Михаил Шамильевич Ахметов "Замок Кафки – окончание"

«Итак, надеюсь, я вбил в тебя хоть немного ума и ответственности, – таким образом он закончил свой выговор К., – так что, если не хочешь окончательно распрощаться со своей работой, живо беги в школу и приготовь там классы для завтрашних занятий. И приготовь сегодня, а не с утра, фройлян Гиза больше не собирается вытаскивать тебя сонного из постели на посмешище ученикам, как это было позавчера! Кстати, – неожиданно вспомнил он, и К. внутренне сжался, – кто посмел разбить окно в гимнастическом зале? Опять ты?»

«Нет, господин учитель, – обрадованно выпалил К., радуясь, что тот вспомнил не про договор, а про другое, – это сделал мой бывший помощник Иеремия, но я тут же уволил его, когда до меня дошли эти известия, о разбитом окне».

«Уволил, значит, – процедил учитель, хмурясь от непонятной ему радости К., которую было слишком легко заметить, – я бы вас всех там поувольнял, если бы не необъяснимая доброта господина старосты. Ладно! Сегодня же заделаешь окно досками, вместо тех картонок, которыми мы с фройляйн Гизой, вынуждены были закрыть его сегодня, чтобы не окоченеть от холода вместе с учениками».

«Сегодня же будет всё сделано, – послушно подтвердил К., – я займусь этим прямо сейчас».

«Сию же секунду!» – изрёк учитель, по-прежнему хмурясь, снова ещё раз оглядел его с ног до головы, но видимо, не найдя ничего к чему бы он мог ещё придраться, подарил К. последний суровый взгляд, и не простившись прошёл мимо вместе с Гизой. К. в ответ стоял у школьной ограды на вытяжку как солдат в застегнутом на все пуговицы пальто и в шапке, ожидая пока его начальство не исчезнет за домами; до этого момента, он двигаться остерегался. К. расслышал удаляющийся голос учителя: «Вот так ставят на место нерадивых служителей». – «Но я всё равно не доверяю этому землемеру, господин Грильпарцер», – услышал К. ещё и Гизу, но учитель решительно отрубил её сомнения, энергично махнув рукой и сказав: «Не, беспокойтесь, фройляйн, я крепко держу поводья!»

К. в сомнении взглянул на темнеющее небо; если он хочет добросовестно выполнить задание учителя – так, значит, зовут его Грильпарцер? – то ему надо поторопиться, потому что забивать разбитое окно досками под слабым светом керосиновой лампы – занятие не из простых. Хорошо бы, конечно, сходить до гостиницы «Господский двор», отыскать там Иеремию и за шиворот притащить того к школе, ведь это именно его бывший помощник разбил там окно и сбежал, оставив отдуваться за свои грехи своего начальника – К., и заставить, если не самого его исправить дело, то хотя бы помочь К., и например, постоять со стороны улицы на морозе, держа доски, пока К. будет работать внутри в тепле. Да, и Фрида может быть, тогда, увидев его требовательность и непреклонность, снова ощутит в себе любовные чувства к К. и вернётся к нему, ведь женщины любят решительных мужчин не склонных к сомнениям. Но, с другой стороны, заставить Иеремию сделать что-то полезное – задача практически невыполнимая, они-то и вдвоём с Артуром ни разу ничего путного не сделали, а только вредили К. своей помощью; так и здесь – не останется ли школа совсем без стёкол, если Иеремия примется за дело, учитель тогда точно уволит К. со страшными проклятиями и даже содействие старосты не поможет. Да, к тому же, этот притворщик, вспомнил К., симулирует сейчас простуду, лежа в уютной Фридиной постели – можно представить, как он заохает и раскричится, если К. потащит его оттуда на улицу. Так что это весьма сомнительное предприятие, подумалось К. и он печально усмехнулся – выходит, Фрида точно к нему не вернётся – совсем он не решительный, а наоборот, вечно сомневающийся в своих силах, слабый человек. Поэтому весь ремонт К. придётся делать сейчас самому и быстро, если он ещё хочет успеть вернуться на постоялый двор «У моста», порасспросить там про Герстекеров и поесть хотя бы остатков от ужина постояльцев, раз уж община обязалась кормить его за свой счёт и хозяйке волей-неволей придётся терпеть и обеспечивать его пропитанием.

Учитель с Гизой уже скрылись из вида, и К., очнувшись от своих мыслей, торопливо двинулся к школьным воротам, запиравшим двор. Он уже подошёл почти вплотную к калитке, как вдруг та резко распахнулась и его чуть не сбил какой-то человек, оказавшийся к удивлению К., запыхавшимся Шварцером. Тот тоже, видимо, не ожидал встретить К. на своей дороге.

«Господин земле… школьный сторож? – выпалил Шварцер, резко притормозив и выпучив на К. глаза, – вы здеь никого не видели? – и невпопад добавил, – вас же вроде уволили из школы».

«Вы, Шварцер, постоянно ошибаетесь на мой счёт, – спокойно сказал К., делая шаг в сторону, чтобы дать тому дорогу, – это я понял, ещё в первый день, как только прибыл в Деревню. Я бы посоветовал вам быть более внимательным. С чего бы меня увольнять? Я только что беседовал с господином Грильпарцером и сейчас как раз иду в гимнастический класс, чтобы привести в порядок разбитое окно. Кстати, вы бы не хотели мне помочь, вы же тоже, как я слышал, помощник школьного учителя?»

