Крысиный принц
Пол Хаген
Агент Август #1
Европейская цивилизация двадцать первого века слишком гуманна, чтобы противостоять злу… Маньяки и серийные убийцы плюют на слабые законы, мягкое наказание и рады запрету на смертную казнь. В противовес безвольной политике, тайные влиятельные силы в Европе на рубеже тысячелетий создают секретный отряд умных и безжалостных следователей-убийц, натасканных на поиск и уничтожение озверевших преступников. Сотрудник лондонского филиала агент Август ведёт охоту на самого свирепого и коварного психопата современной Великобритании. Множится число изувеченных трупов, а способы убийств превосходят мрачные традиции средневековой инквизиции… Око за око, смерть за смерть! Кто выживет в этой схватке?
Пол Хаген
Агент Август: Том 1. Крысиный принц: [психологический триллер]
– Отдайте им Джулию! Отдайте им Джулию! Не меня! Джулию! Мне всё равно, что вы с ней сделаете. Разорвите ей лицо, обгрызите до костей. Не меня! Джулию! Не меня!
Дж. Оруэлл. 1984
1
9 ноября 2013 года, суббота, 22:00. Окрестности Лондона
Бум! Бум! Бум! Глухим бубном шамана в затылок стучит боль. Ядовитыми кляксами в глазах пульсируют и расплываются огненно-зелёные пятна. К горлу подкатывает колючая предательская тошнота. Невыносимо тянет блевать, но рот намертво склеен прочным скотчем. Остаётся мучиться и глотать комок жгучей рвотной массы пополам с кислотной слюной.
Очередная попытка приоткрыть глаза. Тусклый свет лампочки раскалённой иглой вонзается в мозг. Человек мычит и жмурится. Усилием воли медленно приподнимает дрожащие веки и пытается разглядеть, где находится. Глаза застилает серая пелена слёз, в голове гудит монотонный рой назойливых мух. Каждый вдох сопровождается хрипами.
Думать трудно, мысли туго ворочаются тяжёлыми мельничными жерновами. Заезженной пластинкой терзает мысль: «Гэвин, Гэвин, во что ты снова вляпался? Кому перебежал дорогу? Идиот!»
Крупный рыхлый шатен, пятидесяти двух лет от роду, комично озирается и нелепо трясёт большой головой. Так фарфоровый китайский болванчик жалуется на скучную жизнь в тесной нафталиновой комнатке престарелой девы. Жидкие волосы окрашены в бодрый молодой тёмно-каштановый цвет, но кого обманешь пакетиком краски… Мешки под глазами, дряблая кожа и паутинки мелких морщин легко выдают возраст.
Страх сверлит черепную коробку. Где-то рядом, в непроглядной пугающей тьме, ещё порхает, машет хрупкими крылышками последняя надежда. Может, привиделось? Происходит не с ним, а с кем-то другим? Или это – кино, где ты зритель, а не участник событий?
О, лучше бы это был фильм… В мягком кресле уютного зала легко и приятно переживать за картонных героев, сочувствовать им. Кулаки доверчивого зрителя невольно сжимаются, пока на экране кровожадные злодеи измываются над невинными жертвами. Ты кипишь от праведного гнева, уклоняешься от свистящих пуль, тяжёлых мечей и летящих стрел, вжимаешься в грязь при разрывах бомб.
На время сеанса открывается дверь в удивительный магический мир. Тебя бросают в клетку с тиграми, сажают на кол или в тюрьму к отпетым уголовникам, избивают, насилуют, пытают, топят в болоте, расстреливают и сжигают на костре.
Если у режиссёра есть хоть немного таланта и искры божьей, то, пока не пойдут титры, ты там – по ту сторону волшебного белого зеркала. Но у зрителя всегда есть спасительная нить Ариадны – твёрдая железобетонная вера, высшее знание, что фильм, даже самый жуткий, обязательно закончится. Сейчас больно и страшно, но экран скоро погаснет. Включат свет, уборщики отправятся убирать рассыпанный попкорн и пустые стаканчики. Магия исчезнет, мираж испарится. Кто-то невидимый по-дружески, с улыбкой, похлопает тебя, растерянного, по плечу и выпустит из прохладного зала к мелким повседневным делам и заботам.
