– Что? – удивилась Верочка.
– Ракета, бомба, петарда, – вежливо повторила Варвара. – В смысле – очень хорошо. Чем дальше от матери, тем…
– Варвара! – загремела Танюха. – Будешь там пыриться в телефон – отберу!
Верочка была уверена: более непохожих друг на друга людей, чем Танюха и ее дочь, матушка-земля не могла родить в принципе. Каким образом у гренадерши-Танюхи получился этот миниатюрный кудрявый эльф, было совершенно непонятно – Варя была абсолютно непохожа на обоих своих родителей. «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой», смеясь, цитировала Танюха, пытаясь погладить дочурку по пушистой макушке и вручить конфетку – дочурка вырывалась, не желая ни ласк, ни конфет, ни Пушкина. Дух нонконформизма витал над ее колыбелью, заставляя малютку спать днем и гулять ночью, ссориться с воспитательницами в детском саду, а в школе то и дело скатываться на двойки. В последнее время вечный Варин протест против материнского ига заключался в стремлении повсюду ходить в потрепанных мятых вещах явно с чужого (и, скорее всего, мужского) плеча и странной манере выражаться, до которой Верочкиным мальчикам, по счастью, было далеко.
– Минус вайб, – уныло сказала Варвара, убирая телефон в карман.
Фойе быстро заполнялось людьми. Нарядные пары с пластиковыми бокалами игристого в руках прогуливались, рассматривая висевшие на стенах портреты актеров, оживленно переговаривались, обмахивались программками, словно веерами. «Весь свет собрался сегодня в парадных залах особняка герцога Миднайта», думала Верочка. «Блистательные кавалеры и обольстительные дамы собрались, чтобы поприветствовать хозяина, который, по своему обыкновению, не спешил выйти к гостям, оставляя их томиться в предвкушении».
– Вон Воронов висит, вооон там, видишь? – восторженно трубила Танюха. – Он здесь почти не играет больше, а портрет все равно висит, не снимают!
«Восхищенная толпа собралась перед висевшим над камином портретом хозяина, написанным недавно придворным живописцем. Знатоки искусства восхищенно качали головами – столь искусно изобразил художник демоническую красоту герцога Эндрю Миднайта, слывшего самым красивым мужчиной королевства».
– Интересно, а Убожина твоего повесили уже? – подруга снова пихнула ее в бок, на этот раз как-то подозрительно игриво.
– Э-э-э…
– Не повесили, куда ему, – продолжила Танюха (вопрос, судя по всему, следовало считать риторическим). – Это же Академический, а он студент еще вроде. Не думаю, что его в труппу приняли, без образования-то.
– Ну может он там, где приглашенные актеры висят? – попыталась заступиться за неведомого Убожина Верочка. – Я видела, там такая стена была, мы мимо проходили, и…
– Надо говорить «артист», а не «актер», село ты неасфальтированное, – гаркнула нечуткая Верочка на все фойе. – Им в дипломе так и пишут, профессия – артист.
– Я думала, «артист» – это в цирке, – пожала плечами Верочка.
«– А где же портрет юного виконта Саншайна? – громко спросила леди Тамзин, обращаясь к мисс Гвендолен. – Я не знаю, миледи, – ответила та, присев в изящном реверансе. – Полагаю, этот достойный юноша в глазах своего зловещего опекуна еще не заслужил подобной чести. – Вы правы, дитя мое, – согласилась старая», нет, «пожилая», нет, пусть лучше будет «знатнаядама», а то Танюха может обидеться.
– Пойдемте в зал, – продолжала Танюха, – второй звонок вроде был, а мы не у самого прохода сидим, так что нам еще жопами толкаться, такие ряды тут у них узкие, капец просто!
«Наконец, роскошные, позолоченные золотом двери распахнулись, и гости, выстроившись парами, устремились в элегантный бальный зал. Трепеща от волнующего предчувствия, юная мисс Гвендолен взволнованно шла навстречу судьбе, еще не зная, что через несколько минут ее ожидает встреча с прекрасным Эдвардом Саншайном… нет, то есть она, конечно, знала, что сегодня на балу будет присутствовать молодой воспитанник герцога Миднайта», поправилась Верочка, «но она не знала, насколько он прекрасен», вот, так лучше.
