– Не переживай, я возьму себя в руки, как только мы спустимся, ты же знаешь. Это я только вначале волнуюсь, а потом успокаиваюсь.
– Знаю, ты у нас настоящий удалец-молодец. Пойдем, не стоит заставлять матушку ждать.
Жорка снова кивнул, и они стали спускаться в гостиную.
Наталья Дмитриевна отдавала последние распоряжения насчет ужина. За последние десять лет она практически не изменилась. Седина лишь немного коснулась ее волос, да стала едва заметна сетка морщинок под глазами. Даже располнела она не сильно, видимо, сказывалась ее неуемная энергия, которая не давала набирать лишнее организму. Сегодня она надела бордовое платье, которое подчеркивало ее белоснежную кожу и темные волосы. Длинные сережки с рубинами, подаренные Михаилом Александровичем на последние именины, блестели в лучах заходящего солнца.
– Матушка, какая ты у нас красавица! – воскликнул Лев.
Наталья Дмитриевна подняла голову и увидела молодых людей: одного – высокого, стройного, светловолосого, с тонкими чертами лица и другого – темноволосого, ростом чуть пониже, но тоже стройного, одаренного природной грацией. Таких разных, но таких дружных. Улыбка осветила лицо женщины.
– Мальчики, какие вы стали статные, прямо загляденье. И когда же вы успели вырасти? Подойдите, я вас обниму.
Женщина почувствовала, как на глаза навернулись слезы. Молодые люди улыбнулись и приблизились.
– Левушка, ты готов праздновать именины? – спросила Наталья Дмитриевна своего сына.
– Готов, конечно. Хотя мне кажется, что Жора готов гораздо больше моего, – рассмеялся молодой человек.
Наталья Дмитриевна перевела взгляд на Жорку и прищурилась, от него и в самом деле исходило настолько сильное возбуждение, что казалось, его можно пощупать.
– Тише, тише, дорогой Георгий, – обратилась к Жорке женщина. – Хватит и на твою долю праздника. Не забывай, что сегодня именины Левушки, держись, пожалуйста, скромнее. И на рожон не лезь, особенно это касается девиц Толстоноговых. – Она протянула руку и потрепала юношу по щеке.
Жорка сразу сник, но виду старался не подавать. Он расцеловал руки женщины и только сказал:
– Не волнуйтесь за меня, Наталья Дмитриевна. Я вас не подведу.
Женщина улыбнулась, еще раз провела рукой по щеке юноши и, подхватив под руку Льва, отправилась на крыльцо. Жорка поплелся следом.
Солнце катилось вниз, за густой, пряный лес, за зеленые холмы. Августовский ветер – уже не теплый, летний, но еще и не прохладный, осенний, – приятно обдувал лица встречающих. Наконец на холме показалась первая повозка, в ней, кокетливо придерживая шляпки, смеялись девицы Толстоноговы – премилые двойняшки, в которых по уши был влюблен Жорка. Он еще не решил, кто ему нравится больше, Ольга или Ксения. Иногда он и вовсе их не мог различить, до того они походили друг на друга. «Была бы моя воля, я бы женился сразу на обеих и голову бы не морочил», – думал Жорка. Вслух он, правда, не позволял себе высказывать таких вольностей, а мысленно уплывал в танце сначала с Ольгой, потом с Ксенией. Таким томным размышлениям он любил предаваться, лежа под раскидистой березой, посвистывая и глядя на голубое высокое, бесконечное небо. Это Жоркино времяпрепровождение Лев на былинный манер называл «подпитаться от земли русской». И когда Жорка убегал из душной классной комнаты в сад, Лев, смеясь, кричал ему вслед:
– Подожди меня, я тоже хочу подпитаться!
Мальчики укладывались под дерево и молча созерцали окружающую их природу. Лев то и дело вздыхал и не мог долго оставаться в таком недвижимом состоянии. Жорка же, напротив, разваливался, ленился и только щурился на солнце.
– Что ты все вздыхаешь? – как-то спросил он у друга.
– Не знаю, мысли какие-то тревожные.
– О чем же?
– Вчера про крестовые походы читали. Вот неужели ты не думаешь об том? – Жорка отрицательно мотнул головой, а Лев продолжал: – Я думаю, какие храбрые люди шли в крестовый поход сражаться за Иерусалим, какие чистые и идеальные у них были помыслы.
