревающих могли эвакуировать и отправить неведомо куда до получения дальнейших распоряжений, мало кого заставляло задуматься.

Да. Несовершенна была в те времена человеческая природа. В наших глазах лишь наши собственные печали выглядели самыми удручающими. Приведи тогда кому-то в пример чью-то несопоставимо более тяжёлую жизненную ситуацию, этот кто-то нисколечечко бы не ободрился. Лишь горше принялся бы оплакивать свою собственную несчастнейшую жизнь. Теперь всё не так.

Заглянул в торговый отсек. Просто так. Быстро вернулся. Начиналась трансляция игры между Ла-Рошель Хьюгенотс и Сент-Джонс Слаггёрдс. Но только я повернул в коридор, где за одной из дверей располагался отведённый мне щедротами космокомпании номер супер-люкс, как углядел посреди коридора выплывающие из дверей номера гранд-люкс хорошо запомнившиеся силуэт и фактуру. И силуэт, одетый в комбинезон знакомого фиолетового цвета. С отражающими свет бурыми переливами, тоже не забытыми. “Уж не филолог ли мультиязыковед МакМёрфи летит со мной одним рейсом?”

Он меня не заметил или не узнал. Или сделал вид, что не узнал и не заметил. Но, так или иначе, он направился в противоположный от меня переход из коридора. И тут – не знаю, что со мной произошло. То ли сказалось моё подавленное строгим воспитанием любопытство. То ли заиграли во мне нотки тихой зависти. То ли воздействовали на меня загадочные последствия тренировок с переписываниями фантастических текстов.

Я двинулся следом. И про хоккей забыл. Играли между собой команды Восточно-американской и Западноевропейской конференций, не конкуренты друг другу и, по прогнозам, аутсайдеры.

Я уже почти нагнал того, кого счёл Ахматом МакМёрфи, и придумывал находу, как поестественнее удивиться нашей встрече, но при повороте в короткий и несколько узкий переход между отсеками я задел ногой кого-то летящего навстречу. Тот вскрикнул, как оказалось от боли. Преследуемый же мною субъект успел скрыться за одним из поворотов. Он наверняка услышал крик, скорее даже вопли, но проигнорировал.

Кричал Лао Ванг. Удар, лёгкий, казалось бы, пришёлся в его левое плечо. Это был даже не удар, а касание пяткой. В толстом мягком носке. Я повернулся и стал извиняться:

– Прошу простить меня. Я торопился. И здесь так тесно. Могу ли я вам чем-то помочь?

Но Ванг молча смотрел на меня. Не отвечал. Я зачем-то повторил примерно то же, только на японском. Он продолжал молчать. Лишь по скулам его пробежали лёгкие волны. Волны презрения и ненависти. Не иначе. Его и вправду можно было бы счесть индейцем, или, как принято называть, первой нацией, если бы не немного курносый нос и довольно тёмный цвет кожи.

Я совершил движение разворачивающегося у стены бассейна пловца кролем, чтобы продолжить свой путь, но в последний момент Ванг ухватил меня за щиколотку левой ноги, той, которой я попал в его раненое плечо, и сказал:

– Господин торопыга-футболист, – он говорил на английском, и, если переводить слово в слово, это прозвучало бы: “Сэр ловкач соккера игрок”, – вы крайне неаккуратны. Очевидно, ноги ваш основной мыслящий орган. Пожалуй – единственный.

– Месье, – ответил я по-французски, с чистейшим беарнским акцентом,

– на Венере вы сможете найти меня в поданклаве Новый Тарб и убедиться, что ваши домыслы лишены оснований. Я сравнительно неплохо фехтую, довольно сносно стреляю как из огнестрельного, так и из метательного оружия. Уличать вас в трусости обернётся глупым и неблагодарным занятием, так что не спешите, потренируйтесь и выберите инструмент сатисфакции на ваше усмотрение. Всегда к вашим услугам. А пока, вновь прошу меня извинить.