– Это постановка Миры Крамер, – уверенно вещала Танюха на весь партер. – Я видела ее Брехта в Художественном и совершенно идиотский спектакль по комиксам в Камерном, мне это вообще не зашло, но вот «Отелло» – это что-то с чем-то!
Какие-то тетки, кучковавшиеся между сценой и первым рядом, обернулись и с осуждением посмотрели на Танюху. Та, не понижая голоса, продолжила:
– О, а вон и вороновские лахудры в полном составе! Фан-клуб, епта! Они тут пересрались недавно, на две фракции разделились, одни справа теперь сидят, другие слева… Варвара! Варвара! А ну телефон убрала быстро!
– Мадам, нельзя ли потише? – вежливо осведомился сухонький старичок в розовом кашне, сидевший рядом с Верочкой.
– Нельзя ли! – отрезала Танюха. – Варвара!!! Телефон, я сказала!!!
К счастью для сгоравшей от стыда Верочки прозвучал третий звонок, а потом свет в зрительном зале погас, и занавес медленно разъехался в стороны. Открывшаяся сцена была абсолютно пуста, если не считать возвышавшейся посередине странной платформы, накрытой чем-то вроде огромной клетки, сплетенной из канатов и цепей. Откуда-то сверху медленно спускалась неоновая вывеска с надписью «Венеция».
– Аллегория рабства и внутренней несвободы, – громко шепнула Танюха. – Сценография Птицкого, прям огнище, да?
– Да, – уныло кивнула Верочка, чувствуя, как неумолимо превращается в Варвару.
«– Эту часть особняка перестраивали при отце нынешнего герцога, – сказала леди Тамзин, направив свой лорнет на сцену», ой, то есть нет, «на стену, – однако и сегодня мало какой дом может похвастаться таким изысканным убранством. Взгляните на эти драгоценные шпалеры, дитя мое, они из Венеции».
Зазвучала заунывная музыка, на сцену вышли какие-то люди, одетые в длинные белые балахоны и принялись плавно раскачиваться, делая странные пассы руками.
– Хореография Никоридзе, – Танюха толкнула Верочку в бок, – он постоянно для Крамер пластические номера ставит! Смотри, сейчас они раздеваться начнут по одному, вот сейчас, сейчас…
– Сударыня, – страдальчески шепнул старичок в кашне, – не могли бы вы…
– Цыц! – обернувшись к нему, строго сказала Танюха. – Вы в театре вообще-то, как вам не стыдно разговаривать!
Белые фигуры и правда начали разоблачаться, сбрасывая свои балахоны и оставаясь в одних лишь широких юбках в пол; все они оказались мужчинами, стройными и, наверное, молодыми – как следует разглядеть их, водивших какие-то странные хороводы в глубине сцены, Верочке было сложно даже со второго ряда.
«Не могу не одобрить эту нынешнюю восхитительную моду на длинные, э-э-э, манжеты, – сказала леди Тамзин графине Вудсворт. – Взгляните на этих юных джентльменов, как прелестно смотрится кружево на их молодых, м-м-м, руках».
Полуголые парни закружились вокруг платформы, а потом разошлись, явив публике рослого темноволосого мужчину, закутанного в черное одеяние.
– Во-о-о-ро-но-о-ов! – громко простонала Танюха.
«Хозяин дома», – думала Верочка, наблюдая за тем, как Воронов пробирается между цепями, легко спрыгивает с возвышения и молча плывет через сцену, окруженный своим странным эскортом, – «был ослепительно красивым мужчиной лет сорока на вид. Скорее всего, ему было даже больше, потому что еще ее матушка в свое время отдавала должное его демоническому обаянию. Не потрудившись одеться, как подобает джентльмену, он вышел к гостям в роскошном шелковом халате, фраппируя высшее общество своей небрежностью и раскованностью».
Мужики в юбках тем временем выстроились в ряд, и Воронов, элегантно волоча по полу подол своего черного одеяния, принялся важно расхаживать между ними. Все это было так похоже на танцы, которые Эдвард Портнягин и его коллеги по бывшей «Радуге» обыкновенно исполняли на утренниках, что Верочка еле сдержалась, чтобы не засмеяться в голос.
