– Бедовый ты. Будет нас двое хромых в доме, значит. Ну-с, племянники, пойдемте, покажу вам ваши спаленки. В доме две комнаты и тераска. В одной спаленке, которая угловая, думаю, лучше барышне устроиться. Она хоть и меньше, но зато обособленная. А тебе, молодой человек, придется довольствоваться проходной. Вы не против?
Лидия и Василий дружно мотнули головами. Иван Иванович продолжил:
– Я сплю на печке в кухне. А летом на тераске. Сон у меня как у младенца, то есть чуткий и непостоянный. Могу ночью ходить или ворочится, вы не пугайтесь. Ночью на улицу не выходите, я спускаю Грома с цепи. Он носится по участку как оглашенный. Злой что черт. Любого вора загрызет – не моргнет. Если по нужде припрет, то в ведро в сенях можно…
Старик говорил заботливо и о постороннем, но Ромашов и Лидия, научившиеся читать смысл между строк, поняли посыл его слов: мол, не пытайтесь улизнуть мимо меня, услышу; вы, голубчики, под круглосуточным надзором недремлющего ока.
Лидию устроили (якобы) машинисткой в управление железной дороги, а Василия – (будто бы) в контору местного завода. Их нелегальная самостоятельная жизнь начиналась с завтрашнего дня.
Оставшись одна в своей новой комнатке, состоящей из зашторенного оконца, кровати под цветастым покрывалом, письменного стола со стулом и небольшого шифоньера, Лидия раскрыла маленький чемоданчик, которым ее снабдил полковник, и первым делом развесила на плечики пару сшитых на нее платьев, теплую кофту и разложила по полочкам чулки, небогатую косметику и прочие женские мелочи, наличию которых весьма удивилась. Однако почти сразу сообразила, что чемодан ей собирала скорее всего женщина. Мужчина до такого просто бы не додумался. Покончив с обустройством, Лидия брякнулась на кровать, закрыла глаза и, полежав так некоторое время, неожиданно для самой себя задремала.
Ромашов не спешил разбирать свой чемодан. Он подошел к одному из двух окон большой комнаты: в стекло с наружной стороны билась веточка сирени, покрытая белыми мелкими цветочками. Потом развернулся и осмотрел свое новое жилище. В углу кровать, посередине крепкий дубовый стол, покрытый льняной скатертью, между окнами трюмо. Две комнатки разъединяла стена, а соединял каменный подтопок, обложенный красивой изразцовой плиткой с синим узором. Непритязательно, но симпатично и полезно – зимой в комнатах будет тепло.
Его ноги коснулось что-то мягкое и настойчивое. Ромашов вздрогнул и посмотрел вниз. О его брюки терлась пучеглазая трехцветная кошка.
– Это Матильда, – пояснил возникший в дверях хозяин и прикрикнул: – Брысь, дура! Толку от тебя никакого, одна шерсть только кругом!
Матильда никакого внимания на окрик не обратила.
Ромашов присел и погладил кошку по мягкому и теплому шерстяному боку.
– Вы ее гоняйте, если мешает. Совсем сбрендила на старости лет, все на ласки ее тянет. Лучше б мышей ловила.
– Зачем же гонять? Она мне совершенно не мешает. Я люблю кошек. Вообще животных люблю. У нас в деревне коровы были и овцы. Куры еще были. Собака и кот…
Вспомнив дом, Ромашов погрустнел и замолчал надолго.
Хозяин, почуяв сложность момента, деликатно промолчал и уковылял на кухню, а погруженный в невеселые мысли Василий все сидел на полу и машинально гладил довольно урчащую кошку.
Глава 7. Экзекуция
Пара недель ушла на привыкание к новым реалиям жизни и адаптацию к рабоче-шпионскому графику. Урочные и неурочные визиты полковника или лейтенанта воспринимались ими как неприятность, но неприятность привычная, без которой уже трудно представить себе свою жизнь.
