«Человека счастливее нет…»
Человека счастливее нет,
если с телом своим расставаясь,
скажет громко, судьбе улыбаясь:
«Я любил! И любим был в ответ!»
Вырванное
Четыре месяца…
Четыре ступени…
С забытой пепельницей
бродила тенью…
К слезам привыкшая,
часы считающая,
плечами сникшая,
тебя не знающая,
себя забывшая,
придумав роли,
судьбу просившая
слезами – кровью,
за ней следившая,
других манящая,
тебя простившая,
жила пропащею,
пустотой дышала,
на куски распалась,
но назло собравшись,
людям улыбалась,
а внутри лишь боль
безутешно бесится:
я с ней породнилась
за четыре месяца…
«Безумная! Она искала счастья!..»
Безумная! Она искала счастья!
По улицам до вечера бродила.
А ночью рассыпалась вся на части
и звёзды показать ей путь просила.
А утром – с новой верой – вновь в дорогу,
ботинки старые, потрёпанная шляпа.
От бесконечных километров сбиты ноги.
Судьба не опускает свои трапы,
зажилила, запрятала, сбивает,
кидая под ноги отравленные тропы.
Грифоны реют ненасытной тёмной стаей,
слагая шелест крыльев в смерти ноты…
Состарившись, заглядывает в пасти
небесным куполом зовущих бездн.
– Безумная! Зачем искала счастья?
– Чтоб не терять живительное «без»!
«Сонными мыслями погружение…»
Сонными мыслями погружение
на дно души, на один глоток воздуха.
Здравствуй, моё притяжение.
Не сжимай свои крепкие тросы.
Я по доброй воле сюда спустилась,
истязаю память холодной страстью.
Эта странная боль слишком долго длилась —
превратилась в бумажного аиста
и кому-то приносит счастье.
По тоннелям скупой вселенной
осязаю твой чистый образ,
а ещё – ледяные стены…
Заглушила толпа дыханием
мой огонь одинокий и хрупкий.
Засосала серая мгла.
Забери моё волчье сердце!
Положи его в свои руки!
И смотри, как оно, живое,
будет биться минуты две!
И затихнет…
Волчица
…Волчица стоит на грани
между двумя мирами.
Скалит белые зубы,
в крови засохшей губы,
влажный по ветру нос,
в стороны мечется хвост.
Лапы – к прыжку готовы.
За ней последнее слово.
Шерсть стоит на загривке дыбом,
кожей жертву насквозь видит.
Уши прижаты. Не шелохнётся.
Насытив плоть, крови напьётся,
но это потом… Ближе, ближе…
Тела тёплого запах слышит,
сердца чужого биение чует,
секунда – зубами её полосует
по тонкому горлу, впечатав в землю.
Животный голод минуту дремлет…
Кромсает. Жадно. Быстро.
Сейчас – инстинкты. Потом – мысли.
В красной луже обрывки мяса.
Сильные челюсти громко клацают…
Серой богиней стоит над смертью,
глазами синими в небе тонет.
Скребётся сытость дурманной плетью,
луна о завтрашнем солнце стонет.
Нервы повисли, спокоен хвост,
гладкая шерсть, испачканный нос,
ватные лапы, безвольная слабость…
Это наша животная радость.
Вдоль реки с розовым берегом
серым призраком скользит тихо.
Логова тёплого с детства не было,
дикая жизнь запретила хныкать,
камнем брошена в волчью стаю,
за свободу с позором изгнана.
Очень медленно память тает,
обжигая кипящими брызгами,
закаляя больную душу,
обрубая крылья серые,
изнутри, не жалея, душит
оголяя клыки белые.
От того выживает, как может,
приняла законы суровые.
А по небу тоска гложет,
расставляя капканы новые,
заставляя искать дороги…
Разбивая о камни лапы,
не жалеет себя волчица.
Не умеет. Да и не надо.
Не забудет глаза карие
человека с ружьём опущенным,
что без выстрела сердце ранили,
подарив ненадолго душу.
Что жалели сначала грубую,
привыкая к безумству зверя,
обнимали шею упругую
и просили ему поверить.
По загривку трепал рукою,
целовал её влажный нос.
Как звала она его воем,
чтоб он счастья немного принёс!
Он кормил её с рук широких,
что-то в уши шептал, улыбался.
Отдавал ей последние крохи…
Но однажды он потерялся.
Она долго туда ходила,
от рассвета ждала до заката.
И, охрипнув, уже не выла,
с ожиданием лежала рядом.
А когда поняла, что хватит —
человек позабыл про зверя —
сожалела, что не осталась
и оплакивала потерю.
Голод звал её на дорогу,
а надежда просила ждать.
Стали слабыми волчьи ноги,
и она начала убивать.
По началу – наесться мяса,
а потом – уничтожить прошлое.
И наполнились слёзы красным,
стали дни её мёртво-сочные.
И сама она стала бешеной,
к одиночеству привыкая.
По душе разбежались трещины,
тень от сердца её заражая…