«Он был один, когда вы его встретили?» – Шварцер пропустил мимо ушей последний вопрос К.; похоже, он был чем-то сильно взволнован и непрерывно озирался вокруг, заглядывая даже за плечо К., и сводя свои густые брови так, как будто ожидая там увидеть кого-то ещё кроме него.

«Нет, не один – ответил К. – он сопровождал фройляйн Гизу».

Услышав его слова, Шварцер подскочил на месте и заскрипел зубами. «Так я и знал, так я и знал», – забормотал он глядя куда-то внутрь себя, так во всяком случае, показалось К. «А куда они дальше направились, вы не видели?» – глаза его безумно заблестели и он вцепился зубами в свой же кулак.

К. забеспокоился, он ещё никогда не видел Шварцера в таком состоянии, обычно тот был весьма спокоен, ровен и презрителен по отношению к К.; похоже что-то серьёзно вывело его из равновесия. Неужели, он приревновал Гизу к школьному учителю? Хорошенькие дела творятся здесь в школе! А замечания насчет нежелательных подробностей семейной жизни все, значит, делают ему – К.!

Шварцер больше ничего не говорил, а только судорожно вдыхал и выдыхал холодный воздух, прикусив до крови кожу на пальцах, а взглядом, как будто умолял К., спасти его добрыми известиями. Вообще, было весьма соблазнительно – дать Шварцеру правильное направление, и пусть, уж они там решают свои дела втроём без его присутствия, к тому же, вероятно, учителю тогда будет совсем не до К. в ближайшем будущем, если судить сейчас по воинственному настрою Шварцера. Но все же К. сумел пересилить себя, и не подавая виду, что он что-то подозревает или чем-то взволнован, он со спокойным видом протянул руку и указал в направлении противоположном тому, куда на самом деле ушли школьный учитель с Гизой.

«Они прошли туда, – подкрепил он свой жест словами, – буквально пару минут назад, я думаю вы их вполне сможете нагнать».

Шварцер внезапно стиснул его в своих благодарных объятиях так, что у К. перехватило дыхание и слетела с головы шапка. Но он даже не успел сказать ни слова, как тот уже отпустил К. и бегом бросился в указанную ему сторону.

Озадаченный этими странными событиями К. насилу вспомнил о своих делах, глядя Шварцеру вслед. Надеясь, что на этом его приключения на сегодня закончились, он прошёл за калитку, аккуратно притворил её и даже запер на замок, отыскав в кармане связку ключей, выданных ему учителем два дня назад. С ключами в руке К. даже почувствовал себя как-то увереннее, как настоящий школьный служитель идущий по своим животрепещущим делам. Да, быть может, он и отсутствовал здесь целый день и даже дольше, но ведь не просто так, он же не притворялся больным как Иеремия, хотя что греха таить, и попытался разыграть перед учителем эту карту; он отсутствовал по серьёзным причинам. В любом случае, если учитель утверждал правду, что здесь никогда не было школьного сторожа, то за один или даже два дня отсутствия К. на службе небеса на землю точно не упадут. Важно позвякивая ключами, К. подошёл к наспех закрытому старой картонкой школьному окну, из которого ещё недавно махала ему рукой Фрида, расставаясь, как ему казалось тогда, с К. ненадолго, и в которое змеёй проник его помощник, чтобы потом коварно заползти и в её сердце.

Хотя на улице уже изрядно стемнело, К. удалось разглядеть, как небрежно и недобросовестно приделана к оконной раме картонка; стоило ему лишь одним пальцем по ней постучать и слегка дернуть её на себя, как она тут же и отвалилась а за ней совершенно неожиданно в сторону К. вылетела с жутким шипением та самая, уже знакомая ему, жирная кошка Гизы, от которой он сам едва успел отскочить. Вполне вероятно, что картонка была прикреплена покрепче, чем полагал К., а девяносто процентов работы по её отрыву проделала испуганная чем-то кошка, но дела было уже легко не поправить; серая кошка мгновенно растворилась в серых деревенских сумерках, а в оконной дыре завыл ветер. К. настороженно прислушался, ветер как будто плакал, горюя над чьими-то несбывшимися надеждами, и через несколько мгновений К. понял, что внутри школьного зала кто-то, на самом деле, плачет. К. не подумав, чуть было не полез тут же в дыру, но вовремя опомнился, и уже очень скоро открывал и так еле прикрытую входную дверь, через которую, вполне может быть, недавно и выскочил в расстроенных чувствах Шварцер. В большой прихожей, он снял с крючка висевшую там керосиновую лампу, зажёг в ней огонь восковым спичками лежавшими рядом и прошёл в зал, который он оставил почти два дня назад ради встречи с Варнавой.

«К.! Наконец-то ты пришел!», – услышал он почти сразу детский вскрик и с удивлением увидел Ханса, который радостно выбежал ему навстречу.

«Ханс? Что ты тут делаешь, – озадаченно воскликнул К., ласково гладя мальчика свободной рукой по голове, когда тот с зарёванным лицом, всхлипывая прижался к нему обеими руками и не отпускал, – разве ты не должен быть сейчас дома?»

Мальчик запрокинул заплаканное лицо и с обидой посмотрел прямо в лицо К. «Ну, как же так, К.? – с обидой, недоуменно спросил он, – ты же обещал дождаться меня здесь сегодня после занятий, а потом мы были должны пойти к моему отцу. Неужели, ты забыл, как сам обещал мне это позавчера?»