О происходящем на фронте они узнавали из сводок Совинформбюро, пропечатанных в газетах, которые любил почитывать вслух старик Краснов, и передаваемых спокойным и уверенным голосом Левитана, льющимся сквозь помехи отчаянно шипящей тарелки радиоточки.
Несколько раз в городе объявлялась воздушная тревога. Немецкая авиация сбрасывала бомбы на автозавод, авиационный завод, завод Красное Сормово. Стреляли зенитки, носились по небу советские истребители, но бомбы продолжали падать, а бомбардировщики летать. Иногда бомбы не взрывались, иногда попадали в жилые кварталы или парки. Но, попадая в цель, наносили ущерб производству и живой силе, и тогда в городе шептались о количестве погибших и раненых. Газеты о таком предпочитали молчать. Иван Иванович все знал лучше других, но чаще молчал, лишь намеками давая понять, что известно ему больше, чем он говорит.
Во время налетов старик Краснов сгонял своих жильцов во двор, где под сараем был вырыт и оборудован небольшой, но достаточно глубокий погреб, который своими основательностью и аккуратностью исполнения больше напоминал маленький бункер. Там и отсиживались, пока сигнал тревоги не замолкал.
– Просто правительственное бомбоубежище, – шутила Лида, сидя в погребе, трясясь от густого, земляного холода, животного, пронизывающего страха и прислушиваясь к звукам извне.
Иногда они не только слышали гул самолетов, но и видели их. Бомбардировщики со свастикой летели не очень высоко, делали крюки и возвращались обратно, выискивая свои цели. И Лида, и Василий с тревогой в сердце провожали их взглядами. Война как морской прилив, докатывала до тылового города свои волны, ни на минуту не позволяя забыть его жителям о том, что где-то дела обстоят намного хуже…
Ромашов, встававший позже Лиды, просыпался обыкновенно от того, что она пела, и для него ее музыкальный голосок стал полноценным утренним обрядом пробуждения. Он теперь не вздрагивал от малейшего шороха, перестал бояться за ближайшее будущее (полковник хоть и смотрел волком, но приговаривать их к смерти, кажется, не спешил), обрел здоровый сон и отменный аппетит. И самое главное – впервые за много месяцев сначала пребывания в плену у немцев, затем выжидательной неопределенности у своих, Василий чувствовал как ослабевает напряжение сердца и как в унисон Лидиному пению отзывается его душа.
Лида не раз и не два ловила на себе долгие, ласковые, скромно-вопрошающие взгляды Ромашова, которые тот прятал, едва только понимал, что замечен, и эти переглядывания приятно волновали ее. Старик наблюдал за «молодоженами» с большим любопытством и ехидной выжидающей ухмылочкой.
Однажды утром Ромашов долго разглядывал свою голову в зеркале и пришел к выводу, что с изрядно отросшими лохмами уже надо что-то делать.
– Лида, ты можешь меня постричь?
– Могу! – с энтузиазмом отозвалась Лидия. – Я в детдоме однажды Мишку Митяева постригла! Очень даже ничего получилось.
Ромашов устроился посреди комнаты на табурете, обернул вокруг шеи полотенце. Лида разложила на пол старые газеты и вооружилась ножницами и расческой.
– Ну-с, какую стрижечку желаете, товарищ? – Тоном заправского цирюльника поинтересовалась она. – Прямой проборчик? Косой? Височки оставляем?
Защелкали ножницы, отсекая сантиметры мягких волос. Лида пыхтела и вздыхала, кружась возле своего «подопытного». Ромашов нежился от прикосновений теплых и ловких женских пальчиков и старательно отводил взгляд от Лидиного декольте, когда то оказывалось в поле его зрения, совсем-совсем близко от лица. От девушки пахло чем-то сладким и пьянящим, и Василий поплыл, потерялся во времени. В себя на непродолжительное время его приводили лишь строгие замечания держать голову ровно.