– Я думаю, что они не храбрые, а бестолковые, – парировал Жорка.
Лев посмотрел на него с ужасом.
– Сам посуди, жили они себе в своей Европе, растили детей, засевали поля. А потом неожиданно их принудили тащиться через полмира, чтобы умереть за какую-то мифическую цель. А помыслы у них вовсе были не идеальные, а корыстные. Сколько добра они себе потом домой притащили. Я имею в виду тех, кто жив остался.
– Почему же ты высшую цель называешь мифической? – Лев покраснел, он не любил, когда Жорка сталкивал мысли Льва с высокодуховных и идеалистических до приземленных. А у Жорки все к этому сводилось.
– Потому что в их обычных жизнях им этот Иерусалим совершенно был не нужен. Им хотелось быть рядом с женами, детьми и родителями.
– А как же погибнуть славной смертью во имя чего-то священного и важного? Как рыцари в средние века в Англии?
– Не, – мотал головой Жорка, – глупости. Говорю же тебе – нет ничего важней жизни. Вот это и есть высшая цель.
– То есть для тебя простое существование является высшей целью? А стремление улучшить жизнь людей является бессмысленным?
– Я думаю, что навязывание любых идеалов – бессмысленно. Ты будешь удивлен, Лева, но в моем понимании мира все просто – нужно просто принять законы и следовать им без исключений, дать право людям самим решать свои вопросы и просто от них отстать, – пожал плечами Жорка.
Они замолкали и оставались каждый при своем мнении. Такие споры нисколько не вредили их дружбе, а только укрепляли ее. Жорка оказался смышленым мальчуганом и довольно быстро схватывал все, чему учился в доме Демидовых. Наталья Дмитриевна уделяла учебе много времени, и Жорка старался ее не подводить. Он прекрасно справлялся с точными науками, особо не тратя на них времени, от чего Лев возмущался и подтрунивал над другом, поскольку ему, Льву, приходилось заниматься зубрежкой, без нее он никак не мог запомнить. Французскому и английскому Жорка так же легко выучился, в доме то и дело говорили на этих языках. Правда, поначалу у него никак не выходило письмо, и он стонал, глядя на красивый витиеватый почерк Льва.
– Я вот в толк взять не могу, на кой черт этим хранцузам столько ненужных букв в каждом слове. Не язык, а кошмар, – бурчал он, но со временем и французский оказался ему по силам.
Чтение скучных толстых книг не приносило Жорке счастья, он искренне не понимал Льва, который мог целыми днями, а то и ночами сидеть с невзрачным томиком, испещренным мелкими буквами. Но со временем он заметил, что за этим наискучнейшим занятием проводят огромное количество времени те взрослые и сверстники, которые наведывались в барский дом. Они с жаром, не свойственным им на первый взгляд, ввязывались в дискуссии, доказывая правдивость своих слов, вели себя недостойнейшим образом: вскакивали, размахивали руками, иной раз хлопали дверьми, уходя и тут же возвращаясь с новым набором аргументов в пользу своего убеждения. В основном так вели себя взрослые, а дети впитывали подобное поведение, тихо наблюдая из своего угла. Когда Лев и Жорка стали чуть старше, к подобным спорам их стал привлекать Михаил Александрович. Густым басом он спрашивал:
– Дети, изложите ваше мнение по этому вопросу – прав Вольтер или нет?
Льву становилось плохо, когда он не мог ответить, поскольку не держал еще необходимой книги в руках. Он бледнел и не мог вымолвить и слова под горящим взором отца. Жорка сразу приходил на помощь другу, ясно и громко отвечал:
– Давеча мы беседовали со Львом на данную тему. Лев считает, что Вольтер несомненно прав касательно нее.
От столь наглой лжи щеки Льва вспыхивали алым цветом, но признаться отцу, что эту книгу еще не читал, сил не было совсем. После столь ужасного конфуза мальчик с невиданной ему страстью бросался читать книгу, чтобы быть готовым в следующий раз к дискуссиям.
Жорка же наоборот ничего не читал, он слушал полемику взрослых, делал выводы, запоминал суть, имена и даты. Но главным его козырем было то, что он мог мгновенно сориентироваться и выдать ответ, который хотели услышать взрослые, не вдаваясь в конкретику.
