КИРИЛЛ ЛЕГЛЕР "КАПИТАН КОЛЕНКУР"

Мистическая и романтическая повесть о похождениях безымянного капитана лейб-гвардии и его приятеля, чиновника департамента Морских и небесных коммуникаций. Действие развивается в параллельном мире Санкт-Петербурга, где присутствуют сразу реалии 19-го и 20-го века. Капитан лейб-гвардии ищет свое утерянное имя и любовь, находит их и теряет. Его приятель, скромный чиновник Вячеслав Самсонович, ищет землю обетованную в петербургских трущобах и на далеких окраинах. Оба героя переживают опасные, и в то же время невероятные приключения.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Автор

person Автор :

workspaces ISBN :

child_care Возрастное ограничение : 16

update Дата обновления : 19.07.2024

КАПИТАН КОЛЕНКУР
КИРИЛЛ ЛЕГЛЕР

Мистическая и романтическая повесть о похождениях безымянного капитана лейб-гвардии и его приятеля, чиновника департамента Морских и небесных коммуникаций. Действие развивается в параллельном мире Санкт-Петербурга, где присутствуют сразу реалии 19-го и 20-го века. Капитан лейб-гвардии ищет свое утерянное имя и любовь, находит их и теряет. Его приятель, скромный чиновник Вячеслав Самсонович, ищет землю обетованную в петербургских трущобах и на далеких окраинах. Оба героя переживают опасные, и в то же время невероятные приключения.

КИРИЛЛ ЛЕГЛЕР

КАПИТАН КОЛЕНКУР




Сенная площадь. Чудеса

Янтарный мундир

Однажды, следуя по делам службы, очень и очень торопясь, я шел через Сенную площадь. Толпы разнокалиберных торговок и торговцев окружали меня со всех сторон, и тыркали, и передавали с рук на руки, и рвали меня на части, и тыкали в мое ухоженное и вполне приятное, спозаранку выбритое лицо печеных зябликов, воробьев и снегирей, умерщвленных самым беспардонным и неблагородным образом. «Ешь, ешь, ешь – орали и верещали они – ешь, пока горячие!» Несчастные птахи. «Вот – думаю – еще вчера они летали и беседовали с ангелами, пили какую-нибудь сладкую небесную амброзию, а сегодня исчезают в чьих-то темных, смрадных, не особо разборчивых желудках». И каждый из нас надеется, что это будет с кем угодно, но только не с ним. Может, вон с тем улыбчивым офицером, торгующего втихаря петушка на палочке, но только не с ним, не с ним, не с ним. Упаси боже.

Заплаканная и несчастная тетка поднесла к моему чувствительному носу щепотку растрепанной квашеной капусты: «Покушай, батюшка. Зацени. День еще ой как долог». Долог. «Мой-то, наверное, уже не покушает». Ну почему ж? Капуста, наверное, пахла ацетоном. Господь с тобою, матушка. Я сыт, сыт, сыт по горло. Спасибо тебе. Мне бы только добраться до трамвая, который вот уже где-то позвякивает посреди необъятной бушующей площади. Плывет. Аккуратненько крадется, чтоб никого не переехать. Не оттяпать руку или ногу. Зовет меня. Кличет. Такой жизнерадостный и веселый, не в пример нам всем. И дальше я поеду в Коломну, и дальше – на Лифляндскую улицу, где с некоторых пор квартирует и благоденствует наш замечательный и несравненный департамент. Подальше, подальше, подальше отсюда. От людского, вечно шумящего и орущего моря. Не понимаю. Как я тут вообще оказался. Персонам, вроде меня, не следует появляться на Сенной площади в любое время дня и ночи. Как я только мог позабыть об этом? Если директор узнает, если только обратит внимание на мое слегка помятое платье, если пронюхает, что перехватил по дороге аппетитного жареного зяблика или воробышка, он скажет: «Экий вы голубчик, неаккуратный. Извазюкались в соусе. С ног до головы. А еще небесный начертатель. Ваши губы перепачканы зябликом. Ступайте и приведите себя в божеский вид. В следующий раз потрудитесь добираться как-нибудь иным путем».