Процедура затянулась. Расслабленный, Ромашов не сразу сообразил почему Лида молчит и то и дело отходит от него на расстояние, оценивающе смотрит, потом качает головой и снова берется за инструмент…
Очнулся он только когда в комнату вошел Иван Иванович и расхохотался:
– Василий, тебя что, собаки драли?
Василий потрогал волосы, вскочил и подбежал к трюмо. Из зеркала на него посмотрел слегка плешивый человек, которого в тифозном бараке обстриг слепой паралитик с трясущимися руками и начинающимся старческим слабоумием.
– Вася, извини. Я сама не знаю как так получилось, – чуть не заплакала Лида. – Я хотела исправить, а получилось еще хуже.
Справившись с первым шоком, Ромашов пролепетал:
– Ничего страшного, Лида. Волосы не зубы, отрастут. Только что с этим сейчас делать?
Сейчас мы сделаем тебя красавцем, – пообещал старик Краснов.
Он тут же сходил на кухню, принес тазик с горячей водой и опасную бритву, взбил в ступочке мыло.
Садись, касатик, и не шевелись, а то чиркну по горлышку невзначай и все: со святыми упокой.
Ромашов только вздрагивал, когда по коже, скрипя, скользило холодное лезвие, убирая остатки растительности вперемежку с белой мыльной пеной. Лида наблюдала эти манипуляции со стороны и в глазах ее читалось сожаление от того, что она стала причиной этой малоприятной процедуры.
Закончив, Краснов промокнул голову «пациента» горячим мокрым полотенцем и отошел в сторону, любуюсь результатом работы.
– Во! – показал он Василию большой палец. – Очень современная прическа! Отвечает реалиям военного времени. А то ходил как поэт патлатый. А сейчас кожа дышит. Для лета – самое то.
Ромашов вновь подошел к зеркалу и с нарастающим ужасом провел рукой по абсолютно гладкому, блестящему как елочный шар, черепу. Без слез на это зрелище смотреть было невозможно. Слегка лопоухие уши, лишенные прикрытия волос, торчали в стороны как два капустных листа. Указательными пальцами Василий прижал ушные раковины к голове, но те заупрямились и тут же возратились в прежнее положение. Его так однажды уже брили, перед отправкой на фронт, но тогда на него некому было смотреть. Среди мужчин несовершенство не так бросается в глаза. Когда же рядом находится девушка, за свое уродство сразу становится неловко.
Видимо, на лице Ромашова отразилась вся горечь переживаний, потому что Лида приблизилась к нему и подбодрила:
– Ты мне и таким нравишься.
Потом сразу засмущалась и поспешила помочь Иван Ивановичу в ликвидации следов парикмахерской «экзекуции».
Раз в неделю Иван Иванович брал с собою Василия, и они ехали на склад за провизией. Продукты им доставались хорошие и в достатке. Кладовщик, толстый важный господин в пенсне уводил старика внутрь, а Ромашова оставлял на попечение своего помощника. Потом, нагруженные сумками, они возвращались домой, где их дожидалась Лида.
Очередной июньский день в противовес всем предыдущим выдался холодным и пасмурным.
Ромашов (а вернее говоря, Петр Чугунов) прятался от накрапывающего мелкого дождика под навесом. На крылечко вышел, завертывая на ходу папироску, помощник кладовщика, тучный черноглазый увалень Каблуков.
– Петруша! – он панибратски хлопнул «племянника» Ивана Ивановича по плечу.
– Здравствуйте, Семен.
– И тебе не хворать.
Каблуков ловко поддел Ромашова-Чугунова под локоток, завел за угол и жарко зашептал:
– Тебе шоколаду не надо?
– Настоящего?– удивился Василий.
– Швейцарского!
– Откуда у вас шоколад? На склад завезли?
– Дурак что ли? Какой шоколад на нашем складе? Достался по случаю. А у меня на него аллергия. Чего добру пропадать? Тебе за копейки отдам. Марусю свою побалуешь… Ну, решайся! Нигде такого не найдешь!