– А вон же он, твой Убожин, – возбужденно зашептала Танюха, – Вон тот, второй слева, кажется, смотри-смотри, я же говорила, тощий, как…
Потом она думала, что ей всего-то и нужно было тогда – закрыть глаза.
Закрыть глаза, или, быть может, лучше сразу встать и уйти – пробраться по своему ряду, повернувшись к сцене спиной, рассыпаясь на миллиарды суетливых «простите», выйти из зала, забрать в гардеробе так и не успевшую высохнуть куртку, спрятаться, свернуться зародышем в безопасном чреве такси, несущемся из центра Москвы куда-то за край Солнечной системы. Вернуться в свой привычный мир, к детям, к бедолаге Портнягину, оголодавшему в своем Салехарде без домашних борщей, к дурацкому цветку на подоконнике, к неуместным, глупым, стыдным фантазиям, которыми она окормляла таких же, как она, романтических старых дур. И потом, ей ведь действительно нравился тот, прежний мальчик, которого утвердили на роль Эдварда года три назад – широкоплечий, сероглазый, с открытым милым лицом, вызвавший в фандоме жаркие споры, достаточно ли он аристократичен для роли виконта Саншайна. Для себя она решила тогда, что – да, достаточно, у него ведь были такие чудесные светлые кудри и приятная располагающая улыбка, и она очень расстроилась, когда его заменили, и даже от огорчения написала на форуме поклонников книг Жени Фишер, что новый мальчик совершенно точно мискаст и бездарь, и как можно было взять на такую роль такое убожество, и кажется, потом она писала что-то еще, но сейчас все это было не важно, не важно, не важно – ведь юноша, стоявший на сцене вторым слева, был… он был…
Он был прекрасен.
Прекрасен, как грех. Как мечта, как первая любовь, как все куклы, что ей не купили в детстве. Как солнечный луч, золотым клинком взрезающий тяжелые февральские тучи, как подснежник, просыпающийся навстречу этому лучу где-то глубоко под сугробами, как теплый летний дождь, смывающий пыль с усталой листвы, как первый снег, врачующий безобразные земные раны. Верочка смотрела в его лицо – юное, сосредоточенное, нервное – и в каждой его черточке узнавала Эдварда, своего Эдварда, Эдварда, жившего в ее голове двадцать с лишним лет. Полуобнаженные мужчины двигались по сцене, менялись местами, перебрасывались сброшенными балахонами, взмывавшими над их головами огромными белыми птицами; что-то нараспев говорил красивый Воронов, ему что-то отвечали другие люди, наверняка тоже очень красивые – Верочка не понимала их и почти не замечала, не в силах оторвать глаз от юноши, стоявшего когда-то вторым слева. Единожды разглядев, она больше ни разу его не потеряла, ощущая исходившее от него незримое сияние даже тогда, когда он убегал за кулисы, и безошибочно находила его вновь, стоило лишь ему опять промелькнуть в толпе. Она молча просидела весь антракт, не в силах подняться с места, не слыша, что говорила ей довольная Танюха, а потом занавес поднялся, и его больше не было на сцене – но Верочка почему-то знала, что он придет справа, что сейчас он молча стоит где-то там, за сценой, и поэтому просто сидела и долго смотрела в мерцавшую его светом темноту, не отвлекаясь на глупые шекспировские страсти. Ее терпение было вознаграждено – в конце концов он вышел из правой кулисы, склонился почти до пола, поймал халат, сброшенный Вороновым ему на руки и, уходя, улыбнулся куда-то в пустоту так светло и печально, что у нее чуть не остановилось сердце. Потом Воронов, кажется, убивал какую-то полураздетую женщину, и делал это непростительно долго, а потом спектакль, кажется, закончился, и юноша вынес ему халат. Зрительный зал взорвался аплодисментами – она машинально смыкала тяжелые мокрые ладони вместе со всеми, завороженно глядя, как он медленно и плавно кланяется, до последнего мгновения не опуская вниз своего прекрасного лица.
– Чего застыла, пойдем! – нависшая над ней Танюха озабоченно ткнула ее букетом. – Хочу вперед лахудр этих успеть, а тебе вообще вон куда переться, твой-то совсем с краю стоит!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70931680&lfrom=174836202&ffile=1) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