К. чуть было не выронил лампу и не сел прямо на пол, так сильно он на мгновение ослабел. Как он, действительно, мог про это забыть, внутренне выругал он сам себя. Построить такие планы, преодолеть недоверчивость Ханса, «подобраться» к нему, как выразилась в тот раз Фрида, хотя она говорила тогда больше о себе – и вдруг про всё это позабыть! Весь разговор с мальчиком, тут же послушно всплыл у него в памяти, будто они разговаривали только что. Получается, К. направился по неверному пути, на который его увлёк своими посулами Герстекер и совсем позабыл, что до этого он планировал заполучить себе в союзники Брунсвика, как главного оппозиционера старосте, и уже с этой ступеньки, усыпив его бдительность, собирался уменьшить расстояние отделявшее К. от матери Ханса. Конечно, совсем не так, как он сегодня сократил это расстояние с её сестрой Матильдой, об этом даже и речи быть не могло, он до сих пор покрывался холодным потом, при одном только воспоминании о том, что он принял её за мать Ханса. Ему нужен был от неё только совет или лучше помощь, а как этого надежнее всего добиться, если не сдружиться с её самыми близкими людьми – мужем и сыном? И теперь он практически упустил этот шанс, обидев Ханса, позабыв, что сам же и договорился о встрече с ним сегодня; он как будто снова услышал весёлый звенящий голос мальчика «Значит до послезавтра!»

«Погоди, Ханс, погоди, – забормотал он, собираясь с мыслями, – конечно, я ничего не забыл, просто не мог прийти раньше. Меня задержали важные обстоятельства».

«Но я уже замёрз здесь совсем, пока тебя ждал, – со слезами в голосе сказал мальчик, – сначала я ждал тебя на улице, а потом когда замёрз, вернулся снова сюда. Зал был уже пустой, но печка почти прогорела, а дров больше не было. Потом сюда зашёл обозлённый чем-то Шварцер, он ругался и пинал ногами гимнастические снаряды, вон посмотри сам, – и К. действительно заметил поваленного и лежащего на боку гимнастического коня и разбросанные рядом брусья, – я испугался и спрятался за печку, а потом под ноги ему попалась кошка, – продолжал Ханс, – он чуть было не грохнулся на пол, пихнул её со злобы ногой так, что она отлетела в сторону и выскочил из зала, ругаясь на все лады. Я было подумал, что тебя уже не дождусь, и надо идти домой, но я боялся выходить из-за Шварцера, мне почему-то казалось, что он готов так же пнуть и меня, поэтому сидел здесь и тихонько плакал. Но ты всё-таки пришёл за мной, К.», – и мальчик дружелюбно погладил его по рукаву пальто.

К. облегчённо вздохнул, по счастью, Ханс, несмотря на допущенные К. оплошности, не стал его врагом, и на него по-прежнему можно было рассчитывать. Но фоне всех его неудач, пожалуй, это можно было рассматривать, как одно из редких достижений К. здесь в Деревне.

«Ханс, послушай, – нерешительно начал К., боясь потерять и это достижение и снова обидеть мальчика, – ты не против, если мы останемся здесь ненадолго? Мне надо заколотить досками вон то разбитое окно, чтобы совсем не выстудить гимнастический зал. А ты, если хочешь, можешь даже мне помочь».

Слёзы на глазах Ханса быстро высохли и он даже обрадованно захлопал в ладоши. «Конечно, я помогу тебе, – весело сказал он, – но только, К., давай поторопимся. Если станет совсем поздно, мама начнёт за меня волноваться».

К. машинально кивнул, озираясь. Ему только что пришло в голову, что у него нет ни гвоздей, ни молотка, и он даже понятия не имеет, где брать подходящие для работы доски. Насколько он помнил, в сарае рядом со зданием школы, из дерева были только дрова для топки, не считая самого сарая, но не будет же он приколачивать к окну дрова или разбирать сарай. Что же ему делать? За какую-то секунду в нём нагромоздилось столько разных нерешительностей, но все они никак не хотели перерастать, хотя бы в крохотную решимость. И вдруг К. озарило, что он не просто так оказался в этой ситуации – на самом деле, это был, без сомнения, дьявольский план школьного учителя; не имея возможности просто так уволить К., он даёт ему совершенно невыполнимую задачу, а когда К. полностью провалится в её исполнении, что же, тогда учитель с лёгким сердцем выгонит его с работы. И никто не сможет заступиться за К., даже староста, ибо он сам своим согласием только что подписал себе приговор. Его охватило уже знакомое ему чувство беспомощности, надо было действовать, а голова у К. была словно наполнена паром и всё что он мог – это только сжать руки в кулаки на бёдрах, но это мало ему помогало.

Ханс, казалось, понял в чём дело; он осторожно подёргал К. за рукав.