Легко ему говорить. Другим путем. Каким другим путем? Где прикажете найти другой путь?

Прорубаясь через шумную оголтелую толпу, продающую и покупающую все-все-все на белом свете, я вдруг заметил добрую одинокую старушку, в руках у которой блестел и радужно переливался какой-то необычайный воинский мундир чудесного янтарного цвета. Я невольно остановился. Казалось, само вечернее солнце будто бы бродило между его размашистых рукавов, узорчатых карманов и драгоценных пуговиц. Ишь ты, какое сокровище. Сам государь не побрезговал бы надеть его, выходя на ежегодный плац-парад на Марсовом поле. Я спросил, есть ли тут какие-нибудь скрытые лампочки, провода и батарейки, и в чем вообще секрет. Почему это, с чего это вдруг мундир мигает и светится. Старушка ответила, что нет тут никаких ни лампочек, ни батареек. А светится и сияет мундир сам по себе, потому что таково его изначальное свойство. «Купи, купи, батюшка – прошамкала старушка – тебе в нем будет счастье». «Почему же это?» «Сам прусский король его клеил, тут все янтарь да яхонт, да наши богатыри отобрали его себе, померли уж все». Хм. Так-таки и померли. Никогда не слышал этой истории.

«А почем продаешь?» «Сто рубликов». Сто рубликов! Ну, у меня в кармане не было означенной столь довольно весомой и круглой суммы, я накануне невзначай сильно поиздержался, торговаться я не хотел, не умел, да и не было времени – начальство требовало моего присутствия незамедлительно. А я еще и до трамвая не добрался. Где он там теперь. «Я – говорю ей – завтра же за мундиром непременно зайду, ты уж будь здесь». «Как знаешь – ответила старушка – завтра так завтра».

На следующее утро, одолжив у приятеля сто рублей, а то и сто десять, я устремился во всю прыть на Сенную. Неяркое солнышко робко выползло откуда-то из-за крыш, и необъятное торжище проснулось, ожило, гудело словно улей и было уже полным-полно народу. Я, как и прежде, врубился в дурную и гогочущую толпу, и обошел, терпя брань и несносные насмешки, все самые укромные и отдаленные уголки безбрежной и безбожной площади. Мне предлагали и зябликов, и капусты, и леденцов. Сколько угодно, и причем задешево. «За сто десять рублей я мог бы купить миллион леденцов – подумал я – и накормить весь наш департамент». Я одарил бы и швейцара Алексей Петровича, и фельдшера нашего Кукушкина, и самого директора, да мало ли еще кого. Я был бы героем! А потом бы я пошел себе гоголем по Лифляндской улице, раздавая красных и зеленых петушков направо и налево, и любая встречная девушка, без сомнения, отдала бы мне, так сказать, самое ценное, свое сердце – в обмен на сладчайшего петушка, оседлавшего вертлявую и немного липкую озорную палочку.

Но загадочной старушки нигде не было. Тщетно я искал снова и снова. «Где она?» – спросил я у ее соседок, продающих прошлогоднюю сметану, плавленые вонючие сырки и калорийное пальмовое молоко, коим с недавних пор питаются наши всеядные ломовые извозчики. «Лизавета Петровна?» – хором удивились старушки – так ейному мужу вчерась на Аптекарском мосту каленым ядром отвинтило голову, и она пошла его навестить. Отнести сметану, яйца». «Что за ерунда – подумал я – каким это ядром, как это так на мосту отвинтило голову, как это так пошла навестить, как это так – сметана и яйца».

Господи, ну растолкуй ты мне это. Как можно безголового мужа кормить сметаной и яйцами? Там нет ни рта ни зубов. Ну, и до Аптекарского мосту путь отсюда неблизкий, поди дождись ее теперь. К тому времени наверняка стемнеет, и торжище на Сенной разойдется и расползется по своим углам и щелям – пережидать жуткий полночный час. И нечего, и бесполезно в таком случае ее ждать. Мою загадочную старушку. Я озябну, ослабну, остолбенею и стану легкой добычей для хладнокровных ночных существ, шныряющих и тут и там. Они же мне проходу не дают. А до Аптекарского мосту я сам ходил как-то пешком, от нечего делать, теперь вот все ноги отваливаются.