Я говорил не оборачиваясь. Реакции Ванга не видел. Тот молча разжал пальцы. Я полетел дальше. Вписываясь в тот самый поворот, за которым скрылся предполагаемый МакМёрфи.

Я оказался вновь в торговом отсеке, бессмысленном и бесцельном. С технологической точки зрения. Всё находившееся здесь можно было заказать из каюты и тут же туда и получить, или отправить в багаж. Но из-за недобора пассажиров на корабле оставалось много свободного места. Надо было его чем-то заполнить.

Блуждания по лабиринтам торжества маркетингового искусства привели в зал распродажи произведений искусства изобразительного. Обладатели шедевров, уже в пути считали целесообразным от них отделаться, если кто-то захочет предложить уже сейчас за них приемлемую цену.

Среди прочих холстов, скульптур и барельефов в самом центре красовались уже виденные ранее Роденовский Мыслитель в своём третьем по счёту воплощении и упиравшийся взглядом в его брови Серджио Де Карпинтьеро в роскошном комбинезоне. Правда, уже от первого, однажды увиденного, отличного в расцветке и по орнаментации. На заднем плане, в прощёлочке между кулаком скульптуры и подбородком астронавта, мелькнул летящий знакомый фиолетовый силуэт и скрылся в трубе выхода с противоположной стороны.

Надо заметить, что мой интерес к встрече с МакМёрфи практически сошёл на нет. Но я двинулся туда за ним уже по инерции. Следуя почти кратчайшей траектории с расчётом облететь живое препятствие в лице Де Карпинтьеро со спины. Он висел в той естественной позе, так если бы он стоял напротив памятника под воздействием сил притяжения.

Пожалуй, всё бы обошлось. Но… Легонечко оттолкнувшись, держась за канат и поглядывая на ближайшие стены справа, внизу и наверху, я полетел к противоположному выходу. К стенам были прикреплены картины в золочёных рамках и с ценниками. На одной такой, уже красовалась наклейка «продано». На ней была изображена дохлая рыба, раскрывшая рот, пустая бутылка и кочан капусты, с подписью – “голландская школа”. На другой рядом, приписываемой Андреа дель Сарто, очень большегрудая, дородная баба кокетливо улыбалась почтальону в костюме ангела и с глазами барана. Картина за ней была испещрена различными фиолетовыми и просто грязными, как бы чернильными пятнами, долженствовавшими передавать, по мнению Врубеля, нечеловеческую страсть Демона.

Там были ещё рисунки Пикассо – без него никак. Небольшой женский портрет работы Больдини. Катастрофическая феерия Рене Магритта.

Карельский этюд Рериха, по цветовой гамме сопрягающийся с Врубелем. Леже. Чтобы приобрести любую из картин мне бы пришлось продать всю свою коллекцию гоночных автомобилей, добавить все свои сбережения, взять примерно такую же сумму в долг, а в форме гарантии его возврата поселиться в поданклаве Возрождение Тамбовщины в качестве крепостного крестьянина с приусадебным наделом. Я уже представлял смесь запахов навоза и киснущего молока, большой сельский дом с амбаром, уютный шорох сена и висящего на одной из стен Андреа дель Сарто… Идиллия! И главное, не надо задумываться и принимать решения. Кибер-барин есть. Всё это современному читателю знакомо и без моих воспоминаний.

И тут я увидел её. Мою любимую картину. Без рамки. Без ценника. Подпись: “Любезно предоставлено ммуникоопом “Штандарты равенства” для свободного просмотра”. Сколько раз любовался я её. В репродукциях. Самого высокого разрешения. И, вот, она передо мной. Дмитрий Казнин, “Едоки картофеля искоса поглядывают на девочку с персиками”.

У меня перехватило дыхание. Минуты три я провисел, не двигаясь. Над выходами из зала таймеры высчитывали время, оставшееся до посадки. На дне планетолёта включились реакторы – Милос-4 готовился к предварительному торможению перед выходом на орбиту Венеры. Серджио Де Карпинтьеро восторженно охал и шуршал комбинезоном. А я всё висел.

