Гарик Радаев "Четыре Два"

Четыре Два
Гарик Радаев

Действие романа происходит спустя двести лет после победы Третьего Рейха во Второй Мировой Войне. Жизнь давно устаканилась: люди работают, заводят семьи, уходят на пенсию, умирают. Четыре Два должен был прожить такую жизнь, но судьбоносная встреча с девушкой из высшего общества изменила его планы.

Гарик Радаев

Четыре Два

Часть 1.

Глава 1. Каждому свое

Мировой Рейх, 222 год МР

Сонные детские лица вокруг возвещали о начале нового учебного года, а вместе с ним и нового учебного дня. Кто-то, ставшим уже снова привычным движением, успел сложить руки на гладкую глянцево-серую поверхность интерактивной доски – она служит нам и учебным столом, и наглядным пособием, и учебником – а на них – голову; кто-то увлеченно описывал события, происшедшие с ним во время каникул, не обращая никакого внимания ни на кого, кроме адресата рассказа; кто-то с восторженным предвосхищением ожидал появления фрау Маркизы – нашей главной учительницы – чтобы вновь схватиться за планшет, с помощью которого управляется доска, и, открыв пошире ротовую полость, отхватить кусок побольше от бесконечно огромной гранитной плиты знаний. В общем, ничего и поменяться не успело за короткий период отдыха, которого всегда так мало в нашей жизни. Хотя, некоторые изменения все же произошли. Аццо Копп, бывший директор нашей школы, получил какую-то высокую должность в Канцелярии по Делам Просвещения и Обучения, и с сегодняшнего дня приступал к своим обязанностям за пределами Великой Заставы, там, в высшем свете. А еще к нам в класс пришла симпатичная маленькая фройлен с выдающимися, можно сказать уже сформировавшимися, округлостями тела. Говорят, у нее есть имя – отца, вроде, разжаловали с насиженного теплого места в Объединенной Верховной Канцелярии за какое-то серьезное нарушение и сослали вместе с семьей к нам, людям второго сорта, в Нижние Земли. Зря он так. Вернуться обратно за Стену, вероятно, теперь не получится ни ему, ни его прелестной дочурке, да и, впрочем, никому другому, кто будет замечен в родственных связях с последними. Говорят, он имел честь разговаривать с самим Августом Максимилианом Беккером – Верховным Канцлером. Я в это не верю. Вряд ли столь высокопоставленный герр мог пасть так низко и оказаться в таком месте, как наше захолустье.

Двери учебной комнаты бесшумно разъехались в разные стороны, предупреждая этим появление учительницы. Все вытянулись по стойке смирно и замерли.

– Гутен морген, класс!

– Гутен морген, фрау Маркиза, – громогласно, общим хором, прозвучал ответ учеников. Эхо отнесло его отголоски по углам стен, где он бесследно растворился.

– Фройлен Лили Хартманн, поднимитесь и пройдите в центр комнаты. Будем с вами знакомиться.

Было совершенно непривычно слышать столь обходительное обращение со стороны фрау Маркизы. Мы все были «неарийцами», в лучшем случае, полукровками. Большинство из нас были «цифрами». Когда кто-то покидал этот свет, вновь родившемуся передавался его номер. Мне повезло, я получил «золотой». «2222» или «Четыре Два» – прозвище, прилипшее ко мне с самого раннего детства усилиями моего же отца.

Она выглядела великолепно – лоснящаяся и переливающаяся на свету ткань-хамелеон (я такую только раз в жизни видел, когда отец отвез меня в парк возле Заставы. Там кучка людей в костюмах из такой же ткани что-то ожесточенно обсуждали, находясь возле входа в «арийскую» часть парка), из которой была соткана ее форма, плотно облегала стройную фигуру, эффектно выделяя и подчеркивая нужные места; кудрявые каштановые волосы чуть ниже плеч (я заметил, как при передвижении эти кудряшки мило подпрыгивают); большие серо-голубые глаза и немного бледная кожа, которая казалась бархатной не в пример огрубевшим и неухоженным девушкам, составлявшим большую часть учениц нашей школы. В общем, выглядела она как лучшее, что видели мои глаза.

– Вы уже успели заметить новую ученицу, класс. Она из Верхних Земель, – послышалось ожесточенное перешептывание, ведь слухи подтвердились. – Но теперь будет проходить обучение вместе с нами. Впрочем, предоставлю ей самой рассказать о себе.

– Благодарю, почтенная фрау Маркиза, – после кивка послышался приятный тихий голос с обычно свойственной взрослым фройлен небольшой хрипотцой. – Меня зовут Лили Хартманн, как вы уже могли уже услышать. Мое происхождение вам тоже известно. А больше мне и добавить нечего, – немного робко закончила она свою речь.

– Ну, тогда и я не буду настаивать. Садитесь на место. Класс, приступаем к занятию!

Все смиренно отвели глаза к полу, наклонили головы и стали с волнением ждать, на чьи же плечи сегодня падет обязанность озвучить еженедельную обязательную диктовку истории становления и процветания Мирового Рейха.

– Четыре Два! Возьмите свой планшет и пройдите на середину.

Я нехотя извлек из специального углубления под партой этот округлый, серого цвета предмет, тяжело вылез из-за учебного места и мрачно поплелся на указанное учителем место. Там еще чувствовался запах духов Лили. Тот факт, что она могла себе их позволить, сам по себе выделял ее из основной массы наших одноклассниц. Некоторые из них не пользовались парфюмерией из-за крайней бедности, но большинство – из-за отсутствия необходимости. Их нельзя было в этом винить – рейхмарок не всегда хватало на действительно нужные вещи. Такое уж у нас общество, так заведено!

Все назубок знали цепь событий, приведших к сегодняшнему положению дел – каждую неделю в течение последних тринадцати лет она оглашалась кем-нибудь из несчастных, на чью долю выпадал этот жребий – но, несмотря на это, волнение присутствовало. Всегда волнительно выступать впереди толпы, когда каждый жадно изучает, буквально пожирает тебя глазами. Кажется, ни одна песчинка не пройдет мимо этих любопытных глаз, ни один внешний огрех не останется незамеченным, но с великой радостью будет подхвачен злыми языками. Вспоминается случай, когда одна девочка классе в восьмом вышла к доске в своих сильно заношенных брюках. Тогда точно был не ее день и, когда она наклонилась за выпавшим из рук планшетом, швы на известном месте разошлись, явив ее голый зад. С тех пор и поныне все называли ее «Дыркой», а у меня родился новый страх.

– Четыре два! Расскажите нам о начале Великой Освободительной Войны и всех ее основных этапах, благодаря которым в мире установилось спокойствие, благоденствие и порядок!

– 13 марта 9 года до Мирового Рейха Великий Фюрер, укрепившись поддержкой изживших себя форм социального устройства – других древних государств, таких как Дорейховая Италия и Япония – и заручившись финансовым подкреплением со стороны Дорейховых Великобритании и Франции, ввел Освободительную Армию в Дорейховую Австрию и произвел Великий Аншлюс. 1 сентября 8 года до Мирового Рейха броненосец «Шлезинг-Гольштейн» приступил к освобождению Дорейховой Польши, атаковав вражеские укрепления, расположенные возле города Гданьска. 3 сентября того же года бывшие союзники, почувствовавшие опасность для территорий вверенных им стран, стали врагами и, объединившись в коалицию, включающую Дорейховую Великобританию и Францию, объявили войну Великогерманскому Рейху, не признав очевидной правильности суждений Великого Фюрера. 6 октября территория Дорейховой Польши была полностью освобождена силами Вермахта, и уже 9 апреля Освободительная Армия заняла большую часть территории Дорейховой Дании, благодаря чему уже к 10 июня была освобождена и Норвегия. 14 июня части Вермахта заняли Париж, город в Дорейховой Франции, в результате чего последняя подписала акт капитуляции и на ее территории было образовано дружественное нам Правительство. В общем, в период с 5-го по 4-й годы до Мирового Рейха силами Вермахта и союзников были полностью освобождены территории, относящиеся к Дорейховой Европе и часть территорий Дорейховой Африки. 22 июня 4 года до Мирового Рейха войска Вермахта приступили к захвату Дорейховой СССР: 8 сентября была организована блокада принадлежащего ему города Ленинграда, к ноябрю был занят Ростов-на-Дону и часть Дорейховой Украины. Через год силами войск под командованием фельдмаршала Фридриха Паулюса удалось отразить контрнаступление советских войск под Сталинградом, и в течение следующего месяца он был освобожден. Это событие переломило ход войны, силы врага были деморализованы, и инициатива полностью перешла в руки солдат Третьего Рейха. Летом 2 года до Мирового Рейха в ожесточенных боях пал Курск. 11 сентября того же года началась Великая Битва за Москву, продлившаяся восемь месяцев. Это было самое кровопролитное сражение за историю войны, по итогам которого сопротивление врага было полностью сломлено. 8 мая 1 года до Мирового Рейха состоялась встреча Великого Фюрера в Тегеране с лидерами противоборствующей коалиции – Иосифом Сталиным, Франклином Рузвельтом и Уинстоном Черчиллем – по итогам которой был подписан Акт Всемирной Капитуляции, согласно которому во всем мире установилась власть Мирового Рейха с Великим Фюрером, бессменным вождем, во главе. Я закончил, фрау Маркиза.

– Прекрасно, прекрасно! Одна страна, один лидер, один Рейх!

Класс в один голос повторил за учителем главный лозунг, нисколько не изменившийся с тех далеких времен. С той же поры установилась постоянная расовая сегрегация, общество разделилось на арийцев и неарийцев. Арийцы обладали всеми мировыми благами: им начислялся безусловный доход по праву рождения и происхождения на сумму пятьдесят миллионов рейхмарок, который позволял им с шиком провести всю оставшуюся жизнь; они были освобождены от тяжелого труда и по желанию могли занимать посты в руководящих органах. Неарийцы же отстраивали разрушенные города, стали обслуживающим персоналом для арийцев, были заняты на тяжелых промышленных производствах – в шахтах, горнодобывающей отрасли, металлургических производствах и других грязных работах, получая за это в среднем четыреста пятьдесят рейхмарок в год, что обеспечивало их необходимым минимумом. Через полвека после войны восстановление разрушенных территорий было в основном завершено и началось строительство Великой заставы, за пределами которой могли находится только чистокровные арийцы за исключением малого количества подсобных рабочих из числа полукровок – официанток, дворников, строителей, поваров, слуг – словом, полезного для нужд высшей касты персонала. Ходили слухи, что они жили в бараках на окраинах и доставлялись к местам работы на монорельсе без окон. Прелесть быть полукровкой состоит в том, что им разрешено носить имена и дана возможность выбирать работу в чистых местах – учителями, врачами, руководителями низшего звена, поэтому каждый, кому не посчастливилось родиться арийцем, почитал долгом отыскивать в родословной хоть малейшую связь с этим сословием. Бетонная стена высотой двести метров, увенчанная колючей проволокой под напряжением в сто пятьдесят тысяч вольт и освещенная по периметру холодным светом прожекторов, возвышалась застывшим памятником победе по сей день. Оппозиция просуществовала примерно век после войны, но Мировой Рейх, монополизировав право производства и использования любого вида оружия (каждый замеченный с таким предметом незамедлительно уничтожался), смогли побороть последние остатки «Красной Стрелы», как именовалась эта революционная община. С той поры и по сей момент никаких кардинальных изменений в общественном укладе не произошло – арийцы благоденствовали за стеной, неарийцы и полукровки обеспечивали им возможность процветания.

Абсолютное большинство людей такой уклад жизни вполне устраивал: у каждого была крыша над головой, продуктовый минимум, выдаваемый по карточкам, бесплатное образование и какое-никакое медицинское обслуживание, правда, без излишков, только самое нужное. Возможности сделать карьеру у неарийца не было, направление его рабочих усилий определялось Специальной Распределительной Комиссией, которая, исходя из совокупности некоторых факторов, таких как место работы родителей, или согласно номеру, присвоенному новорожденному, направляла карточку с личным делом сразу по месту будущей работы, куда по окончании школьного курса обучения, а после него, при необходимости – специализированного, обусловленного спецификой трудовой сферы, направлялся этот экземпляр. Все было устаканено и шло своим размеренным чередом. Наука, техника, ракетостроение, космическая и новаторская отрасли промышленности находились в ведении арийцев. Изредка в газетах пробегали заголовки, посвященные какому-нибудь открытию, совершенному очередным Вернером фон Брауном – это единственное, чем удостаивали арийцы их менее благородных соседей. А большего знать и не нужно было – жизнь была решена с момента твоего рождения и до момента ее окончания. Нетрудоспособные старики отправлялись в хосписы, где и доживали последние дни, перебиваясь теми крохами, которыми вознаграждало их государство за упорный труд. Развлечения, конечно, тоже были предусмотрены – семейные застолья по праздникам, голографические спектакли раз в месяц и несколько недорогих заведений для молодежи и тех, кто постарше.

– Фройлен Хартманн, выйдите к нам еще раз, мне хотелось бы соотнести ваши знания с тем материалом, который мы проходим.

– Да, фрау Маркиза! – Лили приподнимается, а ее юбочка в обтяжку открывает прекрасный вид, когда стул за ней отодвигается. Когда она проходит на середину класса и резко разворачивается к нам лицом, вид открывается не менее прекрасный.

– Что ж, фройлен Хартманн, расскажите нам, чем отличается алгебраическая прогрессия от геометрической, слушаем вас!

– Алгебраическая или арифметическая прогрессия – последовательность чисел, каждое следующее из которых, начиная со второго, получается путем прибавления определенного числа к предыдущему. Геометрическая же прогрессия отличается от нее тем, что последовательность образуется благодаря умножению каждого предыдущего члена на фиксированное для всей прогрессии число, – без запинки и подготовки произносит Лили и уже чуть слышно добавляет. – Фрау Маркиза, мы начали проходить биномы и основы тригонометрии.

– Придется вам о них забыть, милочка, – достаточно резко отвечает та, преодолев секундное смущение, – У нас своя программа обучения, в которую получение профессиональных знаний по предметам не входит!

– Я не хотела вас оскорбить, но, если это все-таки произошло, прошу меня простить, уважаемая фрау Маркиза, – моментально парирует Лили.

– Я не вправе сердится на учеников за присутствие знаний, ведь в этом и состоит главная задача любого учителя, – дружелюбным тоном произносит наша учительница. – Прошу садиться, вы вполне удовлетворили мое любопытство и ответили на поставленный вопрос.

Лили почтительно наклонила голову и направилась к своему учебному месту. На середине дороги она вздрогнула, услышав звонок, кричащий о пятнадцатиминутной свободе – награде учеников за прилежность и старания.

Вокруг загремели стулья, вскипел единодушный веселый рев. Кто-то порасторопнее уже показывал всем спину из-за дверного проема, на выходе из учебной комнаты образовалась небольшая очередь. Я всегда старался подойти к двери к окончанию столпотворения. Лили тоже не торопилась, а лишь удивленными глазами рассматривала местную фауну, толпившуюся возле учительского места. Видимо, у них в школе так было не принято. Мне представлялось, что там все с аристократически бледными лицами медленно и важно шествуют из класса в класс, не предаваясь беззаботности ни на минуту, будто, нарушив эту торжественность они падут лицом в грязь, станут такими же, как мы. Но вот очередь поредела, и она стала осторожно пробираться к двери. Я последовал за ней. Прямо у стеклянной створки мы встретились взглядами, я, учтиво протянув руку чуть вперед, пропустил ее перед себой. «Господи, как же она пахнет!» – пронеслось у меня в голове, хоть религия и не была предусмотрена современным укладом общественной жизни. О ней я узнал из книг по истории, доставшихся отцу от моей матери, образованной и высококультурной женщины. Сильные там, надо сказать, слова, обезоруживающие.

Оказавшись за пределами учебной комнаты, я повернул направо и отправился во двор, где мощеные серой плиткой тропинки проводили праздно шатающихся учеников и их «надзирателей» между пышно-цветастых серых клумб. Я прошел по одной из таких дорожек и оказался возле вытянутой, открытой со всех сторон беседки, укрытой деревянной крышей. Присев на лавочку, я достал небольшой контейнер с завтраком, открыл его, заглянул внутрь – там было зеленое яблоко, краснеющее ближе к плодоножке, молоко в небольшой картонной коробочке, сэндвич с зеленым салатом, сыром и куриной котлетой – достал последний, сделал укус, но вдруг услышал громкие голоса на футбольном поле, находившимся за моей спиной. Такие громкие, что это было похоже на выяснение отношений. Отложив сэндвич в сторону, я направился туда. Неизвестно почему, но громкое проявление эмоций всегда привлекает человека и тянет к себе, как магнит. И действительно, на футбольном поле собралось человек двадцать, стоявших полукругом. Некоторые из них кричали, видимо, подбадривая враждующих; некоторые, чуть более сдержанные, просто переговаривались между собой, обсуждая сложившуюся ситуацию. Я незаметно подошел сзади и заглянул сквозь толпу на ристалище, где и происходило основное действо. Спиной к собравшейся толпе стояли парень с девушкой и надменно смеялись, периодически расточая угрозы, относившиеся к человеку, сидящему на траве перед ними. Разглядеть этого человека с того места, которое я занял, было сложно, отсюда можно было услышать только непрерывные всхлипывания. Поэтому я передвинулся немного правее, где скопище поредело благодаря только что отошедшей паре зевак. Я юркнул в освободившуюся прорезь, и моим глазам открылась вся безрадостная картина, привлекшая внимание собравшихся: на земле, закрыв лицо руками, из-под которых виднелись потеки крови на щеках и подбородке, сидела, всхлипывая, та самая Лили. Сквозь громкий гул голосов я различил несколько фраз, брошенных в сторону жертвы стоявшей перед ней девушкой, которые сводились к такого рода угрозам: «Еще раз увижу тебя возле своего парня, убью нахер!». Ответа новенькой различить было невозможно, только по движениям было понятно, что она горько плачет и, судя по всему, давно уже раскаялась, если вообще когда-то имела злой умысел. Нужно было что-то предпринять. Не то человеколюбие, не то красота Лили подсказывали это все отчетливее. Я не пользовался таким авторитетом, чтобы выйти на середину и призвать всех к порядку. Угрожать никому я тем более не мог. Нужен был план. Он созрел довольно быстро. Я незаметно удалился от места гладиаторского избиения метров на триста в сторону входа в школу и, собравшись с силами, приступил к исполнению задуманного. Разбежавшись как можно быстрее и размахивая руками, я полетел в сторону футбольного поля. Приблизившись на достаточное для того, чтобы быть услышанным расстояние, я стал кричать, что есть мочи: «Быстрее, быстрее, герр Вальтер идет сюда с новым директором! Они уже на первом этаже! Быстрее, разбегайтесь, пока не заметили!». Мне повезло – среди зевак началась сутолока, большинство наблюдателей, включая зачинщиков концерта, озираясь и оборачиваясь, спешили ретироваться. Добежав до нужного места, я пробрался мимо менее расторопных учеников, быстро схватил Лили за руку, резко дернул, буквально заставив ее вскочить с места и потянул за собой, увлекая все дальше от этого безумия. Метров через пятьсот мы остановились отдышаться.

– Спасибо, что спас меня, – проговорила сквозь одышку и всхлипывания, утирая лицо, фройлен Хартманн.

Я взглянул на нее – жалкое зрелище. Не осталось и капли того королевского достоинства, с которым она держалась на уроке: лицо заляпано высохшей кровью, волосы растрепаны, под глазами черные синяки. Бедная девочка!

– Мелочи, – отвечаю с налетом гордости. – Пойдем подальше, где нас не заметят.

И мы бросились бежать в сторону цветочной оранжереи, располагавшейся с обратной стороны школы, в уютном закутке, образованном ее стенами. Вокруг оранжереи громоздились высокие деревья и кустарники, которые полностью скрывали от глаз небольшую лавчонку в дальнем углу этого сада. Туда редко кто заходил без надобности – на переменах все были заняты своими делами – кто лихорадочно доучивал то, что не успел выучить вчера, кто неспешно перекусывал, кто обсуждал последние новости, разбившись на небольшие группы. Это было моим излюбленным местом на школьной территории. Я часто заходил туда, когда все надоедало и хотелось остаться наедине с собой. Вот и сейчас, когда мы подошли, лавочка оказалась свободна.