«Шварцер сегодня заделывал окно картоном, – сказал мальчик, – а инструменты оставил потом вон в том шкафу», – и он указал рукой на деревянный шкаф, одиноко стоявший в другом конце зала. Как выяснилось, школьный учитель, увидев сегодня утром разбитое в школе окно, очень сильно взбесился; досталось всем окружающим и даже Шварцер попал ему под горячую руку, хотя он был ни в чём не виноват, а как обычно, просто пришёл, чтобы сидеть на уроках и любоваться своей Гизой. Конечно, во всем сначала обвинили К., как лицо материально ответственное – он же был сторожем – и даже если не он сам, как выяснилось потом, разбил окно, то, во всяком случае, он должен был воспрепятствовать порче школьного имущества, как выразился учитель: «Да хоть бы ценой собственной дрянной жизни». Так что, если бы утром К. имел бы несчастье оказаться в досягаемости бурлящей, как проснувшийся вулкан, ярости школьного учителя, то ему бы точно не поздоровилось. Ну, а так больше досталось Шварцеру, в основном за то, что он легкомысленно начал пререкаться с учителем, забыв, что он сам работает в должности помощника и должен подчиняться его указаниям. Дело было в том, что за ночь зал целиком выстудился – а ведь ещё никто не топил печи (и это тоже, кстати, вменили в преступление отсутствовавшему в школе К.) – и вести занятия там было, считай что невозможно. Вряд ли учитель мог бы сам заняться починкой окна, поскольку, несмотря на всю свою учёность и знание французского языка, работать руками он никогда не умел, да и как для школьного начальства, подобное занятие, в любом случае, было ниже его достоинства. О фройляйн Гизе даже и речи не шло, она, пожалуй, бы и шага к этому окну не сделала. Поэтому учитель сначала хотел послать одного из учеников к старосте, дабы тот, во-первых, убедился в ошибочности своего решения о назначении К. школьным сторожем, если уже на второй день его службы школа начала рушиться по его вине, а во-вторых, чтобы тот прислал какого-нибудь батрака, исправить или хотя бы для начала временно заколотить разбитое окошко, и учитель даже было посмотрел именно на Ханса, возможно, чтобы дать ему это поручение. Но как раз в этот момент его взгляд упал на Шварцера, который безмятежно, раскрыв рот, забыв обо всём на свете, любовался Гизой, не обращая никакого внимания на плещущий по гимнастическому залу учительский гнев. Наверное, тому показалось, что Шварцер совсем уж даром ест свой хлеб школьного помощника, в то время, как один лишь учитель кладёт все свои силы, чтобы учебный процесс функционировал должным образом. А единственное, чем занимался Шварцер на своей должности, так это проверял вместе с Гизой тетради учеников; в сущности он выполнял её работу, которую она прекрасно могла бы делать и без него. Поэтому учитель бесцеремонно, как пробку из бутылки, выдернул Шварцера с задней парты, где тот обретался и велел ему заняться конкретно починкой окна, потому что, дескать, на поиски плотника всё равно уйдёт драгоценное время, которое надо использовать для учёбы, а к старосте, мол, учитель сходит сам, уже с подготовленным докладом о должностных преступлениях К. Но Шварцер, видимо, вспомнив, что он сын помощника кастеляна, а не какой-нибудь там безродный учителишка, наотрез отказался пачкать руки грязной, как он выразился, работой. С официальной точки зрения он, разумеется, был не прав, поскольку господин Грильпарцер являлся его непосредственным начальством, и молодой человек был обязан выполнить все его указания. Но с неофициальной, скажем так, с житейской позиции, портить отношения с сыном кастеляна, и получается, с ним с самим, было невыгодно и для учителя, тем более, что должность школьного помощника Шварцер продавил поверх его головы, использовав свои связи в Замке. Но школьный учитель уже был так накалён произошедшими событиями, что позабыв про дипломатические тонкости, которые должен был бы, по хорошему, учесть, окончательно вышел из себя и громовым голосом пригрозил выкинуть со школьной должности Шварцера за его неподчинение, присовокупив, что он Шварцера на пушечный выстрел после этого не подпустит к школе, а следовательно и к Гизе; хотя про саму фройляйн Гизу, конечно, учитель не упомянул, потому что вокруг толпились ученики, которым не следовало слышать о подобных вещах. Правда, Шварцер не оценил учительской деликатности и в запале сам пригрозил использовать свои знакомства, чтобы уже со своей стороны выкинуть с работы самого учителя, и может быть, даже занять его место; понятно, что это были только слова, никогда бы в жизни Шварцер не смог удержаться на такой должности без всяких преподавательских навыков, не говоря уже об отсутствии знания хотя бы французского языка, но, видимо, ему было приятно, даже просто представить в своём воображении такое развитие событий, ибо тогда у него появились бы серьёзные рычаги для влияния на фройляйн Гизу, чтобы заставить, наконец, её выйти за него замуж; в противном случае он мог бы просиживать штаны за задней партой в школе годами, но так и не добиться своей желанной цели.

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, может быть даже дракой, в которой у Шварцера было бы бесспорное преимущество, в силу его молодости, если бы Гиза, возможно, представив Шварцера на должности начальника и ужаснувшись перспективе стать ему женой и рожать каждый год от него детей, не перешла бы решительно на сторону школьного учителя и не пригрозила бы молодому человеку своей окончательной немилостью. Шварцеру пришлось моментально капитулировать, поскольку ещё неизвестно, смог ли бы он, даже использовав все свои связи, одолеть в борьбе господина Грильпарцера, но фройляйн Гизу он бы потерял уже сейчас, и это ему было очевидно. Поэтому ему пришлось покориться и отправиться за молотком и гвоздями, учитель же, удовлетворенный своей победой, отыскал для него самолично картонку, чтобы не доводить до опасного предела унижение молодого человека, так как несмотря на свой гнев, он всё-таки учитывал положение Шварцера и его отца в Замке. Окончательно же они все трое сошлись на том, что единогласно объявили виновником всех бед именно К., а учитель пообещал, что он теперь уж точно сотрёт К. в порошок, чтобы и духом его больше в школе не пахло. А Шварцер сказал, что он после выполнения работы возложенной на него учителем, найдёт рюкзак и остальные пожитки К., оставленные им в школе и выбросит их на ближайшем пустыре. И хотя учитель запретил ему это делать, сказав, что он сам заберёт эти вещи на хранение, но безусловно, не будет их выбрасывать, потому что в отличие от заезжих бродяг, здесь в Деревне живут интеллигентные и приличные люди, которые подобными делами не занимаются. Ханс, услышав про то сильно испугался и решил сбежать из школы, чтобы найти К. и предупредить его о грозящей ему опасности.