Постепенно из забавного деревенского зверька он превращался в «деревенский бриллиант», как его называли друзья Натальи Дмитриевны и Михаила Александровича. Он был противоположностью Льва – быстрый, хваткий и обаятельный. И если поначалу соседи к подобной «игрушке» относились скептически, то со временем стали говорить о Жорке как о находке и отмечали современные взгляды Демидовых: дескать, они в русской деревне сумели пойти в одну ногу со всей Европой.
Зимой в город ездили редко, Лев был слаб здоровьем и плохо переносил поездки, да и в целом московский воздух. В Петербург, в столицу, его вообще никогда не вывозили, боялись. Наталья Дмитриевна и Михаил Александрович уезжали в сезон на пару месяцев, но по сравнению с остальными представителями знатных фамилий охотнее проводили время в деревне со своим горячо любимым чадом. Наталья Дмитриевна со свойственной ей энергией занималась с мальчиками и учила их всему, что знала сама. Жорка сначала внутренне сопротивлялся, стонал и стенал, но потом смирился и поплыл по течению: русский, французский, география, арифметика, танцы, стихи, рисунок, верховая езда, летом – плавание, а еще музыка.
Музыки было настолько много, что Жорка был вынужден научиться худо-бедно играть на пианино, с недостаточной страстью, как говорила ему Наталья Дмитриевна. Научился петь, а точнее подпевать Льву, у которого был прекрасный голос. Правда, женщина морщилась, сама того не желая, когда Жорка затягивал «А-а-а-а-а-а-а», но от мальчика не отставала и заставляла работать его с еще большей энергией.
Иногда Жорка чувствовал зависть или ревность ко Льву или к его талантам. Но даже ребенком он понимал, что жить в барском доме ему нравится гораздо больше, чем проводить время с отцом, который никак не выражал радости, когда мальчик наведывался по воскресеньям. Поэтому он тушил в себе недостойные чувства и старался быть благодарным. Благодаря своему незлобивому и веселому характеру Жорка научился искренне и беззаветно любить своего друга и все семейство Демидовых.
И вот он, пятнадцатилетний юноша, переминаясь от нетерпения, жаждал увидеть сестер Толстоноговых, выглядывая из-за плеча именинника. Откликнувшись на немое томление Жорки, из-за угла показалась коляска, в которой сидели Иван Петрович и Мария Васильевна – старшие представители династии, напротив них в светлых летних платьях восседали Ксения и Ольга. Они смеялись и, заметив встречающих на крыльце, стали энергично махать молодым людям, после чего сразу были одернуты строгой, затянутой в тугой корсет матерью.
Жорка, когда увидел смеющихся девушек, не сдержался и издал восторженный писк.
Наталья Дмитриевна и Лев одновременно обернулись.
– Георгий, о чем я тебя предупреждала накануне? Помни о приличиях.
– Конечно помню, – а сам задышал еще быстрей и глубже.
Наталья Дмитриевна кивнула и улыбнулась. Ей было забавно смотреть на румяные от юношеской страсти щеки Жорки, на его нетерпение и предвкушение праздника, но также она почувствовала, что наступило время неприятного разговора, который необходимо устроить завтра же. Нужно объяснить мальчику, что жить в мире, в котором будет жить Лев, у него не получится. Да, она определит его в реальное училище, а Михаил Александрович похлопочет за место чиновника, но, пожалуй, это все, что они смогут для него сделать. Нужно рассказать, что ни один отец из их круга не согласится выдать за него свою дочь, как бы хорош и привлекателен ни был Георгий. Нужно предупредить его, пока он не наделал глупостей из-за своего горячего и трудно управляемого нрава. Она вздохнула и потрепала его по щеке. Юноша расплылся в улыбке, от которой в груди Натальи Дмитриевны заныло. Ох как не хочется объяснять этому очаровательному шалопаю, что жизнь его не будет наполнена балами и девицами, а нужно будет непомерно трудиться, чтобы обеспечить себя и будущую семью.
Но вот уже слышится смех девиц Толстоноговых, как всегда беспричинный и звонкий, словно хрустальные колокольчики, скрип колес и лошадиная неторопливая поступь. Еще минута, и Ольга и Ксения спрыгивают с подножки коляски на землю, а за ними величаво и медленно спускаются неторопливые родители; вот из-за поворота показалась следующая коляска, и еще одна, и еще. А вот затарахтел блестящий невероятный автомобиль уральского миллионщика Давыдова.
