Марфа замотала головой:
– Тимофей, объясни еще раз.
Тот улыбнулся:
– Каким образом под именами камень, голубь, гриб мы разумеем такие-то именно, а не другие вещи? Или почему человек, произведя от одного и того же слова понятия висеть, ветви, вишня и виселица, разумеет под ними столь различные между собою предметы?
Марфа ответила:
– Лично мне еще в детстве указали и назвали каждый из них.
Тимофей согласился:
– Правильно. И с тех пор их вид, зримый тобой, остался начертанным в твоем уме, а названия затвердились в твоей памяти и сохраняются в ней чрез всегдашнее повторение и наслышку.
Марфа разулыбалась.
Тимофей покачал головой:
– На таком знании языка может остановиться тот, кто не хочет идти далее.
Марфа нахмурилась.
Тимофей по-учительски улыбнулся:
– Давайте продолжим наши рассуждения. Древность языка и забвение многих первобытных названий не позволяют нам при каждом слове найти начало его и причину.
В слове, например, камень мы не видим или не добрались еще до коренной причины, по которой он так назван, и потому почитаем его первобытным словом, имеющим одно только ветвенное значение.
Тихомир заинтересованно спросил:
– А слово медведь?
Тимофей ответил:
– В слове медведь мы видим два значения: ветвенное и коренное. Первое представляет нам известного зверя, а второе – что зверь этот ведает, где мед, ищет его, любит им питаться. Иностранцу хотя бы и сказать значение слова медведь, но когда ему не известны слова мед и ведать, то он знал бы одно ветвенное его значение, не зная коренного. Получается, что по тем словам, начало которых нам неизвестно, мы можем в своем языке назвать себя иностранцами.
Теперь Тихомир попросил:
– Поясни?
Тимофей привел пример:
– Богемцы от ошибки в произношении переменили букву м в н и вместо медведь пишут nedwed. Следовательно, слово их, потеряв коренное значение, осталось при одном ветвенном.
Марфа попросила:
– А еще примеры?
Тимофей продолжил:
– Сразу приметен смысл во многих простых словах, например, в ягодах: черника, голубика – по их цвету, земляника – потому что растет низко к земле, костяника – потому что имеет в себе косточки. Бич – потому что им бьют, темница – потому что в ней темно, корабль – потому что своим образом походит на короб.
Но есть и такие слова, в которых коренное значение затмевается ветвенным, иногда от изменения какой-нибудь буквы. Например, масло вместо мазло от мазать.
Иногда от сильного устремления нашей мысли на одно ветвенное значение коренное при нем забывается. Под словом голубь мы разумеем птицу, получившую название от голубого цвета своих перьев.
Но, увидев той же породы птицу с перьями белого цвета, можем сказать: белый голубь. То есть помышляем об одном ветвенном значении, как бы забывая коренное, которое бы не позволило нам голубое назвать белым.
Многие совсем не сходные между собой вещи могут иметь одинаковое коренное значение. Имена свинец и синица в ветвенном значении имеют превеликую разность, но в коренном – никакой, поскольку оба произведены из понятия о синем цвете. Свинец – от исходного синец.
Тихомир, помолчав, сделал вывод:
– Ветвенное значение слова известно каждому в своем языке, а коренное открывается только тому, кто рассуждает о началах языка.
Тимофей согласился:
– Именно так, молодец! Всякий, например, знает слово гриб, но почему он назван так, доберется только тот, кто станет рассматривать корень грб, сличая слово с другими. Например, тот же корень с имеющимися ветвями погреб, гроб, гребень, горб. Тогда он увидит, что эти слова не представляют ничего сходного с «грибом» и потому не могли подать мысли к такому названию.
Но горб и гриб имеют между собою великую соответственность, поскольку верхняя часть гриба, шляпка, действительно горбата. Итак, от понятия о горбе произведено имя гриб. Богемец из того же hrb, или горб, произвел две ветви: hrib и herb, из которых hrib значит у него то же, что и у нас гриб, а под второю – hreb – он разумеет то, что мы называем гвоздь. Сходство сих предметов дало ему повод назвать их одинаково, изменив только одну гласную букву.
При сличении славянских слов с иностранным не довольно явного сходства букв и значений, как например, английское brow и славянское бровь, германское grabe и славянское гроб, шведское sister и славянское сестра, французское sel и славянское соль. Подобные слова хотя и показывают некоторое сходство между всеми языками, но их не так много, и притом это не приведет нас к познанию, каким образом от одного и того же языка расплодились столь многие и столь различные между собою наречия.
* * *
Солнце уже стало ярко-красным и пошло на закат.
Марфа начинала позевывать, и Тимофей предложил:
– Давайте, други мои, завтра продолжим.
* * *
Марфа прильнула к Тихомиру и тихонечко проворковала:
– Так, Тихомирушка, мы дойдем с тобой, ну… до полной учености!
Тихомир весело рассмеялся в ответ:
– Завтра продолжим.
Эпизод 4. Ночь
Тихомир уже лежал в постели, когда занавесь колыхнулась и через узкую щелочку в каморку проскользнула Марфа.
Прикрывая рукой огарок свечи, она посмотрела на Тихомира:
– Не спишь?
Поставив свечку на сундук, она повернулась.
По телу Тихомира пробежали мурашки – в отблеске свечи мимолетно проступил силуэт ее фигуры, просвечивающий сквозь тонкую ткань ночной рубахи. Нет, она не была похожа на столичных светских плоскогрудых, болезненно бледных барышень из прошлой жизни Тихомира, утомляющих себя диетами для поддержания осиной талии. Ее крепкое, округлое тело с крутыми бедрами и высокой полной грудью призвало к себе.