Правда, сделать ему это не удалось, взвинченные столкновением со Шварцером учитель и фройляйн Гиза теперь стали вымещать своё настроение на учениках, пресекая любое баловство и следя за каждым их движением, так что школьники теперь даже дышать боялись. Сам Ханс было очень расстроился, каждая минута промедления казалась ему роковой для К., но потом он вспомнил, что именно сегодня они с К. договорились о встрече после уроков. Правда, где искать К. при его отсутствии весь прошлый день, мальчик и понятия не имел, но он надеялся, что К. помнит о своей договоренности и не забудет явиться в школу как и обещал. Поэтому Хансу пришлось смириться и ждать, пока шли уроки и Шварцер заделывал окно; но видать, для сына помощника кастеляна это тоже было непривычной работой, поэтому сделал всё он, конечно, вкривь и вкось, так что даже старая кошка одним прыжком смогла разрушить результат всех его трудов, что своими глазами увидел недавно К. А когда все немного подуспокоились, стало видно, что учитель очень благодарен фройляйн Гизе за поддержку в противостоянии с Шварцером; возможно, он был чересчур горяч в своей признательности, да и сама Гиза со слишком видимым удовольствием приняла его благодарности, что выглядело со стороны довольно странно, поскольку она никогда не показывала на людях свои чувства; возможно, она просто представила себе кошмар семейной жизни со Шварцером и ужаснулась, или вообразила его своим начальником и ужаснулась вдвойне. Но всё было бы ничего – подумаешь, один раз в жизни Гиза чем-либо открыто выразила свое удовольствие, рано или поздно это должно было бы случиться, не может же она всегда и везде быть безразличной и холодной на вид ко всему окружающему. Но, когда Шварцер, заканчивая свою работу заметил это, то он, конечно, просто глазам своим не поверил, и в сердце у него, судя по всему, возникли самые чёрные подозрения. Получается, он не меньше двух лет, насколько помнил Ханс, торчал в школе, похоронил ради этого свою карьеру в Замке, рассорился с могущественным отцом, вынужден был постоянно подстраиваться под тяжеловесный характер Гизы, почти ничего не получая взамен, даже скупых слов благодарности – например, после помощи в правке школьных тетрадок, и вот прямо здесь она открыто при нём, можно сказать, кокетничает со школьным учителем, который, между прочим, только что угрожал Шварцеру увольнением, и вообще, ведёт себя как его верная союзница, помогая ему одолеть сопротивление Шварцера. Любой бы на его месте, наверняка, испытал бы муки ревности, а уж живой и подвижный Шварцер и подавно, тем более, что ему приходилось до этого постоянно одёргивать и сдерживать себя, чтобы не потерять расположение Гизы, и всё это в нём годами бродило и копилось и искало себе выхода. Конечно, любому зрителю со стороны уже с самого начала было бы очевидно, что тяжёлый ледяной характер Гизы в итоге загасит пламень живой и темпераментной Шварцеровской страсти, но, как известно, любовь слепа, а когда ей ещё и не дают исхода – то и безумна в своих порывах. Но как бы то ни было, Шварцер какое-то время ещё держался и закончил кое-как работу, всего лишь попав – в этих порывах – себе пару раз молотком по пальцам. Как выразился потом господин учитель, «достойно похвалы, что он не пригвоздил случайно свою руку к оконной раме».

На этом, может быть, сегодня всё и закончилось бы миром, и фройляйн Гиза, видя послушание Шварцера, снова бы разрешила бы сидеть ему на подмостках кафедры во время урока, а затем дозволила бы ему править с ней тетрадки учеников, но как назло господин Грильпарцер неожиданно велел ему ещё найти в школе пожитки К., и не теряя времени, отнести их к нему на квартиру на Шваненнгассе, где тот жил доме у мясника. Сам школьный учитель объяснил эту спешку боязнью за невинность учеников, ибо мало ли что могло отыскаться в вещах у такого неблагонадежного человека, как К., тем более, эти вещи лежали хоть и в углу класса в старом рюкзаке, но всё равно на виду, а непоседливые школьники могли растащить эту заразу по всей школе.

В этом месте К., слушая рассказ Ханса, просто подскочил на месте.

«Как! -крикнул он громче, чем бы ему хотелось, – все мои вещи у школьного учителя?»

Мальчик в ответ грустно кивнул, но возразил, что это все-таки лучше, чем если бы Шварцер выкинул бы их где-нибудь на деревенских задворках.

«Но ты же сам сказал, что именно Шварцеру поручено было отнести все мои вещи на Шваненнгассе? – не согласился К., – откуда мы знаем, что он в точности выполнил поручение, а не сделал так как грозил раньше?»

Ханс признался, что он не подумал об этом, но ему кажется, что Шварцер в тот момент ещё вроде бы как подчинялся учителю и не стал бы игнорировать его распоряжение, хотя было видно, что он выполняет его с крайней неохотой; было ясно, что он не желал оставлять фройляйн Гизу и господина учителя вдвоём.