– Ну и как ты связалась с этими двумя? – киваю в сторону засаженного свежим газоном поля, бывшего десять минут назад полем брани.

– Я зашла в столовую и села на освободившееся место. Не успела распаковать завтрак, как на меня налетела эта сумасшедшая с криками, из которых я поняла только, что заняла чужой стул в попытке отбить чужого парня. Она схватила меня за волосы, сильно ударила об стол и выволокла на улицу. Я даже оправдаться не успела, да мне и шанса не дали. Все остальное ты, я так понимаю, видел, – Лили сконфуженно опустила глаза. – Скажи, а у вас всегда так? – только грустно добавила она.

– Нет, – улыбаюсь, – только когда конкуренция слишком высока. Они ее не терпят.

– Еще раз благодарю за спасение, – улыбнулась в ответ пострадавшая. И за комплимент тоже, – немного погодя, смутившись, добавила.

Такова история моего знакомства с фройлен Лили Хартманн. Знакомства, которое, быть может, изменит все, а, возможно, так и останется незамеченным для указующего перста моей судьбы, который своим властным движением направит русло реки жизни по другому пути. Тогда я не знал ответа на этот вопрос. Просто наслаждался моментом, который позволил мне находится на удалении вытянутой руки от такого приятно пахнущего и органично слепленного творения природы. Да еще и в качестве героя, спасшего его!

Наручные часы, бывшие по совместительству электронным помощником, завибрировали, давая понять, что перемена окончена. Я вопросительно посмотрел на Лили.

– Нет, я не в состоянии возвратиться туда сегодня. Пойду домой, объясню все отцу и приведу себя в порядок. Еще раз спасибо тебе, Четыре Два!

«Она даже мое имя запомнила!» – чуть не вслух подумал я. – «Она знает, как меня зовут!». Я растаял…

Распрощавшись с Лили и выслушав от нее напоследок несколько лестных отзывов и благодарственных слов, я поплелся на следующий урок, все полтора часа которого прошли в собственных мыслях о событиях сегодняшнего дня. В таком режиме пролетел и весь остальной учебный день. Я испытывал чувство, сходное, как мне представлялось, с тем, что чувствуют герои войны, только что попавшие в родные края. Они только телом находятся в мире реальном, но сознание их замкнулось на неконтролируемо всплывающих в памяти событиях прошлого, не дающих полноценно осознать действительность, видимую ими прямо перед собой.

Последний на сегодня звонок, несмотря на резкость и отрывистость его заявлений, теплым утренним пледом опустился мне на уши и ободрил сознание предвкушением домашнего уюта, внутри которого не будет лишних людей, отвлекающих от согревающих душу мыслей. Как обычно, пропустив шеренгу одноклассников вперед, я пересек галерею и оказался перед белым шкафчиком с номером «2222». Остальные шкафчики, сверкая солнечными отблесками с противоположного окна на стеклянных дверцах, стояли ровной шеренгой по стойке смирно – кто в ожидании скорой встречи со своим хозяином, а кто, уже проводив его, в надежде на завтрашнее рандеву.

– Открыть! – скомандовал я электронному мозгу. Последний, задумавшись на секунду, ответил тихим жужжащим звуком начавших работу механизмов.

Не успела дверца издать звук отлипающих присосок, означавший отсоединение вакуумирующего механизма, и слегка приоткрыться, как вдруг кто-то силой вернул ее в изначальное положение. Стекло треснуло, но не рассыпалось. Я обернулся. Прямо за моей спиной оказался Ланцо Копп, сын того самого директора, что покинул нас сегодня. Богатый, спортивный, красивый, он был мечтой каждой девушки из нашей школы. Но его заполучила одна – Восемь Девять Девять Девять (для друзей она была просто Восемь Девять, а за глаза и для всех – «Минус Один», но в лицо ее называли не иначе, как указано выше). Парни же, кроме тех, что были ему друзьями, его побаивались и сторонились. И уж тем более никто не хотел нажить себе врага в лице этого Аполлона. Мне же повезло хранить с ним нейтралитет – наши дома раньше находились по соседству, и мои родители бывали частыми гостями в доме семьи Копп, как и наоборот. Но хоть я и знал Ланцо с ранних лет, друзьями стать у нас не получилось. Мы, скорее, не искали поводов для конфликтов в память о приятных и добрых моментах из детства. Когда его отец оказался по другую сторону Заставы, Ланцо решил закончить обучение в той школе, к которой привык, и только после этого составить компанию по райской, как думалось, жизни первому.