Когда она тряхнула головой и ее длинные и густые, заботливо расчесанные русые волосы рассыпались по плечам, сердце Тихомира взволнованно забилось, казалось, что его стук разносится по всему терему…
Марфа смотрела на Тихомира не отрываясь, затем, опустив глаза, она задула свечу и очень медленно, словно чего-то опасаясь, легла в кровать.
* * *
Так близко друг к другу они не были никогда…
Он гладил ее гладкую спину, трепещущую грудь с набухшими сосками, небольшой мягкий животик, целовал округлые плечи, ямочки у шеи. Она легонько постанывала от удовольствия.
Когда его губы коснулись ее губ, Марфа вздрогнула и ответила на поцелуй…
* * *
Все закончилось очень быстро.
Тихомир был разочарован собой и только тяжело дышал. Марфа улыбалась, глядя в темноту, и гладила его по волосам.
Она никогда не скажет ему, что это значило для нее, чего ей стоило казаться спокойной, скрывая свои чувства. Наконец он рядом, здесь – и ей все равно, где это «здесь». Сегодня у нее не было никакого другого желания, кроме как доставить ему удовольствие.
Но теперь она знала – с этой ночи все будет по-другому…
7 серия
Эпизод 1. Вокзал
На скамеечке в тени деревьев небольшого сквера Николаевского вокзала на Каланчевской площади уже третий вечер подряд сидел тучный широкоплечий господин в возрасте. Его короткие густые черные с проседью волосы были взъерошены то ли от природы, то ли от накрапывающего дождика.
Господин, кажется, замер и не изменял позу – так и сидел все время, слегка отклонившись назад и закинув ногу на ногу.
* * *
Жандарм, проходивший мимо него который уж раз, хотел было подойти к подозрительному, но «обжегся» взглядом его выразительных темно-карих глаз и отвернулся.
* * *
В предыдущие вечера господин наблюдал за подготовкой к открытию Ярославского вокзала на противоположной стороне площади и строительством Рязанского вокзала – через пути. Сегодня, отогнав от себя мысли: «Почему русские любят „троицу“?! Зачем им три вокзала в одном месте? Прямо „площадь трех вокзалов“…», он продолжил просматривать свежий номер газеты «Московские ведомости», приуроченный к открытию Ярославской железной дороги и одноименного вокзала, построенных Иваном Федоровичем Мамонтовым:
«Правление Московско-Ярославской железной дороги извещает, что с 18-го числа августа открывается ежедневное движение от Москвы до Сергиева Посада, на первое время по два раза в день. Впрочем, в случае большего стечения желающих ехать через три четверти часа после обыкновенных поездов могут быть отправлены случайные поезда…»
Калужский мещанин Иван Федорович Мамонтов, заработавший миллионы на виноторговле, входил в десятку крупнейших деловых людей Российской империи. Деньги открыли ему путь к почету и власти, и он стал Гласным Московской городской думы – депутатом с пожизненным и переходящим по наследству «почетным гражданством Москвы», что отражало признание его заслуг перед городом. Выгодное вложение капитала обещала железная дорога. Россия заметно отставала от Европы в этом вопросе, но промышленность без развитой сети железных дорог существовать уже не могла: «…на Ярославском тракте на каретах, дилижансах да телегах проезжает больше ста пятидесяти тысяч человек и перевозится больше, чем четыре миллиона пудов грузов в год. Да добавляется больше полумиллиона паломников в Троице-Сергиеву лавру». Мамонтов решился на строительство железной дороги за свой счет, призвав отказаться от иностранного капитала. Строительство железных дорог с 1857 года монопольно велось «Главным обществом российских железных дорог», на самом деле управляемым иностранными банкирами: «Да что ж это творится, у нас что – своих инженеров нет? Французы грабят Россию, строят скверно вследствие незнания ни климата, ни почвы, смотрят на нас просто как на дикую страну и эксплуатируют нас бессовестно». Его сын, Савва Иванович Мамонтов, продолжил дело отца по строительству железных дорог, а вырученные средства направлял на развитие отечественного искусства, став меценатом и покровителем русских художников и артистов.
Господин не успел дочитать рубрику «Курьезы» об открытии Николаевской железной дороги десять лет назад: «В день открытия железной дороги произошел конфуз. Один царский чиновник, желая выслужиться перед начальством, приказал выкрасить рельсы белой масляной краской. Попав на участок со свежевыкрашенными рельсами, колеса начали буксовать, и поезд остановился. Чтобы уменьшить скольжение колес, пришлось мазать рельсы сажей, образующейся в паровой машине…» – как услышал протяжный гудок прибытия поезда.
Несмотря на невысокий рост и плотное тело, он пружинно поднялся и твердой уверенной, но неторопливой походкой направился к вагонам поезда.
* * *
Внимательно наблюдая за выходившими на перрон пассажирами, он довольно крякнул и провел рукой по шраму на подбородке, когда увидел свою цель.
* * *
Елизавета Тимофеевна, выйдя из вагона, в растерянности осмотрелась. Она не привыкла к тому, что ее никто не встречает, и, кажется, даже обрадовалась, когда к ней подошел неизвестный господин.
Она оценивающе посмотрела на него сверху вниз: укороченный черный сюртук, безупречно подогнанный к неказистой фигуре с явно непропорционально широкими плечами, свободные не по моде брюки и сияющие до блеска штиблеты.
Господин улыбнулся краешками узких губ и негромко, но четко произнес:
– С возращением, Елизавета Тимофеевна.
Она вопросительно прищурилась.
– Меня зовут Валерий Викторович Волков, – представился он и после короткой паузы добавил: – Я поверенный Андрея Георгиевича Медведя.
