– Может быть…но не помню, чтобы мне приходилось это делать. Если я даже и уверен в чём-то…в какой-то идее, всегда найдутся люди, которые отстоят её лучше меня…
– И выдадут эту идею за свою! – Эммануил издает звонкий щелчок пальцами.
– Это не всегда так, хотя…
– То есть тебе не знакомо чувство, когда ты кладёшь оппонента на лопатки, хотя бы даже в дискуссии?
Я отрешённо мотаю головой, мол, пусть будет так, как ты думаешь.
– Что ты чувствуешь, когда на тебя кричат?
Этот неожиданный вопрос заставляет меня встрепенуться и почесать подбородок.
– Просто скажи то, что приходит в голову первым.
– Боль! Я чувствую боль!
– Эта боль, она какая? Просто надуманная, или похожая на конкретную боль? Например, на зубную, на боль в животе или головную?
– Это ощущение схоже с тем, когда тебя бьют по носу. Эммануил, тебя когда-нибудь били по носу?
– Может быть…– он скашивает глаза, будто что-то вспоминая. – Да, что-то было, но это не оставило во мне таких живых ассоциаций. И вообще, вопросы сегодня задаю я! – прикусывает нижнюю губу, формулируя следующий вопрос. – Значит ли это, что вступить в сложный разговор для тебя всё равно, что подраться?
– Может быть…да…наверное…– мной снова овладевает чувство, будто мне уже приходилось отвечать на подобные вопросы.
– Как часто ты выпиваешь?
– Довольно часто. Это помогает мне расслабиться…снять стресс.
– А бывает такое, что ты напиваешься в хлам?
Я закатываю глаза в потолок и чешу подбородок.
– Нет!
– Тебя что-то останавливает? – Эммануил сам отвечает на свой же вопрос, целясь в меня указательным пальцем. – И здесь тебя сдерживает она! Маячащая на горизонте, головная боль! Я прав?
Я пожимаю плечами.
– Ну-с на этом всё! – Он шлёпает ладошками по зеркальной столешнице. Его лицо сияет. Похоже – он очень доволен проведённым допросом.
– А дальше что?
– А дальше? – Дальше самое интересное! Кстати, кофе-то совсем остыл, а мы и забыли! – он бодро вскакивает со стула и семенит по гостиной своей пингвиньей раскачивающейся походкой. – Итак – что мы имеем? – один за другим выдвигает шкафчики кухонного гарнитура, открывает дверцы, словно то, «что мы имеем» должно находиться в одном из шкафов. – Мы имеем несколько личностей…нет…даже не так; – на мгновение застывает у открытого пустого шкафчика. – Мы обладаем некими знаниями об одном и том же субъекте. Этих знаний несколько…– Он продолжает семенить из угла в угол, словно эти хаотичные движения помогают ему чётче сформулировать мысль. – Знание номер один. Это то, что знаем мы оба. Не каждый по отдельности. Это знание, которое принадлежит нам двоим. Итак, что мы с тобой знаем об объекте. Не так уж и много, учитывая короткий срок, прошедший с момента твоего возвращения. Это тёртый калач, судя по количеству шрамов на теле и сбитым кулакам. Этот парень прекрасно разбирается в оружии, хорошо ориентируется на местности и имеет довольно приличную спортивную форму. – Он берёт нож со столешницы, осторожно трогает пальцем широкое лезвие. – Складывается впечатление, что этот парень твёрд как камень и в чём-то может быть даже опасен. Но есть одно «но». Этот парень не помнит кто он. И это ещё полбеды. Он совершенно не переносит боль, что не состыкуется с отметинами на его теле. Пока что «знание номер один» ограничивается только этим. – небрежно швыряет нож на столешницу. – Перейдём к «знанию номер два». Это знание принадлежит только тебе, но сегодня мы сообща приоткрыли его завесу. – Открывает холодильник. В линзах очков отражается жёлтый свет встроенных светильников. – Объект которого знаешь ты, немного отличается от того объекта, которого знаем мы оба; – достаёт кусок сыра, щупает его, сдавливая большим и указательным пальцем. – Сказать, что он мягкий, было бы не совсем правильно. Он скорее хрупкий. – бросает сыр