К. опустился на пол рядом с упавшим гимнастическим конём и сжал голову ладонями, почти не слушая слова мальчика; противники окружали его двойным смыкающимся кольцом, явно дублируя свои враждебные действия – его пожитки в любом случае не оставались бы в покое, их либо уже выкинул Шварцер, либо присвоил Грильпарцер. Правда, неизвестно что ещё хуже, то, что его рюкзак лежит на пустыре в снегу, где его ещё можно сыскать с помощью Ханса, который знает здесь все тропинки, или то, что он может быть сейчас в руках у учителя, и теперь К. полностью в его власти, ведь без документов уехать из Деревни ему немыслимо, он же не бродяга. Поэтому он уже невнимательно дослушал конец истории Ханса о том, что Шварцер по возвращении случайно увидел, как учитель держит Гизу за руку, стоя возле кафедры и окончательно решил, что тот его отослал к себе домой специально, чтобы остаться с фройляйн наедине после уроков. Он побелел как полотно и молча, ничего не сказав про то, что выполнил ли он поручение или нет, снова выбежал из школы, но так быстро, что учитель с Гизой даже не заметили его прихода.

В этот раз, когда он вернулся, на него уже удержу не было, но, к счастью, все уже успели отправиться по домам кроме Ханса, которому пришлось спрятаться за гимнастическими снарядами, чтобы дождаться К. Шварцер сначала некоторое время бесновался в зале, раскидывая спортивное оборудование, но слава богу, не заметив мальчика, а потом выбежал вон, после чего буквально через пару минут здесь появился К.

К. сидел на полу и чувствовал, что его мозг распадается на отдельные части, думающие сами по себе: ему единовременно надо было и заколачивать досками окно (а сначала найти инструменты и доски), и искать Шварцера, чтобы выбить из него правду, куда он дел его рюкзак, и шагать вместе с Хансом к его отцу Брунсвику, который уже должен был, наверняка, их ждать, и дойти, наконец, до постоялого двора, где надо было расспросить о Герстекерах, и в конце концов, там поужинать. Но К. не мог выбить ничего из той копны соломы, в которую он превратился в последние дни; вместо решимости что-то сделать, он ощущал только полную беспомощность.

Положение снова спас Ханс, впрочем, К. и раньше замечал в прошлом с ним разговоре, что из его детскости иногда как будто выглядывал взрослый прозорливый человек, с немалым жизненным опытом, правда невозможно было сказать, где он успел поднабраться такого опыта, и тем не менее, мальчик буквально за пару минут, пока К. сидел на полу, отчаянно пытаясь разобраться со всеми остальными К. у него в голове тянувшими его в разные стороны, сумел отыскать и молоток и гвозди заброшенные Шварецером туда, где К. их и вовек бы не сыскал. И он даже приволок из дровяного сарая крышку от старой сломанной парты, которая идеально подходила к дыре в окне пробитой негодным Иеремией, что наглядно показывало, какие надежды можно будет возложить на мальчика в будущем. Таким образом с помощью Ханса К. довольно быстро сумел справиться с заделкой окна, хотя будучи всё это время отвлечён мыслями о своих пропавших вещах, ухитрился несколько раз, как и Шварцер, попасть себе молотком по пальцам, и даже один раз, чересчур сильно размахнувшись, он чуть было не разбил и остававшуюся пока целой вторую половинку окна – Ханс едва успел криком предупредить о грозящей стеклу опасности. Но, в конце концов, дело было сделано, и можно было надеяться, что учитель завтра останется доволен работой К. (про помощь в этом мальчика, он вряд ли бы смог сам догадаться), которая на фоне грубой поделки Шварцера, выглядела творением мастера. Все остальные обязанности школьного служителя – подмести и вымыть полы, хорошенько протопить печь и вынести мусор – К. без труда мог уже сделать завтрашним утром.

Ханс был очень горд своей помощью и буквально лучился от счастья, но К. оставался по прежнему сильно встревоженным – он не может сдвинуться с места, объяснил он мальчику, пока не решит, как отыскать рюкзак со своими вещами, а главное документами; ясное дело, что для этого сначала надо было найти Шварцера, как человека, у которого они были в руках в последний раз.

«Как я не догадался спросить его об этом при встрече?» – безутешно проронил К., складывая оставшиеся гвозди и молоток в шкаф. «Но, К., ты же не знал об этом тогда, – ответил Ханс, глядя на К. испуганным взглядом, – я сам тебе рассказал об этом после». «Да, так и было, – согласился К. потирая лоб, – но всё же…» – «Прошу тебя, пойдём скорее к моему отцу, – уже начал упрашивать его, не на шутку взволнованный, Ханс, – уже совсем стемнело, и наверняка, он сердится, что нас так долго нет».

Но К. неожиданно заупрямился, сейчас для него не было ничего важнее его рюкзака, ведь остаться без бумаг удостоверяющих его личность на дальних подступах к Замку стало бы для него окончательным поражением, даже можно сказать полной катастрофой; там, где значение имеет самая ничтожная бумажка, он вдруг лишается важнейших документов: паспорта и метрики, не говоря уже о ворохе второстепенных документов, что он накопил за время своих странствий.

«Послушай, Ханс, – сказал К., блуждая обеспокоенным взглядом по лицу мальчика, еле видимом в слабом свете керосиновой лампы, – я точно знаю, что Шварцер, когда он не понимает, чем себя занять, то всегда болтается на постоялом дворе «У моста» и лезет под руку каждому гостю, – в памяти К. живо всплыла их первая встреча. – Наверняка, и сейчас он там, раз ты сказал, что фройляйн Гиза на него сердита. Значит, он не может быть сейчас около её дома, а уж тем более, она не допустит его к себе сегодня, даже для того, чтобы он помогал ей проверять, как обычно, тетради».