И почти не дышал.

Но, всё же, я задышал ровнее, собрался, и двинулся дальше. Я пролетал в максимально возможной близости от Де Карпинтьеро. Он меня не видел. А я мог без лишней спешки пересчитать остистые отростки его шейных позвонков от затылка до плеч. И именно на этой полной оптимизма ноте Серджио Де Карпинтьеро произвёл резкое движение назад. Я уткнулся носом в его золотоносную спину с камушками, добытыми из кимберлитовых труб.

– А! Герой-сантехник! – промямлил Серджио, обернувшись и словно процеживая каждое слово по слогам сквозь зубы, – что будешь ремонтировать на этот раз?

Правда, я был рад тому, что услышал. К тому же, на родном русском языке. Похоже, мои предположения подтверждались. Эту напичканную кибернетикой и сопровождаемую выдающимися астронавтами громадину спас именно я. Стал бы этот ценитель ювелирных украшений и монументальной скульптуры просто так интересоваться моими анкетными данными и узнал бы, что у нас общий родной язык? К тому же, уже второй по счёту член экипажа испытывал в мой адрес явное раздражение. И упоминал в косвенной и саркастической манере якобы имевшиеся у меня наклонности производить грубые физические действия, не требующие существенных умственных усилий.

Я дотронулся рукой до его комбинезона, уже спереди. Чисто машинально. Я весь сжался от причастности к тайне.

И тут же невольно рассмеялся. И Серджио, более, чем очевидно, уловил причину моего веселья. Богатое убранство комбинезона с тыльной стороны создавала рельефная сенсорная голограмма. С фронтальной всё было по-настоящему. Сам же Де Карпинтьеро, говоря образно, дозревал и мог лопнуть от злости уже в следующую секунду.

– Поданклав Новый Тарб. Всегда к вашим услугам, – сообщил я ему, чтобы не терять времени попусту, и, отлетая, про себя добавил, – хошь, не хошь, а губит дураков тяга к прекрасному.

К моему потенциальному противнику сказанное напоследок тоже относилось. Но ко мне в первую очередь. Не задержись я у едоков с девочкой, мы бы не столкнулись. И я почти не умел фехтовать, и ни разу за всю свою жизнь не выстрелил ни из лука, ни из арбалета, ни из кремниевого дуэльного пистолета. Из револьверов стрелять доводилось. На экскурсии по Аризоне.

А выход из зала перепродажи шедевров человеческого творчества вывел в неотъемлемую часть любого торгового центра – фуд-корт. В его кулуарах было людно, однако пресловутый МакМёрфи там не задержался. Надо думать, чуждо было ему чувство голода. По крайней мере, в тот сиюминутный час. Я же порядком проголодался. Вероятнее всего на нервной почве.

Фуд-корт, или ресторанный дворик, как его называют блюстители чистоты русского языка, имел форму необычную. Додекаэдральную. Помещение из двенадцати стен. Каждая из них представляла собой равносторонний пятиугольник. На каждом плотно расположились небольшие окошечки популярных фаст-фудов того времени. Исключение было сделано лишь для Макдональдса.

Жёлтенькие холмики его буковки М красовались на самом обозримом месте. Окошко находилось в самом центре выделенной ему пятиугольной грани и было так же пятиугольным. А размеры его раза в три в четыре превалировали над окнами конкурентов. Дань факту, что он появился ещё до того, как в космос запустили первый искусственный спутник.

На этот раз правильно прочувствовав моё настроение СмартАпп указал на Теремок. Робот-повар прежде чем принять заказ, следуя многовековой традиции, обозвал меня сударем. Через 20 секунд передо мной появилась коробочка с тремя блинами. Два блина с кетовой икрой и один с осетриной. И фляга узвара – шиповник с боярышником. Надо было как-то отметить этот момент. Я узнал, чего ради 1100 часов тому назад я залезал в скафандр высокой степени защиты от радиации. Ради спасения девочки с персиками, на которую искоса поглядывают едоки картофеля. Хотя… Не исключено, что субъекты мирового наследия подлежали эвакуации наравне с людьми.

Я вспоминал, что немного читал о художнике. Журналист. Шутили, что каждый журналист мечтает написать роман. А он предпочёл живопись. 47 лет. 6 лет боролся с раком. Когда он рисовал этих едоков с девочкой, ему оставалось всего два года. Взлёт НТР. Стелс-истребители, лазерное оружие, боевые роботы, информационные войны, хакерские атаки. То, что мешало вычеркнуть рак из списка непобедимых заболеваний ещё тогда?

Ещё вспоминал, что знал о модели, с которой Серов написал настоящую “Девочку с персиками”. Я не запомнил её имени, а только, что у неё было трое детей, и что она умерла в возрасте тридцати двух лет от скоротечного воспаления лёгких. Аэропланы. Электрификация. Дизель. Рентгеновское излучение. Теория относительности. И ранняя смерть от воспаления лёгких.

Рядом семейная пара с детьми возилась с пиццей. Детей было трое, лет пяти, семи и девяти. Примерно. Острые уголки долек пиццы исчезали во рту. Горячий сыр вытягивался верёвочками подобно макаронам. В следующую секунду верёвочки рвались на части. Обрывки приобретали шароподобные формы и разлетались. Минидрон-уборщик летал кругами и собирал их. Но прошло чуть меньше минуты, от долек оставались лишь корки со следами мелких зубов, а вытянувшиеся от них нитки подостывшего сыра напоминали усы экзотического морского животного – моржа. Расположившаяся поблизости молодая пара поглащала суши и сашими. Кормя друг дружку. Палочками. Перебрасываясь.

Сосед по правую ногу ел суп Фо специальной ложкой. Её можно было спутать с недораскрывшимся бутоном тюльпана.

Взрослая часть семейства забрала и съела покусанные детьми корки пиццы. А сами дети уже играли в салочки. Младший, пролетая мимо меня, отомстил за Лао Ванга и не извинился. Родители не обратили внимания. Пущенные навстречу с избыточным кинематическим импульсом суши, с икрой летучей рыбы с одной стороны и с икрой мойвы с другой, встретились. Последствия столкновения в виде разлетевшихся по фуд-корту рисинок и икринок убрал всё тот же минидрон-уборщик. Опережая его, парочку икринок летучей рыбы и четвёрочку рисинок я успел словить ртом. Затем доел третий блин, с осетриной, сделал последний глоток боярышнико-шиповникового узвара и продолжил рассуждения. Про себя, направляясь в сторону противоположного выхода.

Любимые слова Леже: "Ренуар изображал то, что видел. Я изображаю то, что понял…"

Пожалуй, за Казнина я мог бы сказать, что он изобразил и то, что увидел и то, что понял. А увидел и понял он тщетность величия духа, наделённого огромным гениальным талантом, в противопоставлении простой иронии, насмешливому отношению к жизни. Когда понимаешь, что жизни этой остаются считаные дни.

В подобные моменты отрешений я зацикливался на размышлениях о прошлом. О прошлом человечества. Воспринимая его как единый живой организм. Войны – приступы хронических заболеваний.

Мир – их временная рецессия. Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки – прививки. Притормозившие желание ещё раз использовать ядерное оружие вплоть до его ликвидации. Каждая клетка организма – индивидуум. Взять человека, так в его теле клетки полностью заменяются в течении 7 лет.

Заболеет, поранится, получит травму – клетки уничтожаются даже быстрее. Не болел бы, не травмировал себя, совсем другие клетки образовались бы на месте прежних. То есть, просто не было бы меня, не будь всех этих болезней человечества, этих чудовищных злодеяний. Другие, а не я, думали бы тогда о прошлом, настоящем, будущем. Или бы за них думал кибернетический барин. Если бы, довольствуясь подобной идиллией, вообще придумали вычислительную технику и технику вообще.

Перед самым первым своим полётом в космос я сдал сперму в банк. Мало ли что – профессия небезопасная. Узнал заодно степень своей фертильности. 73 миллиона сперматозоидов на миллилитр. 6 миллилитров эякуляция. Ниже среднего, но вполне приемлемо для естественного оплодотворения. Как тут же сообщил мне мой старенький СмартАпп. Тот знал меня как облупленного и выдавал только релевантную информацию. Биология – не моя наука, но наглядность школьных пособий просвещала хоть как-то. И ещё такие занятные хромосомы – Икс и Игрек. Что-то из области элементарной алгебры? Уравнение с двумя неизвестными? И, вот, они – числа. Представьте себе порядок вероятности рождения конкретного человека. Выстроенного уникальным переплетением хромосом яйцеклетки и сперматозоида. Определяющих пол, внешность и физиологию.

Имелась в прошлом такая профессия – историк. Удел её – анализ прошлого. Как должен был поступить тот или иной самодержец, парламентарий, дипломат, полководец или религиозный гений, чтобы провести безболезненно выдающуюся реформу, предотвратить народное восстание или не потерпеть сокрушительное фиаско на поле битвы. Роль историков часто брали на себя общественные деятели, социологи и даже отдельно взятые писатели и журналисты. Также находили время порассуждать и поспорить на эту тему пилоты и штурманы космических кораблей. Бортпроводники от них не отставали. Чем ещё занять себя на дежурстве в рубке? Выбрать тему для беседы и поговорить с задумчивым товарищем. В прошлом тысячелетии тоже самое любили делать, по утверждению президента какой-то небольшой страны, водители такси и парикмахеры.

Стоило лишь немного заскучать клиенту. Мой старый знакомый Евкурий, катавший меня, забегая вперёд, в итоге дважды и условно причисляемый к водителям такси, пожалуй, имел некое право на подобное амплуа. Люди, спроектировавшие его и создавшие, в той Последней Мировой Войне, о которой Евкурий столь уверено рассуждал, непосредственного участия не принимали и родились до неё. Появление на свет Евкурия практически не зависело от этих событий, хоть и состоялось лет на двадцать позже. Его создали технологии. А вот рождение моих родителей, его почти ровесников – изменись ход событий за девять месяцев до появления их на свет хоть чуточку – их рождение было бы уже невозможно. Добежали бы другие сперматозоиды моих дедушек, чего доброго даже до других яйцеклеток моих бабушек.

Ещё моему воображению часто представлялась совсем невероятная последовательность событий. У моих папиных родителей вместо него родилась девочка, а у маминых вместо неё мальчик (не смейтесь!). Однако, эти девочка и мальчик, когда доросли до взрослых, а может ещё в детстве, всё равно встретились, влюбились друг в друга и завели себе то же и самое число детей в количестве двух, а может и больше. Каждый из детей родился или был зачат (даже не представить, что может являться решающим фактором), в тот же день, час, минуту, секунду и с теми же трилиардными долями секунды. Все хромосомы соединились абсолютно одинаково в сопоставлении с уже существующими модификациями. То есть, родился тот же и самый биологический механизм. Но даже при таком раскладе есть непреодолимое “Но”! Для подобных совпадений определяющая пол хромосома в сперматозоиде во всех вариантах обязана быть X-хромосомой. Человеческих яйцеклеток с Y-хромосомами в мои времена ещё не существовало. У сестры были хоть какие-то фемтоскопические шансы всё-равно родиться. У меня – ни малейших. Выражаясь образно, мужской спор в тесной рубке антиактуален, если полез в исторические дебри, нагромоздившиеся во времена, опередившие миг зачатия оппонентов. Встречи школьных подружек во фруктовом кафе и их беседы о достоверности бабушкиных мемуаров – вот, что достойно внимания.