обратно, закрывает холодильник. – Человек который может в любую минуту сломаться, как тонкий лёд. Он не любит рисковать и обходит стороной острые углы не потому, что считает, что так правильней. Потому, что по-другому просто не может. Он бережёт свою хрустальную конструкцию, которая может рассыпаться от любого неосторожного действия. Как психологу с большим стажем мне очень хорошо знаком такой тип людей. – обходит стол и оказывается у меня за спиной. – В них нет ничего ущербного. Просто такая тонкая душевная конструкция. Те её обладатели, что живут с ней в гармонии довольно счастливы и даже успешны. Они принимают себя такими, какими их создал господь бог. Они не лезут на рожон, но умеют находить обходные пути. Многие из таких хрустальных людей превратили хрупкость в своё преимущество. Они занимаются творчеством или интеллектуальным трудом, неплохо зарабатывают, а их личной жизни может позавидовать любой из так называемых «мировых парней». Кстати, твой покорный слуга, относит себя именно к таким людям. Речь идёт о тех, кто принимает себя, но наш субъект, к сожалению, не такой. – Я чувствую, как его руки осторожно ложатся на мои плечи. – Он ненавидит себя, эту хрупкость, он ненавидит свою жизнь, которая, по его мнению, не задалась. Он мечтает стать смелым и сильным человеком, (в его понимании), но осознаёт, что время уходит и большая его часть уже упущена. Этот человек глубоко несчастен. – Эммануил убирает руки с моих плеч, обходит стол и снова появляется в моём фокусе, красномордый, довольный. Он походит на человека, испытывающего триумф. – Я всё сказал правильно, ничего не упустил?
– Вроде бы всё сходится! – я равнодушно кривлю ртом, будто речь идёт о ком-то постороннем. – Осталось разобраться, какое из «знаний» является верным.
– Об этом пока рано говорить, ведь ещё есть «знание номер три». – Эммануил садится на своё место, кладёт локти на стол, придвигает ко мне овальное, подёрнутое щетиной лицо. – Это то, что известно только мне. Это знание тоже ограниченно в объёмах, но, всё же, может пролить некий свет, или же внести сумбур во все предыдущие знания. По терапевтическим причинам я не буду открывать это знание целиком, лишь обнажу те его аспекты, которые необходимы в нашем расследовании. Но сначала я задам тебе пару вопросов. Как ты думаешь, кто я такой?
Этот неожиданный вопрос заставляет меня в сотый раз пожать плечами.
– Доктор, психиатр, или психолог. Я не совсем разбираюсь.
– Совершенно верно. Вопрос немного о другом. Как ты думаешь, какой я доктор, насколько я успешен в своём деле?
– Судя по часам и золотой оправе на очках, ты хорошо зарабатываешь.
– Ха-ха-ха…спасибо, что оцениваешь мой профессионализм именно по этим атрибутам. Ты прав, я действительно хорошо зарабатываю…– улыбка на полнощёком лице сжимается, сходит на нет. – Может быть даже слишком хорошо для моего среднестатистического коллеги. Я хороший специалист в своём деле и достаточно известный. Только известен я в кругах довольно узких и специфических. Моё имя нельзя увидеть на страницах Википедии, и вообще меня нет в онлайн пространстве. Меня передают с рук на руки, люди, которые знают, что я могу помочь наверняка. Эти люди обладают властью или большими деньгами, а чаще всего и тем и другим. – Эммануил делает паузу, будто ставит жирный восклицательный знак, в конце своего резюме. Его сузившиеся в точку зрачки, жгут меня из-под линз очков, будто пропущенные через лупу солнечные лучи.
– А что ты можешь сказать об этом месте? – он небрежно машет ладошкой в сторону панорамного окна, в котором, будто в картинной раме раскидывается очаровательный пейзаж, с заснеженными, подсвеченными жёлтым отблеском луны, горными пиками.
– Место шикарное, похожее на горнолыжный курорт. Только вот туристов раз два и обчёлся.
– Ландшафт не тот. Кругом отвесные скалы, высота две с половиной тысячи метров над уровнем моря. Место славное, только на лыжах здесь может кататься, разве что экстремал. Нет…такие места не предназначены для массовых посещений туристов. Таких уютных мест не так уж и много, и аренда каждого такого, затерянного в горах домика, стоит больших денег. Понимаешь, к чему я веду?
– Из всего этого я понял только то, что моё лечение обходится очень дорого.
– Да, аванс я уже получил и за всё это удовольствие – Эммануил снова машет рукой в сторону окна – тоже проплачено на неделю вперёд.
– И кто же, если не секрет, решил потратить на меня такие большие средства?
– Секрет! – Эммануил делает глоток остывшего кофе и морщится. – Фу…горечь какая. Пока что это секрет. Но эти деньги заплачены не за тебя, а за твои воспоминания.
– Интересно, кому могли понадобиться мои воспоминания? – я чувствую, как в глотке пересохло от накатившего возбуждения и вслед за Эммануилом делаю глоток до невозможности горького напитка.
– Действительно интересно – кивает Эммануил – особенно учитывая ту личность, которую мы восстановили. Скажи, может ли такая личность заинтересовать серьёзных людей? Я, даже немного переформулирую: может ли человек, личность которого мы воссоздали, иметь хоть какие-то точки соприкосновения с сильными мира сего?
– По-видимому, что-то случилось с этим человеком. Что-то из ряда вон выходящее. – Я сжимаю кулак и снова рассматриваю шагреневый нарост на косточках.
– Да…только «что»? Это мы и должны выяснить. Но лиха беда начало. – Эммануил снова спрыгивает со стула и возобновляет привычное мельтешение. – Последние два дня явились прорывом в нашем лечении. Мы уже выяснили, кем ты был, худо-бедно понимаем, кто ты есть сейчас, точнее, к чему пришёл. Осталось найти ту, промежуточную личность. Нам нужен мистер «икс», который существовал между тем хрустальным человечком и, потрёпанным жизнью субъектом, который сидит напротив.
– И как ты собираешься искать этого мистера «икс»?
– Его будешь искать ты. Как? Очень просто. Так же как ты нашёл своё прошлое воплощение, во сне. Твоя память потихоньку восстанавливается, и каждая ночь может принести больше пользы, чем наши задушевные разговоры. Во сне твой мозг, наряду с бредом, может воспроизводить куски действительно случившихся с тобой событий. Главное отфильтровать эти события и сложить их в стройную последовательность.
– Я редко запоминаю свои сны.
– То, что надо, ты запомнишь! – Эммануил звонко щёлкает пальцами, словно делая установку. – Главное собрать больше информации, а с её расшифровкой я тебе помогу. Кстати…– он отодвигает пальцем манжету рубахи, обнажая сверкающий в свете лампочек роскошный циферблат. – самое время ложиться спать!
7
«КТО ТЫ?!»
В распахнутых глазах стоит чернильная темнота. Неужели до сих пор ночь? Нет…она не может длиться так долго. Кажется, что прошла целая эпоха, вечность. Обрывки сотен видений кружатся в голове, словно огромные снежные хлопья. Большая их часть растает уже через мгновение, нужно ухватить хотя бы малость. Что-то я схватил, просыпаясь в ночной горячке. Да я и не спал толком. Можно сказать, что я только и делал этой ночью, что бесконечно просыпался. Так неужели она не закончилась? Я хаотично шарю правой рукой по рифлёным обоям на стене, пока не нахожу необходимую кнопку. Раздаётся мерное жужжание, и плотные портьеры разъезжаются в стороны. Одновременно с ними, так же плавно поднимаются вверх закрывающие окно жалюзи. В глаза лупит яркий свет. Слава богу, утро. Какой сегодня день? Воскресенье! Я довольно киваю сам себе, сажусь на кровати. Так что же там было?
На небольшом, придвинутом к кровати, столике, среди разбросанных таблеток и ампул лежит раскрытый блокнот. Эммануил дал мне его, чтобы я записывал все ночные видения. Я помню, что что-то писал, во время бесконечных пробуждений. А может мне только снилось, что я что-то пишу? Нет! Две развёрнутые страницы плотно исписаны. Они присыпаны перламутровой россыпью, выпотрошенных из блистера, таблеток. Помню, что не в силах терпеть боль, выковыривал эти таблетки, одну за другой, перебирал их словно чётки, сжимая в потном кулаке. По-моему, я не выпил ни одной. Ну точно, стакан с водой полон, как и накануне. Я залпом выпиваю этот стакан. Вода проливается в меня будто в песок. Довольный собой, вытираю губы рукавом пижамы. Я выполнил все указания Эммануила. Не выпил ни одной таблетки обезболивающего, да ещё что-то записал в блокноте. Кто там говорил про слабую волю, и какой-то там болевой порог?
Но упиваться триумфом некогда. Первым делом нужно срочно зафиксировать то, что удалось ухватить под утро. Это один сон. Один из многих. Но этот больше остальных, он словно хрусталик льда, среди снежинок, поэтому не растаял до сих пор. Да я ему уже не дам.
В ушах звучит последняя установка Эммануила: «Главное зацепить эмоцию, ключевую фразу и запечатлеть её в блокноте. Она будет словно пойманная бабочка. Ничего если сдохнет, мы найдём способ, как её оживить».
Переворачиваю хрустящую, насквозь продавленную острым стержнем, страницу, заношу ручку над нетронутым белым листом, записываю то, что приходит в голову первым:
«Я больше не знаю и знать не хочу никакого Гургена!».
Написанная корявыми буквами строчка, оживает, превращаясь в крик… мой крик. Я буквально вижу, как он выплёвывается из гортани, пращой лупит того, в кого запущен. Этот субъект тут же материализуется, будто проявленный негатив, превращаясь в длинного сутулого, облачённого в строгий костюм, блондина. Кажется, я знаю этого человека. Это же…м-м-м.
Картинка начинает тускнеть. Нет, напрягаться нельзя. Нужно постараться увидеть целое, а частности – они подождут. Мой крик ещё отдаётся эхом в пространстве, которое из белого облака, материализуется в нечто похожее на очень большую комнату.
В рассеивающемся дыму, появляется голубое озеро. Нет это не озеро, это зеркальная поверхность огромного овального стола. Дым садится, обнажая кусок перламутровой стены и вытянутое во всю ширину и высоту стены окно. За черным стеклом мелькают тысячи разноцветных огоньков. В огромной раме, как на полотне, запечатлена панорама ночного города. Свет огромной люстры отражается в окне, бирюзовом озере столешницы, брызжет на глянцевый пол. Каждая поверхность в этом помещении является своеобразным зеркалом. Эти зеркала отражают множество фигур в черных костюмах. Они кажутся мне одинаковыми. Может это просто размноженная проекция сутулого блондина? Нет…этих людей делает похожими друг на друга, только лишь цвет костюмов. Сами они имеют разные габариты, рост и даже цвет лица. Цвет рубашек тоже разный, да и костюмы отличаются по качеству, а соответственно, и по стоимости. Пятеро сидят за столом, периметр которого настолько огромен, что они походят на рассредоточившихся вокруг озера, рыбаков. Один стоит у окна, ещё один, (он же сутулый блондин), стоит напротив меня. Тощий, отражающийся в синем глянце, силуэт, делает его похожим на готовящегося прыгнуть с вышки пловца. Как же его зовут. Ну-у…Это же…
Чувствуя, что при малейшем напряжении мозга, картинка начинает затягиваться туманом, я останавливаюсь. «Нет…главное увидеть суть. А там уже будем разбираться в деталях. Если, вообще, этот сон не является только лишь сном».
– Гурген в этом деле уже давно. Он был одним из первых и считаться с ним, хочешь не хочешь придётся, – робко произносит блондин.
– Да мне по Х…, сколько он в этом деле! – Я снова слышу свой крик. Он носится по периметру огромного помещения, отражаясь от стен гулким эхом. – Мне по Х…на всех, на Гургена, Мазурова, Бектимирова и прочую шушару. Сейчас Я в этом деле. – раскрытая ладонь отчаянно лупит по груди. – А это значит, что всем остальным придётся подвинуться, а самым крайним, выпасть из круга! Не для того я вваливал такие средства и силы в это дело, чтобы делить его с Гургеном и прочими хмырями.
Ладошка хлопает по глянцу стола, оставляя на нём белый отпечаток. Я узнаю затянутые мозолью костяшки и болтающийся на запястье, массивный циферблат.
– Будут проблемы! – Густой бас исходит от человека, сидящего справа. Он короткострижен, квадратноголов и обладает непропорционально большой, как у Щелкунчика, нижней челюстью. И этого человека я тоже знаю. – Гурген заручится поддержкой москвичей, они привлекут своих бойцов, а это значит – снова война.
– Миша, тебя пугает слово «война»?!
Это же Миша Сахаров, он же Цукер. Вспомнил!
Он поднимает вверх ладошки, крутит квадратной, похожей на башню танка, головой.
– Кого-нибудь ещё, настораживает это слово? Если да, то вам со мной не по пути.
Сидящие за столом, отчаянно трясут головами. Я знаю каждого!
– Ну вот и славно. – Теперь уже обе ладони шлёпают по столу. – Ответишь ему так. Пошёл на Х…! Хотя…нет…нужно оставаться дипломатами. Ответишь ему следующее. – Рука берёт позолоченное перо, мерно стучит колпачком по глянцевой столешнице. – Извините, но предложенный вами вариант сотрудничества нас не устраивает. Мы будем действовать по ранее намеченному плану. – Ручка делает финальный удар, словно ставит жирную точку.
Длинный робко кивает.
– Саша, ты не кивай, а записывай. Опять всё переврёшь.
Точно вспомнил. Это же Саша Панфилов, умнейший человек, гений финансовых схем.
– Что ещё?
– Ещё? – Блондин перестаёт строчить в своём блокноте, пролистывает одну страничку назад, близоруко щурясь, всматривается в записи. – Да вроде всё обсудили: по должникам решили, сметы на строительство одобрены, план по слиянию с «Топазом», согласован.
– Стоп! – золотой колпачок ручки целится в лицо блондину. – Кем согласован?
– В-вами и Мельником! – Насторожено шепчет он.
– Как он может быть согласован, если мы ещё не встречались. Переговоры назначены на седьмое число…
– Артём Денисович, сегодня девятое. – с дрожью в голосе сообщает блондин.
– Девятое? Как девятое? – Пальцы копаются в жёстких волосах, до боли расчёсывают темечко.
Опять?! Неужели это случилось снова? В прошлый раз я списал всё на переутомление. Но прошло всего несколько дней и эта чертовщина повторяется снова. День! Целый день вырван, будто листок из календаря. Как это может быть? Самое страшное, что я узнаю о таком потерянном дне постфактум, от других людей. И эти люди, в момент моего прозрения смотрят на меня так, словно я слетел с катушек. Что происходит?
– Х-м-м, ну да…я немного запарился! Пить надо завязывать! – широко улыбаюсь, пытаясь свести инцидент к шутке. Сидящие за столом начинают дружно хохотать. Они будто оттаяли от заморозки. Щёки зарделись, глаза приобрели озорной блеск. Только в глубине глаз каждого, можно разглядеть жирные восклицательные знаки. В этом бессмысленном гоготе слышится скрытый вопрос. «Что происходит?».
Смех прекращается будто по команде в тот момент, когда я убираю улыбку с лица.
– Ну хорошо! Вопросы есть? – злыми глазами обвожу бескрайний периметр стола. Сидящие медленно крутят головами, закрывают блокноты, щёлкают застёжками портфелей.
