Лина Серебрякова "Крепитесь, други!"

Шурочка помолчала. Четырнадцать долларов умножить на шесть тысяч рублей… ой-ой!

– Нет уж, лучше позвонить.

"Не звони, не звони!"– кричало предчувствие. Но четырнадцать долларов, это по курсу восемьдесят четыре тысячи рублей, такие деньги на дороге не валяются. За восемьдесят четыре тысячи сколько нужно горбатиться на грядках, стоять на рынке…

Она позвонила, сама не своя.

– Никаких доплат, – последовал жесткий ответ. – Так не делается. Ты посчитала, мы оплатили. Все. И чтобы наши материалы выходили в срок. Ясно?

Шурочка посидела молча, переживая эти слова и потерю денег, потом обо всем рассказала в комнате. Здесь каждый делился своими случаями для общего опыта.

– Да, – посочувствовала Екатерина Дмитриевна. – Ничего не поделаешь, проще внести эти деньги, чем связываться с "братвой". У них свои законы. Они так жестко-честны между собой, что за малейший обман убить могут. А как иначе? Там нет печатей, нет расписок.

Екатерине Дмитриевне нравилось внимание.

– Между прочим, так было между русскими купцами до революции. Били по рукам и все, сделка считалась заключенной, – продолжала она. – На многие тысячи рублей, а тогдашний рубль нечета нынешнему. Нарушил слово – тебя ославят на весь мир в книге несостоятельных должников с указанием причины, мол, злостный умысел или по уважительному, болезнь, мол. А как иначе? Доверие обманывать нельзя, на доверии жизнь держится.

Виктор выслушал молча, но подумал примерно то же. И еще он подумал о больших деньгах, о больших делах, которые проворачиваются в таких подвалах.

О больших, огромных деньгах думалось ему до самого вечера.

Два-три дня спустя Шурочку пригласили в мебельный салон.

– Вы меня убедили, – сказал в ответ на ее звонок молодой директор, – нам нужна реклама в такой газете. Приходите. Спросите Джони.

– Джони?

– Почему бы и нет? – и хорошим голосом объяснил, как доехать.

Шурочка взволновалась. Умные деловые люди будут слушать ее, смотреть на нее, при них придется считать сумму, скидку, наценку, заполнить бланк с печатью… ой!

– Хочешь, поедем вместе? – предложил Юра.

Он уже уступил ей место у окна и пересел в угол, чтобы видеть ее рыжие кудри-пружинки, нежную белую шейку, думать бог знает о чем, шаркая под столом ногами…

Но Шурочка уже сделал выбор. И выбрала не его. Виктора. Она сама прыгнула в его объятия. Уселась как-то раз прямо на его стол и смело растрепала его темные волосы.

– Голову мыл, Витек? Блестят, как шелковые.

Виктор не спеша выпрямился, тряхнул головой, развернул плечи.

– Я весь мылся, – протяжно ответил он и перехватил ее запястье. – Х0р0ша б0ярыня! – сказал на "0" и щекотнул пальцем розовую ладошку.

Она отдернула руку

– Ты на сцене первым… этим… героем… был, небось?

– Я везде первым героем, – и близко-близко заглянул в ее зеленые кошачьи глаза.

Вот и все.

Шурочка стала бывать в его квартире.

Вместе с нею воцарилась чистота, домашние соленья-маринады и несколько комнатных цветов в горшках. Такие же цветы появились и в агентстве. Дня через три Шурочка справила свой день рожденья. Она старалась во всю, чтобы Виктор твердо усвоил, что грех упускать такую хозяйку. Мясо с черносливом и морковкой, расстегаи с рыбой, зеленые, необыкновенной вкусноты салаты – все было щедрой рукой выставлено на угощение.

На Шурочку посмотрели другими глазами.

– Как ты готовишь такое мясо? А что добавляешь в тесто? Уксус в салате яблочный или винный? – наперебой выспрашивали женщины.

Виктор ел за двоих и похваливал.

Их сближение порадовало Валентину. Во всем мире служебные романы почитаются добрым знаком. В присутствии любовников повышается общее настроение, кипит и спорится работа, и словно в праздник, расцвечиваются улыбками самые хмурые лица и самые рутинные занятия. А где душевное здоровье, там и ценные идеи.

А где ценные идеи, там и успех!

И лишь бедному Юре достались сплошные терзания семнадцатилетней юношеской ревности.

– Хочешь, поеду с тобой? – повторил он.

Но Шурочка отмахнулась.

– Я сама. Подумаешь! Джони какой-то…

В переулок она приехала за полчаса до назначенного срока.

Было пасмурно, накрапывал дождь. Подновленные купеческо-замоскворецкие дома были заняты офисами и посольствами. Вдоль тротуаров стояли дорогие машины. У одной из них все время срабатывала сигнализация, оглашая воздух громкими воплями.

"Московские соловьи", – назвал их неизвестный шутник.

Мебельный салон "Фортуна" расположился на первом этаже хорошенького особняка. Как и все его соседи, он был свежевыкрашен в разные цвета с большим искусством, отчего вензеля и виньетки на фасаде, ступенчатые фризы под крышей и цокольные выступы у подножья верно служили его украшению, так же, как и скругленный внешний угол, обращенный к проулку. В дверях за порогом начинался салон, и там, у самого входа играли в карты на журнальном столике с перламутровым рисунком два охранника.

Они молча посторонились.

Шурочка вошла и оглянулась по сторонам.

Красота-а…

Таких вещей она еще не видывала. Полированный орех, карельская береза, итальянское желтое дутое стекло в створках сервантов, все узорно, гнуто, зеркально.

– Жить хочется среди такой мебели! – подумала она. – Надо сказать этому Джони, пусть порадуется.

Джони вышел к ней прямо в коридорчик, щуплый молодой блондин в темно-синем, в полоску, дорогом костюме. Не приглашая ее в кабинет, стоя в трех шагах, он посмотрел на нее долгим странным взглядом.

– А вы уже третья у нас, – объявил ровно, без выражения, – каждую неделю приходят от вас. Все разные.

Шурочка опешила. Ничего себе! Она умела постоять за себя и приготовилась к отпору.

– Зачем же вы приглашаете, если не хотите давать рекламу? – вскипела, готовясь к бою.

Он пожал плечами. Глаза его смотрели плоско и безжизненно.

– Какое мое дело! Договаривайтесь между собой сами. И газета ваша плохая, хуже нее не встречал.

Шурочка метнула в него зеленый презрительный взгляд, но Джони стоял расслабленно, словно отсутствовал.

– Дурак! – крикнула она.

Круто повернулась, вихрем пронеслась мимо резных шкафов и выбежала на улицу.

В агентстве снова рассказала обо всем, спросила, кто уже побывал в этом салоне? Никто. Пылая гневом, взяла лист бумаги, написала крупно "Джони-дурак! В "Фортуну" не звонить!"

И приколола на стенку.

Агнесса подняла голову.

– Судя по всему, Александра, это не простая фирма.

– А какая?

– Подсадная, – ответил Юра.

Шурочка повернулась к нему.

– Как это?

Агнесса опустила глаза и легонько отмахнулась пальцами.

Алекс плавно затормозил черный джип. Пробка. Впереди метров на сорок виднелись крыши машин, сзади быстро набиралось столько же. Пробки-пробочки, бессмыслица прогресса, для них теперь необходимо оставлять запас времени.

Он набрал номер на мобильном телефоне.

– Грач? Я, Алекс. Стою в пробке у Никитских ворот. Слушай, что за бред с этим Джони? Совсем спятил? В "Каскаде" он за дурака на стенке висит.

– Он на травку не крепок, Андреич.

– Разберись и доложи. Так. А как Второй?

В трубке помолчали.

– Гм… у него теперь собственная охрана.

– Она всегда была.

– Не такая… Тут другие дела, Андреич.

– Знаю. В фельдмаршалы метит.

– Как говорится, втемяшилось блажь, колом не выбьешь. Почему-де не доверяете, шифрами не делитесь, прибыль утаиваете… Ну, помнишь, что он выдавал в "Зубре" после третьей бутылки? Опасный мужик, Андреич. Но простой. Против своих не пойдет.

– Вы земляки, вам виднее. Остерегись. Все, поехал. Счастливо.

Вряд ли Валентина представляла себе, кем был Алекс.

Они познакомились в прошлом году, летом, на Селигере, в уединенном частном пансионате, куда Розалия отправила Валентину после всего, что произошло весной. Валентина уже не могла оставаться одна в квартире, стены, казалось, падали на нее, вновь слышала она выстрелы, крик…

Бесценна помощь друзей в трудную минуту!

И там, в лесном озерном краю, она понемногу пришла в себя.

Под бледным голубым небом стояла мудрая тишина. Пахло хвоей. Стволы высоких корабельных сосен были по-северному покрыты мхом и лишайником, даже с ветвей свисали зеленовато-серые кружева.

Валентине предоставили солнечную угловую комнату в два окна.

На веранде жили две ласточки. В гнезде, прилепленном к потолку, горласто верещали птенцы, а внизу, на подстеленном газетном листе, копились "продукты жизнедеятельности", куда их опрятно сбрасывали новорожденные голопузики. Родительские хлопоты ласточек были внятны Валентине. Покачиваясь поутру в кресле-качалке, расслабленным теплым сердцем наблюдала она их стремительные прилеты-улеты, разинутые навстречу им желтые клювы, в которые быстро-быстро рассовывался улов.

Ах, если бы ни о чем не думать!

Днем она уходила бродить по светлым озерным берегам, среди трав и цветов, в зное и запахах дикого лета, смотреть, покусывая еловые иголочки, на дальние зеленые холмы, или бездумно слушать чмокающий плеск волны, сидя в привязанной к столбику лодке, отмахиваясь от комаров ореховой веткой. Озеро сквозило мелкой рябью и словно струилось перед глазами.

Над головой белели пухлые облака, на их сизых ровных подошвах росли вверх озаренные ватные громады.

Нашлось и другое успокоение.

Молочно-зеленое поле льна. Волнующаяся под ветром ширь его напоминало море, сходства добавляли пятна светлых и темных оттенков. По окраинам поля краснели заросли вероники и конского щавеля, похожие на гречишные посевы, медово пахло земляничным листом. В травах и мхах возле шершавых, рыжих от лишайников, выветренных и прогретых солнцем валунов земляника цвела особенно густо.

Пустынно, тихо.

Валентина ложилась с краю льняного поля, смотрела то в бледное небо, то в частые рядочки высоких нежных стеблей и, словно в детстве, грезила о дальних странах, о морях-океанах. Это поле исцелило Валентину.

В этих прогулках она понемногу пришла в себя.

Не сказать, чтобы ужасное потрясение совсем поблекло в ее памяти… но общеизвестны свойства времени и пространства для любого горя.

Наконец, причесываясь как-то раз на веранде, увидела она в зеркале яркое голубое небо, солнце, блеск прохваченных лучами пышных золотистых волос и свое молодое свежее лицо с ямочками в уголках губ, спокойным взглядом серых глаз под высокими бровями…