Для вас, души моей царицы, красавицы, для вас одних в часы досугов золотых писал я лёгкою рукою…

Ведь, помню хоть что-то, же. А не только про то, что буря кроет небо мглою, вихри снежные крутя. Как бы только эти припомнившиеся строки теперь по-поэтистее самому перевести на французский и японский? Нет тут под рукой успешно состоявшихся художественных переводов от не рабов, но соперников. Есть только собственная одряхлевшая память и папирус под черновики.

А ещё мне грезилось такое: Прекрасный Буда, или Аллах Великий, или Вишну Наимогущественный, или мною самый из всех них любимый дух Гитчи Манито Владыка Жизни явился мне и предложил: “Зэнд Форэ, всё ужасное, что происходило с людьми с самого момента их создания можно отменить. Представь себе, что не было войн, убийств, казней, смертей от голода, болезней, стихийных бедствий, несчастных случаев – ничего этого не было. Все люди прошлого, из поколения в поколение, доживали до глубокой старости и безболезненно умирали. Во сне. Только были это совсем иные люди. Не было всех твоих предков. Вплоть от трёхсотого колена. Соответственно, и тебя нет. Нет твоей сестры и её дочек. Нет твоих родителей, прародителей – никого из них нет. И друзей твоих и недругов, и обычных знакомых, и всех малознакомых и незнакомых – от полнейших ничтожеств до вселенских знаменитостей. Нет. Вместо вас живут иные люди. Переполненные здоровьем и достатком. Все, без исключения. Ты не против?”

Ради такого дела собой я ещё мог бы пожертвовать. Но моими любимыми хоккеистами игравшими и играющими в НАХЛе – ни за что!

Последние литературные критики и рецензенты давно канули в лету. И так ли удались мне эти философские отступления и внутренние монологи никто оценивать не станет.

Если бы не свалившиеся будто с неба практически неистощимые запасы пергамента, обошлось бы без этой словесной пачкотни. С претензией именоваться вереницей прочно увязанных силлогизмов.

А, вот, пожалуй, биологи посмеются от души над моим колоссальным невежеством. Искусственные интеллекты давно умеют смеяться. И душой, похоже, обзавелись.

Мои дальнейшие скитания, сопровождаемые пространными размышлениями, привели к багажному отсеку. Как выяснилось.

Я повернул в какой-то закуток и упёрся в закрытую дверь. Надпись на ней гласила: “Только авторизованный персонал”. Дверь плавно ушла в сторону. Я осторожно глянул вдаль. Там уходили в перспективу ряды углепластиковых контейнеров самой разнообразной величины и формы. Если кому-то захотелось бы проверить свои способности по прохождению лабиринтов, то здесь было самое подходящее для этого место.

Моя принадлежность к авторизованному персоналу была сомнительна. Если произошёл сбой в системе аутентификации или идентификации, как последствие ещё той прежней аварии, я был обязан об этом немедленно сообщить. Если вновь имела место внештатная ситуация, так что меня опять пускали куда угодно, надо было отправляться в рубку. Непреодолимое желание – делать что либо как можно скорее и по предписанию – отсутствовало. Я невольно любовался своими гоночными автомобилями. Они были совсем рядом. Только ряды контейнеров мешали созерцать их воочию целиком.

Я чувствовал, как соскучился по ним, и как округлились мои глаза, как взлетели вверх от удивления брови. Я ощущал каждую линию в складках сморщившейся лобной мышцы. Я приоткрыл рот и наклонил голову влево. Я словно заворажённый замер и наблюдал, как ветровое стекло моей Ламбургини Кантач Эль Пи Вай 910-7, правый краешек которой я видел вполне разборчиво, запотевает изнутри, и чья-то ладонь, всё также изнутри, оставляет на затуманившейся глянцевой поверхности стекла пятипалый прозрачный след.