Что ж, всякое бывает. Наш мир и наш город в частности, как известно, переполнен всевозможными чудесами, как мокрый носовой платок – мерзкими микробами. Сунь его в карман, и вот они уже разбегаются по всему телу. Между тем, кого-то эта самая Лизавета Петровна со своим несчастным безголовым мужем мне напоминала. «Уж не приходилась ли она ранее невестою покойному Вячеслав Самсоновичу?» – спрашиваю. «А как же – охотно подтвердили разговорчивые старушки – еще как приходилась, и на лодке вместе плавали». Плавали. А Лизавет Петровна просила передать, что ни сегодня, ни завтра сюда не придет. Уж боится, не из полиции ли вы, и не посадите ли ее, бедную вдовушку, на гауптвахту за то, что янтарный мундир посреди Сенной площади кому угодно торговала. Посреди мертвых зябликов и понурой квашеной капусты. А не надо бы, конечно.

«Ну нет конечно – думаю – какая уж теперь гауптвахта, времена сейчас тихие и человеколюбивые, богоугодные, не то что три или четыре года назад, когда и за одно неаккуратное словечко могли упечь за десять тысяч верст бог знает куда, одним словом, куда-нибудь далеко-далеко, аж за Третью рогатку. Там следы человеческие теряются среди сугробов и товарных маневровых веток – и вообще потом до тебя и твоей неприкаянной персоны никому нет особого дела». Ну, может быть, волчок – серый бочок придет тебя проведать, понюхает, понюхает – а так в целом немноголюдно.

В это время прямо через упомянутую площадь проезжало некое важное уполномоченное лицо; наверное, тоже по очень срочному делу; отряды лихих будочников бросились на толпу, заработали дубинки и алебарды, толпа навалилась, подалась назад, и старушки все как есть потонули в орущем и страшном людском водовороте. Больше я их тут не видел.

Вот так вот от меня и ускользнул и сгинул в туманной неизвестности чудесный янтарный мундир, без лампочек и без батареек, и сама Лизавета Петровна, которую я в молодости довольно хорошо знал, а она меня забыла. Да и многие знали, чего греха таить. Просто сейчас они проходят мимо, как будто бы ничегошеньки не случилось, и вот идут себе по Садовой или по Гороховой, потупя взор, рассматривая мокрые следы на асфальте. Что же касается янтарного мундира, который она столь неаккуратно сбывала абы кому с рук, то его прежнему владельцу он вряд ли принес слишком уж много счастья.

Да и мне, если хорошенько разобраться, принес сплошные неприятности.

В лепешку

Я иду вдоль Фонтанки, наблюдаю разноцветные баржи, доверху набитые березовыми поленьями, и все думаю, думаю.

Вот как например мужу Лизавет Петровны посреди бела дня отвинтило голову? Откуда прилетело каленое ядро? Как это Лизавета Петровна каталась на лодке с Вячеславом Самсоновичем? По всем документам выходит, что упомянутый Вячеслав Самсонович – это персидский слон, присланный в наш город из-за границы в качестве живого подарка, для увеселения и приятной беседы. Если б Лизавета Петровна села с ним вместе в лодку, тем более в прогулочную, он бы ее, Лизавету Петровну, непременно раздавил в лепешку.

Вот сел бы на нее сверху – и раздавил бы.

И остался бы от Лизаветы Петровны шиш с маслом.

Янтарный мундир, который бог весть как попал в ее плутовские и ловкие руки – и которым она торговала впопыхах для ежедневного пропитания, принадлежал еще раньше одному моему знакомому армейскому сухопутному капитану. Гвардейскому – или не гвардейскому – уже толком не помню. Разве это важно? Но прямо вот тут-то, с этого самого места и начинаются, можно сказать, чудеса. С одной стороны, вроде все сон, выдумка. С другой – чистейшая и сногсшибательная правда.

Чучело огородное

Я кое-как добираюсь до департамента. Мокрый, вшивый, грязный, несчастный. Девушки из соседней писчебумажной мануфактуры окружают меня со всех сторон и требуют от меня… Ну не знаю, чего они там от меня требуют. Дождь переходит в снег. Мне некогда. Я иду прямиком к директору, чтобы рассказать все, что мне известно о пропавшем янтарном мундире, а заодно – о загадочном безымянном капитане.