– Ну если вопросов нет…тогда… – внимание привлекает парочка, сидящая на дальнем краю. Лысый, что-то шепчет на ухо, зачёсанному на пробор пухляшу. Лысого я знаю, а вот этот…Это и неважно. Оба прыскают хрюкают беззвучно хихикая. Рука хватает квадратный стакан, не целясь швыряет в сторону смеющихся. Стеклянный снаряд в мгновение преодолев несколько метров врезается в голову лысого и разлетается на мелкие крошки. Бритая голова мгновенно ныряет в бирюзовое озеро, точнее пропадает под столом. Лицо соседа становится белее бумажного листа. – Совещание окончено!
С грохотом отодвигая стул поднимаюсь, в то время, как все остаются сидеть на местах. Бледные с выпученными глазами и приоткрытыми ртами, они замерли в тот самый момент как. Движения застыли на полпути, остановилось даже дыхание. Они боятся сделать лишнее движение, боятся сделать что-то неправильно, боятся меня разозлить. И правильно делают. Взгляд падает на зеркальную поверхность, где отражается поджарый торс в серой футболке. Я ненавижу костюмы, а они…они обязаны их носить. Быстрым шагом направляюсь к выходу. В гробовой тишине раздаётся лишь свист, издаваемый скользящими по полу, кроссовками. Щелчок массивной позолоченной ручки, тяжелая деревянная дверь открывается, обнаруживая вместительную комнату с красной ковровой дорожкой, расставленными по периметру стульями и письменным столом. За столом сидит девушка, с длинными, опускающимися в вечность, густыми волосами и ярким макияжем.
– Артём Денисович, к вам посетитель! – произносит она, тараща огромные блюдца испуганных глаз. По-видимому, она слышала, то, что произошло в кабинете.
– Какой посетитель? – на автомате говорю я, окидывая взглядом приёмную. На одном из стульев в самом углу сидит человек. Маленький, серый, он слился со стеной, так, что я его сразу и не заметил. Человечек не спешит вскочить, вытянуться в струнку, как это обычно происходит с моими гостями. Он не поднимается со стула, даже видя, что перед ним сам Говорухин, который, между прочим, на ногах. Что-то заставляет меня замедлить шаг. Что-то меня настораживает в этой фигурке, её медлительности и кривой улыбке.
– Ну привет! – Он тянет ко мне свою ручонку. – Не узнал? Богатым буду.
Я щурю глаза, не для того чтобы его разглядеть. Я помню этого человека. Я хорошо его знаю. Но чёрт! Я не могу вспомнить, как он связан с моей жизнью, какую роль он играет, или сыграл в моём прошлом. Я не могу вспомнить, но почему-то знаю, что роль эта роковая. Во время прикосновения к запястью ледяной ладони, меня будто бьёт током. Его фигурка тускнеет, затягивается дымом, как и всё помещение приёмной. Перед глазами только ослепительно белое облако, которое, распадаясь на куски, являет фразу: «Я больше не знаю и знать не хочу никакого Гургена!».
Жадно пялясь на кривую, похожую на сошедший с рельсов поезд, строчку, я думаю, как зафиксировать ожившую в голове картинку. Как-как, да точно так же.
Хищником бросаюсь на блокнот, нервными движениями руки, перевоплощаю увиденные образы в пляшущие, уложенные столбиком, каракули.
«Саша Панфилов»,
«Встреча с Мельником»,
«Голубой стол»,
«Стакан…»
Ручка застывает: «Какой стакан? Ах да!». Дополняю фразу, делая её более понятной.
«Стакан об башку лысого».
«Цукер! Миша Сахаров!»
«Человек в приёмной…» – Я останавливаюсь на этой фразе, думая, как её оживить. Нервными штрихами зачёркиваю написанное и, уже не торопясь, вывожу: «Чёрный человек!». – Жирно малюю восклицательный знак.
«Кто же ты?!». Я замечаю, что при малейшем умственном напряжении, ассоциации вспархивают из памяти, как напуганные вороны с дерева. Голова снова чистая, если не считать притаившуюся в правом виске, боль.
Я возвращаюсь к записям, которые сделал ночью. Нужно разобраться, хотя бы, с ними. В верхней части страницы крупная, намалёванная играющими в чехарду буквами, надпись.
«Космос…Кондрат…билет…».