Жорка стоял с придурковатым лицом, ошалевший от запахов духов, поцелуев, объятий, поздравлений, смеха. Лев, наоборот, выглядел спокойным, словно ему каждый день привычно было встречать гостей таким образом. Он мило улыбался, учтиво кланялся, жестко держал спину при каждом похлопывании по плечу и в целом казался спокойным и даже слегка отстраненным. Он немного расслабился, когда время, отведенное для встречи гостей, истекло, и можно было влиться в шумную толпу, которую развлекал Михаил Александрович.
Гости рассыпались по саду яркими группами, занимая скамейки и кресла, специально расставленные повсюду. Шампанское уже лилось рекой и делало лица гостей румяней, а разговоры более душевными. Наталья Дмитриевна перемещалась от одной группы гостей к другой, для каждого прибывшего у нее находилось доброе слово или шутка. Она помнила о том, кто из родственников гостей заболел, и справлялась о здоровье или об успехах в учебе или службе. Лев, окруженный молодыми девицами, словно разноцветными бабочками, рассказывал о своих планах на жизнь, о том, как он проведет в Москве свой первый год, а после поедет учиться в столицу. Милые барышни вздыхали и не сводили глаз с его бледного благородного лица.
Жорка, напротив, носился среди гостей раскрученной юлой. Особенно его, конечно, интересовали молодые представительницы семьи Толстоноговых, но памятуя о словах Натальи Дмитриевны, он старался приблизиться к ним как бы невзначай. С ним охотно разговаривали пожаловавшие на праздник гости, хотя не с таким интересом и открытостью, как со Львом, скорее, просто из вежливости. Вот пожилой граф Голованов, подкручивая ус, решил пошутить и на французском послал Жорку за вином. Граф был человек новый в этих краях и доподлинно не знал Жоркиной истории.
– Gar?on, apporte – moi du vin de la cave[1 - Мальчик, принеси-ка мне вина из погреба (фр.).], – произнес граф с улыбкой, глядя на Жорку. На секунду в глазах юноши мелькнуло смятение, но исчезло настолько быстро, что его никто не заметил. Он остановил свой взгляд на графе, улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой и ответил на прекрасном французском:
– Je suppose que c'est vous qui me dites cela, Comte? Dites-moi ce dont vous avez besoin et je vous apporterai immеdiatement le vin nеcessaire[2 - Я полагаю, это вы мне, граф? Скажите, чего вам не хватает, и я мигом принесу необходимое вино (фр.).].
На лице графа Голованова отразилось удивление, смешанное с недоверием:
– Неужели ты на французском способен? Ты, я слышал, деревенский будешь, – прищурил подслеповатый глаз Петр Николаевич.
Жорка закусил губу, внутри от злости заклокотало, хотя в сущности граф не сказал ничего нового. Он вдохнул и выдохнул, как учила его Наталья Дмитриевна, и снова, нацепив на себя неотразимую улыбку, ответил:
– Пожалуй, не так хорошо, как ваше благородие, но Наталья Дмитриевна отмечала, что я довольно способный, почище многих недеревенских буду.
– И впрямь способный, – потирая руки, сказал граф.
Он с хитрецой посмотрел на Жорку, придумывая, как бы еще развлечься, тестируя мальчика.
– Жора, замени меня, пожалуйста, – Лев неслышно подошел и положил руку на плечо друга. – Дамам хочется услышать, как мы на охоту ходили, а ты рассказчик получше меня будешь и повеселишь всех анекдотом про несчастную куропатку, которая напугала половину горе-охотников.
Жорка кинул быстрый, полный благодарности взгляд на друга, откланялся и нырнул в толпу хихикающих и галдящих молодых женщин.
Праздничный ужин накрыли в доме. Когда все было готово, Наталья Дмитриевна звонким голосом пригласила всех к столу, чтобы поздравить и выпить за Льва Михайловича. Гости одобрительно зашумели и двинулись через открытые французские окна прямо в гостиную.
Чтобы избежать недоразумений, на столе стояли карточки с именами, написанные красивым витиеватым почерком Натальи Дмитриевны. Жорка обнаружил свое имя между именами далекого родственника Михаила Александровича – вечно брюзжащего помещика Дмитрия Константиновича, который любил погостить в усадьбе Лесовцево, – и дальней родственницы Натальи Дмитриевны, которая также не прочь была пожить здесь месяцок-другой. Разочарованный такой компанией, Жорка приуныл, да еще оказалось, что граф расположился не так уж далеко от него и, поджимая тонкие губы, поглядывал на Жорку и покачивал головой. Жорка с тоской посмотрел на Льва, который сидел между Ксенией и Ольгой.
Под недовольным взглядом графа Жорка почувствовал, как кровь в его жилах побежала быстрее. Его злило, что этот старый, ничем особенно не выдающейся человек, практически растративший свое состояние, сейчас поджимает губы, возмущенный присутствием за столом его, Жорки, только потому, что он стоит по социальной лестнице в самом низу, тогда как граф – на самом верху. И чем это различие обусловлено? Только тем, что он родился в благородной семье, а Жорка – в семье кузнеца. Получается, только по факту рождения граф безусловно, сразу, в отличие от Жорки, становится лучшим представителем человечества? Мальчик был в этом не уверен. Подобные мысли появились у него в голове после прочтения «Общественного договора» Жан-Жака Руссо. Свобода, равенство и братство – три основных постулата этой книги. Жора очень увлекся ей и представлял себе, что когда-нибудь и он заживет жизнью, где человек будет знаменит своими поступками, а не происхождением.
Граф посматривал на Жорку, всем своим видом демонстрируя неодобрение. Одно дело – когда сын кузнеца просто болтается среди гостей, а другое – когда он сидит за общим столом. Покрутив ус, граф подался в наступление:
– И все-таки вы… – граф щелкнул пальцами, – напомните, как вас зовут.
Жорка сразу понял, что старик обращается именно к нему, хотел было набычиться, но вспомнил наставления Натальи Дмитриевны, выпрямил спину, расправил плечи.
– Меня зовут Георгий Зайцев, – медленно и отчетливо произнес Жорка.
– Да-да, точно, Георгий, сын кузнеца. Жорка, стало быть. Так вот, позвольте вас спросить каково это – увидеть мир другими глазами? Не из-за наковальни и кожаного фартука вашего отца, а со стороны высшего общества?
За той частью стола, где сидели Жорка и граф, воцарилось молчание, никто не позволял себе говорить так с мальчиком, если желание подобного разговора возникало при знакомстве с ним, то при виде того, как с ним обращаются Демидовы, оно сходило на нет.
Жорка сглотнул, провел ладонью по жестким от помады волосам и спокойно, отделяя одно слово от другого, произнес:
– Это большая удача. Я счастлив, что заслужил такое доверие Натальи Дмитриевны и Михаила Александровича. Безусловно, это шанс, который выпадает немногим, и я планирую доказать всем, что достоин.
– Н-да, – зашлепал губами Петр Николаевич, – тот еще образчик. Ну и как ты собираешься пользоваться шансом этим? Расскажи-ка подробнее.
– Я… – во рту мальчика стало сухо от волнения, щеки покрылись красными пятнами. – Я окончу реальное училище и выбьюсь в люди сам, своим умом и прилежанием.
–Ха-ха, – хрипло и противно рассмеялся граф. – Как же ты сам выбьешься, коли никто не замолвит за тебя ни словечка?
– При всем уважении, сейчас время другое, Петр Николаевич, – не выдержал Жорка и махнул головой в сторону Давыдова. – Вы про миллионщиков уральских знаете? Так вот, иногда достаточно вот здесь иметь. – И Жорка постучал себя пальцем по лбу.
Старый граф хмыкнул, но, по всей видимости, сдаваться не собирался.
– Для того чтобы уральским миллионщиком стать, нужно не только здесь иметь, – Петр Николаевич указал на лоб, – но и капиталец небольшой для начала. Может, неплохо было бы жениться на обеспеченной наследнице, но кто же за сына кузнеца свое дите отдаст, да еще и с приданым?
Жорка от этих слов побагровел. Сжав под столом кулаки, он боролся с желанием надавать тумаков, смотрел вниз на тарелку и дышал, пытаясь справиться с гневом. Умом Жорка понимал, что граф не сказал ничего нового или оскорбительного, подчеркнул просто правду жизни. Но мальчик, избалованный за эти годы любовью Натальи Дмитриевны, неотеческим, но весьма достойным отношением Михаила Александровича и, конечно, беззаветной дружбой Льва, привык чувствовать себя равным им. Да еще этот Руссо со своей книжкой.