«Голубчик – приветствует меня директор – вы похожи на чучело огородное».

Вечно он так. Разве я виноват?

Господи…

«Берегите тепло ваших сердец – сказал однажды Отто фон Бисмарк – оно в дефиците» – говорю я директору.

«Вы уверены, что прусский посланник действительно произнес нечто подобное?»

Он еще сомневается.

Знал бы это великий Отто фон Бисмарк!

Передам ему как-нибудь при случае.

«Он сам мне это сказал при личной встрече, когда мы с ним сидели в полпивной на Разъезжей улице, а ломовые извозчики, будучи слегка навеселе, монотонно кивали головами – в знак великой мудрости его слов».

«Я впервые слышу, чтобы прусский посланник, одаренный тончайшим гастрономическим вкусом, посещал полпивные на Разъезжей улице» – спохватился директор.

«Полпивные на Разъезжей чудесны – ответил я – они божественны. А вам, господин директор, следует побывать в каждой попеременно. Вы запомните это на всю оставшуюся жизнь».

Директор задумался.

«Мне сейчас некогда» – наконец выдавливает он.

И мы распрощались.

Так о чем это я должен был рассказать ему?

Сейчас… Сейчас…

Я должен вернуться.

Отто фон Бисмарк спутал все мои мысли.

«Что вам угодно?» – спрашивает несколько удивленный директор.

«Я должен, я обязан рассказать вам одну чрезвычайно интересную штуку».

«Валяйте».

Нет, не расскажу.

Я все позабыл.

«Одну минуточку» – говорю я и бесцеремонно поворачиваюсь к директору спиною.

Я знаю, что должен во что бы то ни стало вернуться на Сенную площадь и найти там нечто для меня чрезвычайно важное.

Без чего вся моя дальнейшая жизнь бессмысленна и невозможна.

Я покидаю директора, пробегаю мимо изумленного гардеробмейстера – и пускаюсь во всю прыть в сторону Сенной. Я стараюсь как могу. Я готов сбросить с себя многослойное казенное платье, которое стесняет и сдерживает мои размашистые торопливые движения. Я врываюсь в осьмом часу на площадь и не вижу там ровным счетом никого. Огромный рынок закрылся и потихоньку разошелся по своим малоприметным щелям. И лишь только одинокий будочник скользил от берега к берегу, покрикивая «Слушай!» Заприметив чужеродное и малознакомое тело, он приблизился ко мне, обдавая мою физиономию драгунским табаком, и сказал: «Тебе здесь, милый человек, нельзя».

Ну нельзя так нельзя. Я послушался будочника, развернулся и пошел по дальнейшим делам своим.

Мокрая голова

Я шел себе прочь от Сенной площади. Навстречу, по мокрым сугробам, плелись и кувыркались какие-то скрюченные и скособоченные тени и исчезали в каменных закоулках. Сырой и влажный ветер сорвал с меня треуголку и она укатилась черт знает куда. Мне по чину и по моему общественному положению прописана треуголка колоссальных размеров, она с трудом пролезает в трамваи и подворотни. Прохожие часто воображают, что это мне на голову взгромоздилась какая-то дикая бесноватая кошка или еще какая-нибудь малоприятная тварь, решившая полакомиться чем бог послал, например – моими драгоценными сверхпродуктивными мозгами – и сочувствуют мне. Но я всем говорю, что это совсем не кошка. Уж поверьте. Только теперь голова моя и мокрая, и голая, насморк и ангина неизбежны, начальство тоже, конечно, заметит пропажу и будет вякать где треуголка. Господи, ну почем я знаю. Надобно, конечно, ее непременно найти. А то вслед за ангиной подоспеет и холодная гауптвахта. Ну уж нет.