Пока Каблуков расхваливал товар, Ромашов мысленно подсчитывал имеющиеся в наличии средства. Ему вдруг пришла в голову мысль, что неплохо бы и впрямь побаловать шоколадом Лиду… Краснов платил ему сдельно за работу в саду и по хозяйству – говорил, что не любит рабства и что делает это в тайне от полковника… В последнее, конечно, Ромашов не верил, но деньги брал. Сумма к этому моменту у него накопилась небольшая, не разгуляешься, но да на что тратить? Ходить они никуда не ходят, продукты и вещи первой необходимости им поставляет Иван Иванович… Так что на шоколад должно было хватить.
Задумчивым взглядом Ромашов пробежался по небольшой городской площади, образованной несколькими двухэтажными казенными зданиями, общежитием при заводе, складом, и вдруг внимание его привлекла стоявшая возле грузовика, показавшаяся знакомой фигура в хромовых сапогах, спецовке и кепке. Фигура повернулась и Василий глаза в глаза увидел человека, которого менее всего ожидал здесь встретить. Бородатое одутловатое лицо с маленьким лбом и толстыми губами принадлежало его однокласснику по немецкой разведшколе Славе Гуляку. Ромашов оторопел. Гуляк тоже изменился в лице, нервно дернул уголком рта. Так смотрели они друг в друга около минуты.
Ждущий ответа Каблуков ткнул Василия в плечо:
– Петруша, чего застыл-то? Так берешь шоколад или я кому другому сторгую?
Ромашов отмер, отпрянул за угол, чтобы скрыться из поля зрения Гуляка, и машинально ляпнул:
– Беру.
– Тогда в следующий раз я принесу, заберешь!
– Ага.
– Деньги не забудь, понял?
– Да.
– Петруш, странный ты какой-то сегодня, – Каблуков озабоченно присмотрелся к нему. – Переработал, наверное. Ты уж береги себя.
– Хорошо.
Когда Каблуков ушел, Василий выглянул из-за угла и успел увидеть разворачивающийся грузовик. Слава Гуляк сидел на водительском месте рядом с мордатым важным пассажиром.
Мелкая морось вдруг превратилась в длинный и тягучий дождь. Ромашову стало заливать за воротник, от этого он очнулся, встрепенулся и побежал внутрь склада.
К вечеру тучи разошлись и тепло снова взяло свою власть. Иван Иванович разобрал продукты и ушел в сарай. Лида готовила ужин. Убедившись, что Краснов звенит на улице инструментами, Василий прошел на кухню. Лида обернулась от стола, улыбнулась, но увидела серое, убитое лицо Ромашова и тут же поникла.
– Что случилось?
Василий оглянулся на закрытую дверь, отвел Лиду подальше от распахнутого окна и проговорил:
– Я видел Славу Гуляка.
– В городе?
– На складе. Как думаешь, нужно сказать об этом Летунову?
Лида поежилась обхватила себя за плечи и переспросила риторически:
– А ты думаешь не надо?
Ромашов бессильно осел на табуретку и долгим, мучительно пытливым взглядом посмотрел на Лиду, на который та смогла ответить лишь взглядом таким же долгим, но растерянным.
– Вы запомнили номера грузовика, на котором выехал это ваш Гуляк? – поинтересовался Летунов.
Ромашов протянул ему смятый обрывок бумажки:
– Да. Записал сразу, чтобы не забыть.
– Это значительно упрощает дело. Установим чья машина, узнаем и как зовут шофера. Явно же не под своей фамилией он живет, правда, Пётр?
Василий озабоченно поинтересовался:
– Что нам теперь делать?
– А что вам делать? – передразнил его Летунов и ответил: – То же, что и всегда. А вашим Гуляком займемся мы. Вычислим, поймаем и предадим суду.
– Вы его расстреляете? – спросила Лида.
– Нет, к награде приставим, Лидия Николаевна. За самоотверженную службу вермахту. Ерунды-то не спрашивайте. А вообще странно, что вы о нем беспокоитесь. Ведь он же, кажется, был одним из тех, кто делал вам недвусмысленные намеки интимного свойства?