Логичнее всего было двинуть оттуда поскорее. Вполне достаточно того, что всё записывалось. И случалось базы данных взламывали и выкладывали смешные моменты. Можно уже было получить удовольствие от просмотра лишь моей физиономии. Я удовольствие получил. По возвращению в Солнечную систему пересмотрел все релевантные записи. Они давно лежали в свободном доступе. Преследуемого мною фиолетового субъекта на них не оказалось. В одном из ракурсов перед моим столкновением с Лао поверх его фигуры при покадровом прогоне еле-еле уловимая лёгкая рябь. И только. А так, как читатель мог догадаться, многое я восстанавливаю не по памяти, а заново по несколько раз пересмотрев и переслушав все записи аудио и голограммонаблюдения того времени с моим участием. Полагаться только на свою память было бы несколько самонадеянно. Память моя прошла через два специализированных релятивистских анабиоза. Который был разработан для путешествий на скоростях, приближающихся к скорости света.

Пожалуй, приостановило моё напрашивающееся бегство от попадания в щекотливую ситуацию притормаживание Милоса-4 перед выходом на околопланетную орбиту Венеры. Он развернулся соплами против движения и запустил двигатели. Пока с небольшой мощностью. Тут же появилось слабое притяжение. Со стороны задней части. Из грузового отделения, соответственно, тоже, и меня туда медленно затянуло. Можно было сразу безболезненно остановиться. Стоило только руку протянуть к ручке какого-нибудь контейнера. Но, в итоге, подразогнавшись в свободном падении до скорости пешехода, я ухватился за такую ручку в метрах пяти-семи от моей белоснежной любимицы. Подвергнувшейся несанкцинированному вторжению с надругательством. Брошенный взгляд назад удостоверился, что дверь за мной незаметно и бесшумно закрылась секунды две тому назад.

В тот же миг дверь автомобиля распахнулась. Появилась маленькая ступня в мягком облегающем мокасине из светло-коричневой замши и щиколотка в тонком прозрачном безупречно сглаживающем угловатости линий капроновом носке салатного цвета. Показалась кисть левой руки. На длинном изящном безымянном пальчике которой красовалось тоненькое колечко с небольшим бриллиантом. За ней другая нога, симметричная копия первой. Брюки прекрасного шёлка того же цвета, что и носки. И наконец – вся женщина. В атласной бурке ярко-лилового цвета.

Прекрасное сочетание! Она тут же ухватилась правой рукой за стойку двери, чтобы не полететь вниз по коридору в глубину багажного отсека. Моё болезненное воображение представляло, как бы все эти одеяния блистали, переливались, будь свет намного ярче.

Представительница прекрасной половины человечества, заметив меня, не вскрикнула и не вздрогнула от неожиданности, и даже не смутилась. Только бирюза-глаза с задором смеялись сквозь узенькую щёлочку из под никаба.

Я невольно прошептал запомнившееся имя. Как оказалось, достаточно громко.

– Зэнд Форэ! Как проходит ваш полёт? – произнесла она в ответ спокойным ровным голосом.

– В сплошных тренировках, – соврал я, не стесняясь. Задавать встречный вопрос было нелепо и неэтично.

Дама одобрительно кивнула и подтягиваясь за ручки контейнеров направилась к выходу. Её элегантный кавалер в униформе космолётчика поспешно вынырнул из недр принадлежавшего мне роскошного антикварного гоночного средства передвижения. Это был Дипеш Сидху. Старые царапины на его щеке зажили. От них не осталось даже лёгких шрамов. Он смотрел – то на меня, с затаённой недоброжелательностью, то с хищными вожделенными позывами вслед удаляющейся особе. Та проследовала до открывающейся при её приближении двери и, не оглядываясь, скрылась за поворотом.

– Своими необдуманными действиями вы скомпрометировали женщину, – нарушил молчание Сидху.

– Я бы употребил “Мы” вместо “Вы”, – ответил я как можно небрежней, – хотя, не скрою – мой вклад носит ключевой характер. Для достижения достигнутой цели я предоставил свой автомобиль.