Мальчик только кивнул со слезами на глазах.

«Но всё же, К., – попытался он, переубедить его, – ну, пойдем сначала к моему отцу, прошу тебя». «Нет! – К. уже всё решил, – скажи Брунсвику, что я приду завтра, я это обещаю, но сегодня, Ханс, пойми, первым делом я должен добраться до Шварцера, иначе всё пропало!»

После этих словХанс уже не стесняясь, зарыдал, уткнувшись головой в грудь К.

Глава 31 (6)

Постоялый двор «У моста». Разговор с хозяином.

Простившись с плачущим Хансом, К. отправился на постоялый двор «У моста». На улице совсем стемнело, но К. за несколько раз уже выучил дорогу и не боялся теперь сбиться с пути. У К. было тяжело на душе, перед глазами у него всё еще стояло заплаканное лицо мальчика, с которым он уже успел подружиться, и которому он невольно, против своего желания, нанёс сегодня такой сокрушающий удар. Меньше всего на свете он хотел бы заставить Ханса плакать, но его слишком сильно стиснули неодолимые обстоятельства, вынуждающие К. спешить сейчас другой дорогой. Он лишь надеялся, что мальчик простит ему это невольное предательство, а лучше, если ещё и поймёт почему К. поступил именно так – отказался сейчас от встречи с его отцом Отто Брунсвиком, несмотря на то, что они ещё позавчера потратили с Хансом уйму времени и сил, чтобы тщательно, в деталях, разработать план этой встречи, так что даже Фрида, слушая их разговор, приревновала его к мальчику и потом долго осыпала К. упрёками. Но теперь оставалось рассчитывать только на способности Ханса, что он сумеет защитить К. перед своим отцом. Судя по тому, что К. слышал о самом Брунсвике, надежда на это была, ибо Ханс по своим способностям явно превосходил отца, но он всё таки был ещё ребенком, а не взрослым человеком, способным полностью отдавать себе отчёт в своих действиях, и к тому же Брунсвик мог давить на него, используя свой отцовский авторитет и чего доброго мог бы перетянуть его на свою сторону, чего совсем не хотелось К.; Брунсвик был ему необходим как союзник против старосты и учителя, но из-за складывающихся обстоятельств это союз висел на тончайшем волоске. И чем ближе К. подходил к постоялому двору, тем больше ему казалось, что совершил ошибку, оставив Ханса одного перед его отцом; вдвоём им было бы гораздо легче убедить Брунсвика переменить свое мнение о К., ибо как взрослый опытный человек, он мог бы легко поправить мальчика, если у того не заладится благополучно представить К. перед Отто в лицеприятном виде. Мысленно К. уже вёл энергичный диалог с Брунсвиком, каждой своей убедительной фразой, демонстрируя ему неоспоримые преимущества, который получит Брунсвик, перейдя на сторону К., так что тот лишь согласно кивал, удивляясь, насколько глуп и недальновиден был он всё это время. И мог ли Ханс, почти ребенок, совершить эту колоссальную работу один против нависшей над ним грозной отцовской фигуры? Очень сомнительно.

К. настолько расстроил себя такими мыслями, что шагая всё медленнее и медленнее, как знать, может быть и развернулся бы, в конце концов, прямо перед самым входом на постоялый двор и пошёл обратно вслед Хансу, если бы в этот момент входная дверь не открылась и на крыльце дома не показался бы сам хозяин двора с фонарём в руке, и не уставился на К. остолбеневшим взглядом, словно узрев перед собой выходца с того света. Такая реакция хозяина на его появление тоже, в свою очередь, привела К. в замешательство, и всё, о чём он только что думал, вылетело у него из головы. Так они простояли некоторое время, оглядывая друг друга.

«Господин К.», -наконец с робким видом произнёс хозяин и поклонился, к удивлению К., даже не добавив уже привычного его уху слов «землемер» или на худой конец «школьный служитель», уже не говоря про «школьного сторожа», что, правда бы тогда совсем не вязалось с именованием его господином.

«Здравствуй, Ханс, – проронил К., – как здесь у вас идут дела?»; хоть он за неделю и скатился изрядно по наклонной в глазах многих жителей Деревни, и в особенности хозяйки этого постоялого двора, но по отношению к её мужу, этому робкому человеку с мягким безбородым лицом и карими всегда испуганными глазами, К. почему-то по-прежнему ощущал себя несколько свысока, даже в его теперешнем незавидном положении. И он даже снисходительно потрепал хозяина по плечу, как будто, это не его жена Гардена выпроводила К. с Фридой и помощниками восвояси три дня назад.

«Благодарю, Вас, господин, – снова поклонился хозяин, и фонарь в его руке качнулся вместе с ним вверх и вниз, – дела, слава Богу в порядке».

К. слегка нахмурился, озадаченный словами хозяина.

«Послушай, ты что запамятовал кто я про профессии? – стараясь говорить в шутливом тоне, спросил он, – раньше ты всегда добавлял «землемер» в конце. Или ты меня не узнал? Но ты же назвал моё имя, Ханс».

Хозяин испуганно моргнул и К. показалось, что самым главным его желанием сейчас было бы скрыться долой с глаз К., исчезнуть в доме и запереться там на все замки, как будто К. одним своим появлением на постоялом дворе нёс в себе какую-то скрытую опасность, о которой сам К. не догадывался. А почтение проявляемое к нему хозяином, походило на броню, которой тот прикрывался от этой угрозы, пока она не минует или пока ему не удастся от неё благополучно скрыться.