– Четыре Два! Ты вообще сдурел? Я видел, как ты уходил с поля с этой новенькой! – прорычал Копп.

– И я тебя рад видеть, Ланцо! А почему мое знакомство с Лили так тебя тревожит? – спокойно отвечаю, недоумевая о причине озлобленности моего оппонента по диалогу.

– Она оскорбила мою девушку!

Теперь все встало на места. И как же я раньше не догадался, кто стал причиной потасовки?

– А-а, теперь все ясно! Так это Минус Один была той девушкой, которая устроила сегодняшний концерт? Не удивительно.

– Имей уважение к Восемь Девять, не испытывай судьбу, Четыре Два! Добрые отношения наших родителей не помогут тебе, если еще раз встанешь на моем пути!

– Ланцо, успокойся, я не знал, что ты участвовал в этом дерьме. Более того, твоя девушка сама без видимой причины напала на фройлен Хартманн и не дала сказать ни слова в свою защиту!

– Это не твое дело! Не лезь, куда не просят! Разговор окончен! – он резко оттолкнул меня – я отлетел спиной к шкафчику – развернулся и ушел.

От ощущения, знакомого всем, совершившим совсем недавно героический поступок, не осталось и следа. Я не испугался, но было неприятно. Я действительно не знал, что это был Ланцо, просто не успел рассмотреть. Он, в общем-то, неплохой парень, подубавить бы этой напускной надменности – цены бы не было.

Я меланхолично оделся и направился в сторону дома, теперь уже менее горделиво оценивая свой поступок. «И почему всегда должно быть что-то такое, что извратит все радости, произошедшие с тобой? Почему нельзя просто насладиться вполне заслуженной победой? Это что, компенсация – типа, где прибыло, там и убыло?», – в таком духе я рассуждал сам с собой по пути. Не заметив дороги, я подошел к небольшой калитке, которую окаймлял маленький деревянный забор из заостренных к верху плоских досок красного цвета. Сообщив электронному механизму голосовую команду, я прошел сквозь сетчатую металлическую дверцу и оказался в самом дорогом сердцу месте – дома. Слегка пообедав и оказавшись после этого на кушетке, я продолжил прокручивать в голове события сегодняшнего дня. Одна из мыслей никак не выходила у меня из головы, проникая во все остальные сюжеты. Мысль о том, насколько хороша собой эта новенькая фройлен. Вот ее мутузят на футбольном поле; вот я хватаю ее за руку и тащу за собой; вот мы уже на лавочке рядом с оранжереей; а вот и первый раз, когда она захватила мое внимание – стоит в школьной форме перед одноклассниками в центре учебной комнаты, оставляя будто бы специально для меня – так в это хотелось верить – свой чудесный аромат, чтобы он заставил меня вспоминать о его хозяйке, даже находясь на приличном удалении от его источника. Вдруг радостная и благополучная картина резко посерела, небо надо мной заволокли тучи, кто-то с силой схватил меня за шиворот. Я барахтался, как неразумный младенец в беспомощной попытке отбиться от настойчивых ухаживаний очередной тетки. Как я ни пытался выкрутиться, ничего не выходило. Я даже не в силах был обернуться, чтобы рассмотреть нападавшего. Страх перед неизвестностью и неизбежностью охватил меня. Я был беззащитен перед лицом неумолимого будущего. Я всеми силами пытался позвать на помощь, но испуг словно сковал мой язык. У меня не получалось вымолвить ни слова. Пришлось смириться. Я повис, словно нашкодивший котенок в руках гневного хозяина, который тащил меня в сторону школы, покорно ожидая своей участи. Вот мы прошли мимо герра Вальтера, который, отвесив почтительный поклон моему мучителю, кинул на меня осуждающий взгляд. Дальше меня понесли по коридору, где стояло несколько вульгарных девиц из параллельного класса, что-то обсуждающих, громко переговариваясь и смеясь. Они тоже обернулись на нас, весело помахали моему невидимому сопернику, бегло взглянули на меня и, как ни в чем не бывало, отвернулись, продолжив громко беседовать, видимо, на все ту же тему. Вдали показались расплывчатые очертания наших ящиков. Мы направлялись к ним. Это было понятно, ведь дальше – тупик. Неожиданно из ближайшего поворота появилась фигура девушки. Мы подошли ближе – Минус Один. Я так и знал, что это ее проделки. Не могла же она оставить безнаказанным мое поведение. Не говоря ни слова, а только медленно качнув головой, она пошла позади нас. Я уже вижу надтреснутое стекло моего ящика. Мы неустанно приближаемся к нему. Еще шаг – и меня с силой швыряют об стекло, оно осыпается. Я с трудом приподнимаюсь, поднимаю глаза, чтобы рассмотреть владельца руки, без устали тащившей меня все это время, но вместо этого вижу только заслонившую свет от коридорных ламп фигуру Лили, которая, как мне представлялось, бесстрашно встала между мной и инквизиторами, не позволяя последним завершить свое аутодафе. Но они были явно сильнее ее. Я узнал руку, которая нависла над плечом Лили и сжала его. Еще мгновение, и моя маленькая защитница будет отброшена в сторону, а я, вероятно, подвергнусь нестерпимым мукам…