Вот и Гэвину кажется, что сейчас страх улетучится, как странный случайный сон. Так после кошмарных видений просыпаешься в холодном поту. В первую секунду пробуждения каждой клеточкой истово веришь, что спасения нет – клыкастые чудища загнали в угол и вот-вот растерзают в кровавые клочья беспомощное слабое тельце… А потом приходишь в себя и понимаешь, что видел сон… Иллюзию! Зыбкий мираж! Хаотичную игру нейронов, глупые импульсы дремлющего мозга, не более! И страх улетучивается… Становится легко и радостно, словно уцелел в страшной катастрофе – сбежал, спрятался, прикрылся железным щитом.
Комната погружена во мрак. Путеводной звездой служит пыльный настенный фонарь в паутине. Толстое матовое стекло в защитной металлической сетке с трудом пропускает мерцающий свет. Такие раньше вешали в шахтах и бомбоубежищах.
Нет окон. Тёмные каменные стены без следов штукатурки, белёсый известковый раствор между кирпичами, липкая сырость и могильный холод наводят на мысль о подземелье, подвале или старом заброшенном заводе. В воздухе витает едва уловимая смесь запахов плесени, ветхости и ладана.
Мысль о подземелье пугает Гэвина. С высоты прожитых лет легко догадаться, что это может значить… Если очнулся в подвале после сильнейшего удара по затылку – не жди ничего хорошего. Заклеенный рот тоже не добавляет оптимизма. К тому же, надо признаться, Гэвин – трус, хоть и тщательно прячет страх за неуместной суровостью внешнего вида, напускной бравадой и нарочитой грубостью. В обычной жизни удаётся водить окружающих за нос, многие даже боятся его, а здесь? Как себя вести? Знать бы…
Пугливо поёжившись, бедолага пытается приподняться. Встать не получается – ноги крепко замотаны скотчем, руки заведены за спину. Судя по ощущениям – закованы в наручники. «Всё оказывается даже хуже, чем я предполагал… Нет, не может быть – это какая-то дурацкая ошибка!» Гэвин рвётся вперед, делая попытку освободиться. Напрасный труд! От усилий тело лишь разворачивается вокруг оси и немного перемещается вперёд в тёмном пространстве. Под ногами шуршит.
Ах вот оно что! Никакой мистики! Привязан к спинке стула на колёсиках! Легионы неудачников протирают задницами синтетические сиденья таких пластиковых уродцев, изнывая от жары в душных офисах. Отсутствие амбиций и воли вынуждает имитировать кипучую деятельность и терпеть причуды ненавистного начальства.
Но что это? Развернувшись на стуле, Гэвин оказывается лицом к небольшому низкому предмету, стоящему чуть поодаль. От удара по голове ясность зрения потеряна, рассмотреть детали не удаётся. Пленник делает усилие и несколько раз сильно зажмуривается до вспышек в зрачках. По щекам текут слёзы, череп невыносимо трещит от боли.
Теперь нужно широко открыть глаза и сфокусироваться. Подобное упражнение даётся с трудом. Лиловые всполохи кружатся во мраке медленным танцем, мешают сосредоточить взгляд. Выпученные белки глаз делают связанного мужчину похожим на большую туповатую сову.
«Ничего, сейчас пройдёт… Наладится…» Пятна наконец рассеялись, расплывчатые края дрожащего контура слились в чёткую линию. Резкость восстановилась. В слабом свете фонаря Гэвин разглядел то, от чего его сердце сжалось до размера лесного ореха и провалилось на дно мрачного ледяного колодца.
Небольшой медицинский столик на четырёх трубчатых ножках с колёсиками пугает обыденностью. На тонкой металлической поверхности аккуратно разложены сверкающие хирургические инструменты из нержавеющей стали. Даже в обычной обстановке один лишь вид такого докторского набора способен вызвать оторопь у простого человека. Что уж говорить о душевных страданиях связанного и избитого Гэвина…
Инструменты лежат в образцовом армейском порядке. На столике равнодушно отсвечивают серым металлом ампутационные ножи, острейшие пилы, ножницы, зажимы для остановки крови, пинцеты разного размера, костные кусачки, коловорот, жутковатого вида изогнутые крючки, иглы, металлическое зеркальце. Дополняют сатанинский комплект белоснежная вата, бинты, широкий моток пластыря и стеклянные пузырьки с разноцветными жидкостями.
Гэвина трясёт как лист на ветру. «Что за бред! Как такое может происходить? Здесь снимают фильм ужасов? Зачем эти дикие инструменты? Для меня?! Или я в больнице? Нет! Какая, к чёрту, больница – я в наручниках! Тогда что это за место? И есть в пещере хоть кто живой? Где полиция, вашу мать?!»
Мысли скачут в голове, как испуганные блохи. Сердце колотит так яростно, что вот-вот пробьёт грудную клетку. «Но как же страшно, господи! И почему так холодно? Не хочу видеть эти жуткие приборы – они не имеют ко мне никакого отношения! Уберите, спрячьте, поломайте! Дайте свет, скоты! Развяжите руки, ублюдки! Полиция! Кто-нибудь!»
К худу или к добру, но мольбы услышаны… Раздаётся щелчок, и пленник вздрагивает от неожиданности. Сверху на Гэвина льётся мягкий приглушённый свет. Правда, углы комнаты остаются в тени и даже ещё сильнее погружаются во мрак.
Изменение в обстановке не приносит облегчения. Связанный страдалец ещё не успел отойти от вида инструментов, предназначенных, чтобы кромсать и уродовать человеческое тело, как новое испытание обрушилось на него. Смертельное шоу продолжается, фантасмагория достигает пика, а безумный постановщик пугающего спектакля явно страдает пристрастием к пошлым кинематографическим штампам: над Гэвином, в чёрном одеянии до пят, нависает мрачный силуэт средневекового палача.
Чёрная шёлковая маска-капюшон с прорезями для глаз большими складками опускается на грудь. Длинные широкие рукава целиком скрывают руки, вместо пояса – простая пеньковая верёвка. Если бы не страшная маска, человека можно принять за монаха-чернеца.
Что за пародия на Средневековье! А может, и вправду монах? Нет, чушь какая-то… Словно отлитая из чёрного базальта фигура выглядит грозно и мощно, молча наблюдая за связанным Гэвином сквозь зловещие прорези. Того берёт оторопь, заставляя вжаться в спинку взмокшей спиной. Вселенский ужас плотно хватает за горло мерзкими липкими щупальцами.
Выдержав эффектную паузу, палач-«монах» медленно движется к Гэвину. Шагов не слышно, только лёгкий шорох чёрной «ризы» змеиным шипением скользит по стенам.
Палач подходит вплотную, отчего кажется сидящему пленнику огромным, и останавливается на пару-тройку секунд, изучая связанного. Сквозь прорези маски грозно блестят остекленевшие зрачки. Гэвин превращается в соляной столб… Сердце сдавливает стальной обруч, остатки воли парализует страх. В мокрых глазах мечется животный ужас, мычание переходит в надрывный утробный клёкот.
Немая сцена длится недолго. «Чернец» медленно тянет руки к лицу связанного и хочет взять за плечи. Становится заметно, насколько широки свисающие рукава грубой «монашеской рясы».
Остатки мужественности покидают пленника. Гэвин, не готовый к такой фамильярности, отчаянно взвыл, как бык на скотобойне, которого равнодушная рука убойщика толкает под электрический пистолет. Паника овладевает им, сжигает остатки разума. Тело бьётся в истерике, насколько позволяют путы, голова трясётся, как при пляске святого Витта. Стул вертится и отъезжает в сторону от палача.
Ах, если бы так просто можно было рвануть прочь на офисном стуле из страшной пещеры! Жаль, но пленник выигрывает всего несколько мгновений, лишь оттягивая неизбежное. Хрип Гэвина переходит в грудной рык. «Как трудно дышать носом!» Из ноздрей вырывается тонкое шипение, словно рядом свистит закипевший чайник. Жертва отчаянно стучит наручниками о металлическую перекладину спинки стула, пытаясь разорвать оковы. «Бежать, бежать!» Напрасный труд…
Палач готов к такому развитию событий. Ничем не выказав удивления, «чернец» вплотную придвигается к пленнику, точно скользит по льду – плавно и бесшумно. Однако в этот раз «монах» действует иначе.
Короткий боковой удар левым кулаком приходится Гэвину в скулу. Слышен хруст кости. Никаких надежд, никакого снисхождения – если это и спектакль, то кровавый. Удар настолько силён, что связанный заваливается набок вместе со стулом и больно бьётся головой о каменный пол. В висок, сдирая кожу, впиваются острые кирпичные крошки.
Палач больше не церемонится. Чёрная фигура склоняется над упавшим, хватает за плечи и рывком поднимает с пола. Двести семьдесят пять фунтов пока ещё живого веса Гэвина пушинкой взлетают вверх. Пленник тихо скулит. Восстановив положение стула и продолжая удерживать жертву, изверг с размаху бьёт связанного коленом в живот. Затем следует мощный удар правым кулаком в переносицу. Да, таинственный «монах» не намерен шутить… Гэвин обмяк и потерял сознание. Из сломанного носа в два ручья ползёт густая бурая кровь.
Палач подтаскивает стул с Гэвином к низкой скамье, стоящей в дальней части помещения. Слово «сострадание» – пустой звук для костолома в чёрной «рясе». Действуя быстро и точно, «монах» отвязывает пленника от стула и переваливает безвольное тело через скамью, животом вниз. В очередной раз голова несчастного бьётся о каменные плиты. Звук удара гулким эхом отражается от кирпичных стен. Упитанный зад, обтянутый синими джинсами, беспомощно торчит вверх над скамьёй.
Не теряя времени, «чернец» хватает со столика широкий нож. Короткий уверенный взмах – и перерезанный брючный ремень избитой жертвы летит на пол. Звонко клацает пряжка. Сильным рывком «монах» стаскивает до колен джинсы Гэвина вместе с трусами в мелкую зелёную полоску.
2
9 ноября 2013 года, суббота, 16:00. Нью-Йорк
Мир живет стереотипами. Нет университетского образования – неудачник, женщина за рулём – обезьяна с гранатой, мужики – похотливые козлы, блондинки – тупые дуры, чем богаче – тем жаднее, лучшие повара – французы, самые страстные любовники – итальянцы, дороже – значит лучше. Список сомнительных утверждений можно продолжать до бесконечности.
Стереотипы и есть та самая великая Матрица из кинотрилогии режиссёров Вачовски – двух талантливых братьев польско-американского происхождения и невнятной сексуальной ориентации. Стоголовая гидра корёжит сознание и способна превратить любого в биоробота-зомби, чьё поведение легко поддаётся внешнему манипулированию.
Серые толпы послушных управляемых кретинов – мечта многих государственных прохиндеев, мечтающих любыми способами удержаться на вершине власти. Штампы лишают человека способности самостоятельно мыслить, замыкают божественный потенциал разума в тиски примитивного шаблонного рассуждения.
Спроси, к примеру, любого, какой район Нью-Йорка самый опасный? Большинство, даже в самой отдалённой точке земного шара, не задумываясь, ответит – Гарлем! Причём ответит так уверенно, точно родились в самом сердце негритянского гетто на севере Манхэттена.
А ведь это самый что ни на есть старый и затасканный, как пожилая проститутка, стереотип. Гарлем действительно был очень плохим районом в семидесятые-восьмидесятые годы. Соваться туда без крайней нужды не стоило ни днём, ни уж тем более в тёмное время суток. Если, конечно, с головой дружить… Хорошо, если просто ограбят, считай, дёшево отделался. Беги – ставь свечку, что не лежишь среди мусора и битого кирпича с пикой в печени или пулей в животе.
Много воды утекло с тех пор. Как бы ни ругали на чём свет стоит бывшего мэра Нью-Йорка Рудольфа Джулиани, с пеной у рта обвиняя в авторитарном управлении, растратах, коррупции и расизме, а город он подчистил, сделал более безопасным и пригодным для человеческой жизни. Если Джулиани повезёт и он умрёт в нужное время, то, может, и памятник поставят. А то к хорошему быстро привыкают, могут и забыть заслуги-то… Коротка людская память!
Вот и Гарлем в наши дни почти растерял тёмный ореол славы бандитского района. Только в некоторых его закоулках, где-то начиная от сто двадцатой до сто сорок седьмой улицы на Ист-Сайде, ещё можно поразвлечься…
Здесь пытливый экспериментатор, с кашей в голове вместо мозгов и весёлым зудом никчёмного любопытства пониже спины, как в старые добрые времена, имеет шанс нарваться на неприятности. Жаждущий приключений на ночных улицах – да обрящет, флаг ему в руки и премию Дарвина, но риск уже не тот, что был тридцать лет назад. Поспокойнее стало. А дурная слава осталась, прилипла – не отдерёшь…
У Гарлема всегда были конкуренты. На восток от Флэтбуш-авеню в Бруклине ходить не надо. Господа издатели, сотрите этот район в туристических картах, закрасьте в чёрный цвет, нарисуйте череп с костями или знак радиационного заражения. Нечего там делать приличному человеку. Даже без дорогих фотоаппаратов на шее.
Испытывать судьбу в Южном Бронксе тоже не стоит. Зачем? В знаменитый зоопарк, расположенный недалеко от Нью-Йоркского ботанического сада, безопаснее добираться на такси. Здоровее будешь.
В Квинсе сомнительной репутацией пользуется район Джамайка. Вернее, та его часть, что лежит южнее железной дороги, пересекающей Квинс с востока на запад. Заселена она в основном чернокожими, хотя результаты последней переписи населения оптимистично уверяют, что белых там ну никак не меньше половины от общей численности жителей. Но кто в наши дни верит результатам переписи?
Однако что ни говори, а представитель именно белого меньшинства бредёт сейчас по бульвару Сатфин, продвигаясь на юг от станции «Джамайка» в Квинсе.
Молодой сероглазый человек пытается спешить. Прямые тёмные волосы с лёгкой, чуть проступающей проседью небрежно уложены на левый пробор. Нос прямой, широкий. Уши прижаты. Едва заметная небритость придаёт лицу стильное мужественное выражение. На самом деле в последние сутки ему просто было не до бритья… Взгляд спокойный, но цепкий. От усталости под глазами образовались небольшие мешки. Бледные губы плотно сжаты в тонкую прямую полоску.
На вид – лет тридцать с небольшим. Среднего роста, плотный, спортивно сложен. Одет в тёмные стретчевые джинсы и чёрную стёганую куртку классического кроя, с воротником-стойкой и косыми карманами. На ногах – замшевые тёмно-синие туфли с плоской подошвой, на руки надеты кожаные тонкие перчатки. Куртка расстёгнута до груди. Из-под неё выглядывает лёгкий, с открытым горлом, серый свитер в тонкую оранжевую полоску.
Сегодня пасмурно, дует промозглый ветерок, с неба слетают редкие одинокие снежинки. В это время в Нью-Йорке сгущаются сумерки, зажигаются первые фонари. Город начинает жить по вечерним правилам.
Сероглазый шагает мимо католической островерхой церкви святого Иосифа и идёт дальше, вдоль безликих частных домов в один и два этажа. Почти все коттеджи отделаны дешёвым виниловым сайдингом мерзкого жёлтого цвета, при одном взгляде на который уже хочется застрелиться; некоторые разрисованы краской из баллончиков. Возле одного из домов устроена свалка старой поломанной мебели, рядом валяется оторванный кем-то, помятый дорожный знак «Парковка запрещена».
Человеку плохо, воля сжата в кулак. «Не упасть бы раньше времени… Добраться до места…» Мало того, что в последние двое суток про сон пришлось забыть, так совсем некстати обострилось хроническое воспаление почек – застудил лет семь назад в холодном октябрьском ручье на севере Норвегии. С той поры мучительная боль иногда овладевает телом, отнимает силы и способность трезво оценивать обстановку.
Его бьёт озноб, хотя лицо пылает жаром. Кости ломит, как при простуде, каждый шаг даётся через силу. Морщась от боли, человек слегка подволакивает ноги, пытается сжимать кулаки, пробуя, не отступает ли болезнь… Увы! Слабость и ломота сковали суставы железными колодками.
В таких случаях приходится принимать сильнодействующее лекарство, но его нет под рукой. Час назад он сгрёб в супермаркете какие-то таблетки на основе аспирина – всё, что продавалось без рецепта, – и сгрыз пару горстей прямо у выхода, жадно запив минералкой. Однако таблетки не помогли, а идти надо. Каждый шаг вызывает перед глазами сотни белых червячков, хаотично снующих в разные стороны. Единственный выход – упасть на кровать и неподвижно лежать, пока боль не закончит пытку. Наивная мечта – о кровати сейчас можно забыть!
Взгляд по-прежнему нечем порадовать. Вдоль обочины криво припаркованы потрёпанные автомобили, у некоторых спущены шины и разбиты стёкла. Людей попадается мало, все чернокожие. Даже азиатов не видно… Возле закрытого магазинчика быстрой еды на вынос «Китайский знак» валяется несколько разбитых бутылок и растеклось большое жёлтое пятно мочи.
Обогнув вонючую лимонную лужу, молодой человек сворачивает на Ферндейл-авеню. С правой стороны убегает вдаль вереница двухэтажных домов, обвешанных ржавыми спутниковыми тарелками и кондиционерами, как новогодние ёлки – игрушками. С левой стороны тянется кривой забор из провисшей местами, драной металлической сетки. На улице – грязь и мусор; само нахождение здесь вызывает внутренний дискомфорт.
Деревянные столбы, кренящиеся в разные стороны под весом тяжёлых электрических кабелей, блёклыми фонарями освещают мятые коробки из картона и пожухлую листву на растресканном асфальте. В некоторых домах уже горит свет, окна первых этажей скрыты за плотными шторами и металлическими жалюзи. Где-то за стеной долбит терпение соседей мощный сабвуфер.
Налетевший порыв ветра поднимает и крутит в воздухе обрывки бумаги, гонит по улице пустые пластиковые стаканчики.
Скрипят ржавые колпаки фонарей, неподалёку хлопнуло от сквозняка, но не разбилось окно, по тротуару истерично заметались овалы мёртвого электрического света. Человек на секунду отворачивается от ветра и зябко поводит плечами. Холодно, однако! Спрятав руки в перчатках в карманы куртки, он тяжело вздыхает и уходит в сторону Ливерпуль-стрит.
* * *
История учит, что большинство войн были развязаны из-за женщин…
Чёрный отморозок Джаред Клэй Мингус сразу смекнул, как ему повезло с этим белым. Сегодня определённо удачный вечерок! Здоровенный детина в вязаной шапочке до глаз даже вечером не снимает узкие тёмные очки с отражающим эффектом. Имидж есть имидж! Усы подковой переходят на подбородке в нагло торчащую козлиную бородку. Сам себе Джаред нравится, тайком засматривается на любое своё отражение и хочет выглядеть крутым гангстером, кем, собственно, себя и воображает.
Две недели как Мингус откинулся из тюрьмы на острове Рикере, куда случайно залетел за угон машины. Глупо попался… Первый раз за свои двадцать два года. Мощная тачка – красный «Додж-Чарджер SRT8» – оказалась роковой.
На суде Мингус вёл себя паинькой. «Ничего не взламывал, как можно! Дверь была распахнута! Клянусь!.. – Шёл мимо, взял покататься, всего и делов… Э-э-э… Даже не покататься, а поискать владельца. Может, тот забыл, где бросил развалюху? Район-то неспокойный… Лучше покараулить, пока хозяин не вернётся – люди должны помогать друг другу. А тут – на тебе: полиция, наручники… За что?! – Вот, значит, как делать безработному добрые дела… – Может, всё дело в том, что я чёрный? Так у нас же вроде равноправие!»
Благодаря цвету кожи, действующему в современном мире как индульгенция в Средние века, природному артистизму и милости судьи, на Рикерс-Айленд угонщик оттарабанил всего четыре месяца. Дёшево отделался! Мог бы и по полной загудеть…
С девочками в тюрьме туго, а гомосексуалистом Джаред никогда не был. Да и не приветствуется за решёткой однополая любовь, всё врёт Голливуд. Приходилось онанировать над металлическим унитазом, в тюрьме это в порядке вещей. Потом, главное, руки помыть…
И вот теперь, на свободе, Джаред, как распоследнее собачье дерьмо, уже неделю уламывает эту дуру Дэйзи – сестру своего кореша Томми Тайнера. «Видите ли, она считает, что я её недостоин. Что за хрень? С каких пор каждая овца с сиськами и задницей имеет право что-то там про меня “считать”? Ложилась бы молча! Уму непостижимо! А ведь он мог бы сдать её грёбаного братца Томми на первом же допросе… Однако взял всё на себя! Молчал как рыба… Не выдал! Четыре месяца жрал баланду и дрочил – все руки стёр! От воздержания аж яйца крутит! И вынужден сейчас терпеть ещё и эти бабские выкрутасы.
Ну, Томми-то, конечно, всё понимает, чувствует себя виноватым. Взгляд отводит, как побитая собака. Недаром увязался за ним хвостом попробовать уговорить свою строптивую сестрёнку. Ничего… Поломается ещё немного, сучка, и поймёт, кто тут настоящий мужик! Раздвинет ножки – никуда не денется!»
Увидев, как из-за угла выруливает белый парень, Джаред аж задрожал от восторга. В бритой недальновидной голове тёмный вечер, пустынная улица и отсутствие поблизости служителей закона моментально сложились в блестящий, с его точки зрения, план.