– Вы, безусловно, правы, Петр Николаевич. За мной абсолютно ничего нет. Зато у меня есть огромное желание сделать так, чтобы это что-то появилось. Поверьте, я приложу все усилия, и дай бог вам, Петр Николаевич, здоровья и сил, чтобы вы дожили до того момента, когда вы обо мне еще услышите, – произнес мальчик спокойным, но дрожащим от эмоций голосом.
– Дерзость и невоспитанность во всей своей красе, как я и думал, – удовлетворенно заметил граф и, отвернувшись, задал вопрос соседу об охотничьем сезоне.
Соседи с интересом, предвкушая сплетни, которые поползут после этого разговора, наблюдали за этой перепалкой. Странная тишина за этой частью стола наконец привлекла внимание хозяев. По одному взгляду на Жорку Наталья Дмитриевна поняла, что что-то идет не так. Ее сердце кольнуло материнское предчувствие, и она поспешила прийти на помощь.
– Георгий, дорогой, подойди, у меня есть к тебе небольшая просьба, – она помахала мальчику со своего места. – Я по своей забывчивости оставила ноты, которые мы собиралась играть сегодня, у себя в комнате. Принеси их, милый. Лев, сходи с Георгием, нужно выбрать очередность музыкальных произведений.
Все это было сказано с таким изяществом, что даже Петр Николаевич кивнул головой хозяйке, он расценил этот жест как желание освободить графа от общества кузнецкого сына, а не наоборот.
Жорка элегантно приложил белоснежную салфетку к губам, извинился и вышел из-за стола. Лев отточенным движением головы кивнул девушкам и с видимым облегчением покинул свое место. Эти сестры Толстоноговы трещали без умолку о всяких глупостях, юноша скучал и не понимал, как можно влюбиться в таких пустоголовых девиц. С ними даже поговорить было не о чем. Кроме хорошенького личика, более они никакими достоинствами не выделялись.
– Жорка, что стряслось? – спросил Лев, когда они остались одни. Щеки Жорки алели, а черные глаза блестели, как лаковая китайская шкатулка.
– Лев, – выдохнул Жорка, пытаясь говорить спокойно, тогда, как ему хотелось кричать от злости.
Мальчики поднимались по лестнице.
– Что же это такое? Неужели теперь всю жизнь меня будут унижать люди, которые по происхождению выше меня? Для этого ли я учился, слезы лил над этим треклятым роялем и скучными книгами, чтобы теперь старый граф всем видом давал мне понять, что ему претит сидеть со мной за одним столом? Неужели меня дальше так и будут шпынять за то, что я родился сыном кузнеца?
– Жора, прошу тебя, не бери в голову. Эти глупости отживают свой век. Поверь мне, в Париже давно уже нет ничего подобного. Каждый там оценен по своим способностям, а не по тому, где и как он родился. Мы получим образование и поедем путешествовать. Я упрошу маменьку и отца, чтобы нас отправили вместе, а уж там-то мы посмотрим на цивилизованную публику. Прогресс дышит нам в спины и подгоняет нестись вперед на скорости локомотива, а мы все еще меряем достоинства человека его родословной, – мальчик говорил с жаром и несвойственной ему энергией.
Жорка улыбнулся и с благодарностью посмотрел на друга.
– Твои слова, Лев, вселяют надежду, – он улыбнулся. – Ты очень хороший друг. Как я был бы рад, если бы даже часть твоих слов стала правдой.
– Можешь даже не сомневаться, Жора. Я уверен, что так и будет. Засиделись мы в своем болоте, недаром настроения разные появляются.
– Какие настроения и чьи? – не понял Жорка.
– Да так, слышал я тут кое-что, когда наш дядя с отцом беседы вел о политике, которую наш царь ведет. Пора бы меняться, но я сейчас не буду об этом. Получается, я будто сплетни тебе пересказываю, а я этого не люблю, ты сам знаешь.
Жорка кивнул.
– Давай без сплетен, – вздохнул он, но потом потряс головой, словно смахивая с себя грустный морок, и уже весело сказал: – Пойдем все-таки принесем ноты, и я буду самым счастливым человеком на свете, если сегодня вечером мне доведется услышать, как поет наш именинник.
– Ладно, спою «Соловья» специально для тебя, – рассмеялся Лев.