Звук открывающейся двери разбудил меня.

Глава 2. Сон наяву

Угадайте, чей образ первым появился в моем, еще не пришедшем в себя, сознании? Любовь – такое чувство, которое в мгновение захватывает всего тебя, подчиняет себе и заставляет действовать исключительно из собственных интересов. Много ли вы знаете примеров, когда влюбленные делали что-то, ориентируясь на нужды предмета своего обожания? Они только говорят, что все готовы отдать, лишь бы сердце их избранника или избранницы наполнилось счастьем. Это сплошь лицемерие. Они спят и видят, как бы это сердце наполнилось счастьем только рядом с ними. Другого им не нужно. А все их ухаживания, подарки и пылкие речи направлены только на достижение этой эгоистичной цели, и никакой другой. Эта зависимость пожирает тебя изнутри адским драконьим пламенем, осушая душу надеждами, которым не суждено сбыться.

Но тогда я был молод и полон уверенности в успехе всех моих начинаний. Я еще не успел понять, что по уши влюблен, и тешил себя иллюзией собственной мужественности, которая преодолеет любые преграды.

Отец снял с себя рабочую форму, заглянул в мою комнату, поздоровался и, сообщив, что ужин через полчаса будет готов, отправился на кухню. Вставать не хотелось. Оковы сна тяжелее стряхнуть с себя вечером, нежели утром. Встав при поддержке заметного напряжения силы воли, я направился к умывальнику. «Мыло», – скомандовал я, и на руку вылилось небольшое количество гелевого очистителя. Я растер его сначала по рукам, затем по лицу. «Вода», – после необходимых приготовлений последовала следующая команда. Завершив гигиенические процедуры, я пошел на кухню к отцу.

– Как дела, Четыре Два? Как первый день в школе после каникул? – с приветливой улыбкой обратился он ко мне.

– Все хорошо, па, у нас сменился директор и пришла новая ученица, из арийцев, – не вдаваясь в подробности, отвечаю.

– Это удивительно, Четыре Два! Знаешь, а нам сегодня представили нового начальника производственного цеха, он тоже из арийцев. Герман Хартманн, так его зовут.

– Сейчас будет еще удивительнее: нашу новую ученицу зовут Лили, и она тоже Хартманн.

– Да, и правда необычное стечение обстоятельств. И как она показала себя? Вероятно, с положительной стороны, как и ее отец?

– Да, милая девушка, – вырывается у меня. – Красивая очень, – краснея, добавляю.

– Что я вижу? Если глаза мне не изменяют, я бы сказал, что она тебе понравилась, – отец весело разулыбался.