«Конечно, я узнал вас господин… – хозяин сделал над собой усилие, так что было видно, как желваки перекатились у него волной на скулах, – землемер. Прошу прощения за мою невежливость».

К. хитро улыбнулся: «Можешь называть меня просто по имени, я не гонюсь за титулами». Он уже сообразил, что всё это очевидно происки хозяйки постоялого двора, и что в своей ненависти к К., она запретила мужу допускать его даже на порог своего дома; но, видимо, это шло вразрез с официальной линией отношения к К. идущей от Замка; получается, что таким образом она восставала не только против деревенской администрации в лице старосты, обязавшей её хотя бы кормить К., но может быть даже против Кламма, одобрившего, хоть и не существующие (но ведь дыма без огня не бывает) землемерные работы К. в Деревне. И теперь она не придумала ничего лучше, чем просто переложить всю ответственность на своего мужа, а сама наверное скрылась на кухне или как в прошлый раз притворилась больной и улеглась в постель, а хозяин, значит, пусть сам с ним разбирается. А муж её и сам-то не знает кого он боится больше: жену или администрацию, вот и стоит сейчас, трясётся перед К., не зная, что ему делать, и проклинает, наверное, себя за мысль, что решил вечером по своим делам высунуться во двор. Странно только, что он перестал величать К. землемером как раньше.

Поэтому К. спокойно сказал: «Ничего страшного Ханс, ты меня этим не обидел, – и он даже легонько подтолкнул хозяина в грудь пальцем, чтобы тот быстрее соображал, – распорядись пожалуйста, чтобы меня поскорей покормили. У меня ещё много дел на сегодня».

Лицо хозяина приняло обречённое выражение, но он, видимо, смирился с назначенной ему судьбой и сделал шаг назад, послушно пропуская К. перед собой.

Большой зал был полон крестьян, и за каждым столом сидели люди. Но стоявший галдёж тут же смолк, когда К. зашел в зал в сопровождении опечаленного хозяина. Слабые, но грубо сложенные лица, как один вытаращились на К., как будто к ним хозяин привёл не обычного человека, а ярмарочного медведя на цепи. Никогда он не станет здесь своим, как бы он не старался, внутренне содрогнулся К. от этой невыносимой мысли, глядя на крестьян сидящих как мухи вокруг столов; каждый раз они будут видеть в нём только чужака. Один лишь Замок мог бы изменить это положение, утвердить его права в Деревне, но как он далёк и недоступен для К. сейчас! Шварцера в зале не было видно, и это ещё больше расстроило К. Он вздохнул и обернулся к хозяину, чтобы тот показал ему место, где К. мог бы присесть и поужинать, но оказалось, что тот уже исчез, видимо, решив таким способом снять с себя ответственность, которую навалила на него жена, а там пусть сам К. разбирается, что ему делать и куда идти. У К. сейчас даже не было сил рассердиться на такое вероломство и поэтому он просто молча прошёл по залу, сел на свободный стул, под пристальными, но безучастными взглядами людей вокруг, откинулся на спинку стула и устало прикрыл глаза.

Он услышал как окружавшая его тишина вокруг начала постепенно сменяться каким-то жужжанием и шёпотом, который становился всё слышнее и слышнее и наконец перешёл в голоса, как будто люди вокруг, сначала хотевшие дать ему отдохнуть от шума, теперь махнули на него рукой и вернулись к своим повседневным разговорам. Странно только, что он не понимал ни слова, даже обрывки фраз казались чужеродными его разуму, словно маленькими бугорками в бесформенном шуме, будто он сейчас сидел в таверне где-нибудь в Италии или Франции, где никто не говорил на его родном языке. Но вдруг на столик перед которым он сидел, со стуком что-то поставили, маняще запахло горячей едой и К. живо открыл глаза, возвращаясь из своего полусна-полузабытья. Он с удивлением увидел, что стол перед ним сервирует сам хозяин – значит всё-таки не сбежал, похоже боится обидеть К. больше, чем свою жену – для К. это можно было считать хорошим знаком, какие-то свои утерянные в борьбе позиции, получается, ему удалось вернуть, не потратив дополнительных выматывающих его усилий. За столом кроме него и хозяина никого не было, его соседи уже сгрудились за соседними столиками, но этим К. этим было не удивить, несколько минут назад он прекрасно слышал и скрип отодвигаемых стульев и шум удаляющихся шагов сразу после того, как он уселся на этом месте и закрыл глаза.

От завлекающего запаха в животе у него заурчало, и К. придвинулся поближе к столу. Перед ним лежал жареный кусок говядины облитый соусом в окружении гарнира из тушёной капусты. Рядом стояла кружка полная пива – было видно, что хозяину пришлось постараться. Сам он стоял тут же, глядя на К. своими собачьими грустными глазами и не осмеливаясь сесть, хотя здесь же рядом была пара свободных табуретов, но и не осмеливаясь снова скрыться из виду.

К. при виде поставленной перед ним еды ощутил прилив сил и уверенности; значит, ещё не всё потеряно для него, значит, где-то там в административных далях по-прежнему считают, что за ним остались какие-то права, пусть скромные, но они всё же существуют; зато опираясь на них можно двигаться дальше и отвоевывать для себя новые позиции, а хорошая горячая пища – это как раз то, что несомненно придаст ему для этого сил.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70933486&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.