О господи, думаю. Поводов для особой всеобщей радости не было абсолютно никаких, а я шел себе, с непокрытой головой, погруженный в свои самые сокровенные мысли. Как прикажете объяснить многие события и поступки, произошедшие еще относительно недавно, на моей памяти? Что сказать директору? Подозреваю, что во всем виноват некий природный катаклизм, случившийся в нашем благословенном городе два-три года тому назад. Государь повелел особо об этом не распространяться и не болтать понапрасну направо и налево. Ну, может это была ледяная комета, которая однажды, поднимая тучи едкого дыма и хрустальных брызг, шлепнулась в Екатерининскую канаву – или прямо в Мойку около года тому назад. Скажу вам – и было же грохоту! Странно, что это мало кто помнит. Проходя как-то раз мимо каморки нашего гардеробмейстера, я спросил у него:

«А помните, Алексей Петрович, злосчастную ледяную комету?»

«Ледяную комету? – удивился гардеробмейстер, да так и замер с мокрой шинелью в дрожащих руках – помилуйте, батюшка, не было в наших краях ледяной кометы. Ни ледяной, ни газообразной, ни, прости господи, металлической. Вам, батюшка, наверное, почудилось».

Ну как это не было? Как это почудилось? Куда она упала? В Мойку? В Пески? Или она угодила прямехонько в Гостиный двор? В любом случае перемены огромны. А может, и не было никакой ледяной кометы. Откуда бы ей тут взяться. Полагаю, это сам громовержец Юпитер, пребывая в глубокой божественной меланхолии, запульнул в нас одну из своих разящих молний, каждая в миллион триллионов вольт, не понимаю, честно говоря за что, наверное, за какой-нибудь там пустяк. И после этого мы оказались вроде как внутри мрачноватой, печальной, грустной, но очень даже поучительной и нескончаемой сказки.

Или это я думал о грядущей комете? Которая только еще стучится своим огненным хвостом в верхние края нашего небесного купола, словно взбесившаяся лисица – и только выбирает себе местечко? Куда плюхнуться? И вот чем ближе она, чем отчетливее ее огненное дыхание – и ее сумасшедшее тявканье – тем все больше необъяснимых чудес окружает нас там и тут. Уж поверьте мне на слово.

Я сам сколько раз слышал на Сенной, от подвыпивших торговцев и торговок, что в Ждановке и даже в Обводном канале завелись чудесные сладкоголосые речные девы. А под Троицким мостом наблюдали даже гигантского осьминога. Но за такие нелепые слухи я бы бил прямиком в рожу, прошу прощения, причем очень даже больно. Нету под Троицким мостом никакого осьминога. Я лично заглядывал. Осьминога нет, а имеется только торжественный сумрак. А речные девы если где-нибудь и есть, то только на славной Шпалерной улице. Но это совсем уже другая история. Вообще, конечно, через них много народу пропало, и штатских и военных. Гиблое и скверное местечко, чего греха таить. Это уж никак, никакими архивами не скроешь, и никаким гусиным и уж тем более страусиным пером не вычеркнешь.

Крепость бабахнула, и все кругом вдруг завертелось чуть быстрее и проворнее, все поехало и побежало. «Что ж – подумал я – начнем». Для начала надо бы отыскать несчастную треуголку, сгинувшую в безвестной сырой и запутанной подворотне. Но можно же, при известной ловкости, совместить оба занятия. Поиски треуголки. Поиски янтарного мундира. Поиски капитана. Поиски той самой точки – с чего все началось.

Кто такой?

Директор, мятежная и настырная душа, требует меня к себе незамедлительно.

«Что вы, голубчик, знаете о Вячеславе Самсоновиче?»

Мне надо собраться с мыслями.

Я кое-что, конечно, слышал об этом удивительном субъекте. Как не слышать.

Я уже говорил, и еще раз готов напомнить, что по некоторым документам Вячеслав Самсонович – ни кто иной как персидский слон.

Я в это, например, ни капельки не верю.

«Да он же работает в нашем департаменте» – вдруг вспоминаю я.

Опять чудеса, ниспосланные нам ледяной кометой. Хотя…

Трудно себе представить, чтобы некий слон, тем более персидский, работал бы в таком уважаемом и серьезном заведении, как наш Департамент морских и небесных коммуникаций. Слона бы там не потерпели, а вышвырнули бы взашей, руками и ногами, надавали бы пинков – да еще бы и собак натравили.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом