Обтянутый по периметру колючей проволокой под высоким напряжением, он встречал новоприбывших пугающей репутацией надписью на воротах: «Arbeit Macht Frei», что в переводе означало: «труд делает свободным». Однако для тех, кто оказывался по ту сторону, был лишь один способ обрести свободу. Как любил выражаться сам комендант: «…только через трубу крематория».
Удушающий запах смерти, пропитал воздух. У входа, в тусклом свете фонаря, докуривая сигарету, стоял мужчина в форме подполковника. Им оказался лично Рудольф Хёсс – комендант лагеря. Встретив, он учтиво поздоровался и пригласил проследовать в свой кабинет для более комфортного разговора.
По пути мы видели мало приятного. Обеспокоенных солдат, сжимающих в руках оружие, словно опасаясь нападения. Груды одежды и личных вещей, что отбирали у узников, едва те переступали порог и тела. Мертвые нагие тела всех, кто не вынес кошмара, царящего в стенах лагеря.
Молодые люди и старики лежали вперемешку. Новые трупы на старых. За их уничтожение отвечала специальная команда, члены, которой в момент, когда мы проходили, активно занимались своей работой.
Такие же заключённые, одетые в полосатую тюремную форму с номером на груди, они брали одно тело за другим и оттаскивали в сторону небольших серых построек, служивших крематориями.
В лагере эти команды отвечали за самую сложную и грязную работу. Занимались очисткой от всего, что больше не представляло никакой «ценности».
Освобожденные от рабского труда, в основном, по распоряжению надзирателя или коменданта, отбирали наиболее бесполезных заключенных, которые из-за продолжительной болезни или общей слабости не могли больше работать.
Оказавшихся в чёрном списке ждали расстрельные площадки или газовые камеры. Каждый день в них оказывались несколько десятков, а тела затем сжигали в печах, неустанно работавших на полную мощность круглые сутки.
Услышав о такой жестокости, можно подумать, что эти люди были теми ещё выродками, раз «добровольно» согласились участвовать в зверствах нацистов, указывая, кому жить, а кому пора умирать. Что ж… если Вы подумали именно так, спешу переубедить.
Отправляя очередную партию, большинство изнывало от душевной боли. Поддаваясь отчаянию, они быстрее других теряли надежду и желание жить. Нередки были случаи, когда, не в силах вынести мук совести и позора, отправлялись на смерть вместе с другими заключенными.
Однако, несомненно, были и те, кто наслаждался своей работой. Используя «привилегированное» положение, такие намерено выискивали возможных кандидатов и шантажировали их. Заставляли выполнять рискованные поручения или отдавать личную порцию супа.
Независимо от степени согласия и мотивов, члены таких команд менялись как перчатки. Разница была лишь, что первые лишали себя жизни осознанно, а вторых убивали тихо сами заключенные, которым нередко помогали надзиратели.
Недалеко от главного крематория стояли наспех построенные деревянные бараки, служившие жильем для самих узников. Там приходилось ютиться в практически нечеловеческих условиях.
Построены они были без фундамента, часто на болотистой местности. Вместо полов внутри утрамбованная земля. Во время дождя она часто превращалась в трясину. Спать заключенным приходилось на соломе, стеленной поверх деревянных нар, а порой просто на полу.
Единственным удобством была маленькая печка, стоящая посередине всего барака. Однако она мало чем помогала во время холодных зимних ночей. Да и у заключённых не было времени греться.
Кроме тяжелой работы, два раза в день они выходили и строились на перекличку. При этом начальству было наплевать на «капризы» погоды. Заключенным не полагалось ни теплой одежды, или хорошей обуви. До своей смерти они носили только форму, что получили по прибытии.
Нередко в бараках происходили драки. Давая показания на нюрнбергском процессе, Рудольф Гесс, описывая деятельность Теодора Эйке[2 - Заместитель коменданта, отвечавший за жизнедеятельность и наказания внутри лагеря.], рассказал, что однажды, недовольный несколькими еврейскими заключенными, тот приказал, цитирую: «…всему бараку месяц не покидать своих шконок».
Заключенным нельзя было не то, что выходить на улицу, кроме моментов похода в столовую и переклички, даже проветривать помещение было запрещено.
Тяжёлое наказание быстро травмировало ослабленную психику. От постоянного принудительного лежания рядом, люди приходили в состояние крайнего возбуждения. Они не могли видеть друг друга, и часто дело доходило до ожесточенных драк, за что заключённых ещё больше наказывали.
Каждый день в лагерь прибывало около десяти тысяч человек, а умирало ещё больше. Даже карантинная зона, или лазарет не были гарантом выздоровления. Вместо лечения, врачи намеренно заражали заключенных тифом, холерой и малярией, а затем безучастно наблюдали за муками.
Одним словом, все в этом, не побоюсь сравнения, настоящем аду было обустроено так, чтобы полностью уничтожить не только достоинство, но и душу человека.
Всю дорогу Хёсс любезно рассказывал о достижениях, которых упорно добивались его солдаты день ото дня во славу Великогерманского Рейха. Не забыл упомянуть и о своих «подвигах».
Расстрелы, убийства, истязания. Ему нравилось не только наблюдать за всем этим, но и принимать непосредственное участие. Среди товарищей, он отличался особой жестокостью и тягой к зверствам, за что был прозван «дьяволом» Аушвица.
Самым любимым его занятием была сортировка заключенных с других лагерей. Несмотря на простоту, многие надзиратели и охранники старались отказаться от нее, но Хёсс был исключением. Подобная работа вызывала у него удовольствие.
Заключалась она в следующем: встречая за воротами лагеря новоприбывших, и мельком осматривая, он делал простой мах рукой, отправляя одних в левую сторону, других в правую.
Что в этом, на первый взгляд, «простом» жесте, может быть ужасного, спросите Вы? Возможно, так было легче запомнить заключенных? Увы…
Направо отправлялось не больше двадцати процентов от всех прибывших. Остальные шли прямиком в газовые камеры или на расстрельные площадки. Затем их тела сжигали, как ненужные отходы, но вернёмся к коменданту.
Кабинет Хёсса был далёк от уютных апартаментов, что занимали его товарищи в Берлине. Простой по обстановке, с несколькими воодушевляющими плакатами, картой лагеря и города.
Пройдя за стол, позади которого на стене висел портрет фюрера, он жестом указал на стулья, приглашая нас присесть напротив.
– Чем могу помочь, генерал? – с натянутой улыбкой, обратился ко мне.
– Как ваши дела, герр Хёсс?
– Всё… Хорошо.
Вопрос показался неуместным. Заранее осведомленный, он полагал, что это просто «очередная проверка», и не ожидал особого отношения.
– А у ваших солдат? Слышала, на границе неспокойно…
– О чем вы? На границах все спокойно. Патрули обеспечивают надлежащую безопасность.
– Хотите сказать, – я демонстративно закинула ногу на ногу, – не слышали об убийствах в Кракове?
– А, вы об этом… – он отвел взгляд. – На северной границе сейчас действительно неспокойно. В лесных окрестностях действуют группы недовольных, но мы справляемся.
– Должно быть, эти группы необычайно хитры и сильны, – я мимолетно усмехнулась. – Судя по моей информации, на границе с лагерем пропало, по меньшей мере, две сотни солдат…
– Простите, – спешно парировал он, – но это ошибка. У нас действительно пропали несколько солдат и офицеров, но их меньше.
Внешне он был абсолютно спокоен, но учащенное сердцебиение и нарастающая тревога в голосе выдавали с потрохами. Комендант откровенно лгал, но оно и понятно… Надеяться узнать правду, от такого хитрого и услужливого нациста изначально было гиблой затеей. Хёсс ни за что не сказал бы то, что сулило приговор верховного трибунала.
– Подождите, пару мгновений назад вы сказали, что все в полном порядке. Теперь слышу, что не можете обеспечить безопасность солдат в лагере. Интересно… – я злобно улыбнулась, – как отреагируют на эту халатность в Берлине?
– Что… – на лице отразились гнев и глубокая обида. – Вы обманули меня? – он импульсивно вскинул руку. – Признайтесь, вы ведь понятия не имели, что здесь происходит, не так ли?
В ответ я мимолетно кивнула. Мы с Вальтером действительно не имели ни малейшего понятия, сколько на самом деле пропавших, но этого и не требовалось. Прекрасно отыграв свою роль, комендант раскрыл все карты.
Исчезновения действительно происходили, но по словам, были незначительными. В пропажах, Хёсс, естественно, обвинял партизан, заявив, что: «они и не такое способны». Из-за того, что правительство Польши закрывало на «бесчеловечные» преступления глаза, они, осознав собственную безнаказанность, цитирую: «…опустились до животных, неспособных жить, как все нормальные люди».
Стоя на своем, пояснил, что прошлой ночью, буквально в паре километрах от лагеря, патруль нашел одного из ранее пропавших офицеров. Тело несчастного было обескровлено, а лицо обезображено.
– Эти животные… – с наигранной злостью воскликнул он, – зверски убили его, не проявив ни капли сочувствия!
«Не проявив ни капли сочувствия…», – повторила мысленно я. Признаться, было забавно слышать подобное от того, кто сам повинен в смерти сотен и тысяч невинных.
Польские партизаны доставляли новой власти немалое беспокойство. Тщательно планируя диверсии, они подрывали железнодорожные пути, пускали под откос поезда и вагоны, нарушали работу объектов радиосвязи, каналы снабжения. Несомненно, во время войны они имели место и убийства, но происходили они вдали от крупных военных объектов и формирований, на что были свои причины.
Невзирая на желание отомстить палачам, партизаны редко вступали в открытый бой. Если другого выбора не оставалось, врагов убивали тихо, стараясь не оставлять никаких следов своего присутствия. В противном случае наказывались жители ближних оккупированных территорий. Карательные отряды без тени сомнения сжигали целые деревни и села, расстреливали и вешали женщин, стариков. Не жалели даже детей.
Принимая во внимание вышесказанное, то, что мы видели в морге, никак не вязалось с действиями сопротивления. Убийца жаждал крови. Его не заботили другие жизни, или последствия.
Вторым аргументом, что Хёсс водит за нос, был путь сюда. Помимо тел и прочих «достопримечательностей» в лагере, мы встретили от силы солдат шестьдесят, хотя гарнизон состоял более чем из ста. Исходя из этого, возникал закономерный вопрос: где остальные? Территория лагеря была огромной. Для охраны периметра требовалось не меньше роты.
– Если это действительно партизаны, с которыми вы боретесь продолжительное время, то проясните несколько деталей…
Выдержав паузу, я задала несколько простых вопросов. Во-первых, почему он не сообщил о найденном теле убитого офицера польским детективам, ведь расследование убийств – прямая обязанность криминальной полиции. Во-вторых, почему солдаты, не говоря об их малочисленности, так сильно напуганы.
– И, наконец, почему возле входа нас встретили именно вы, а не старший офицер охраны, в чьи обязанности это входит? – привстав, я оперлась руками на стол. – Признайтесь, герр Хёсс, вся ваша история о поехавших партизанах, что чинят зверство в округе, – сплошной вымысел. Вы откровенно нам лжете!
Не найдя, что ответить, он помрачнел. В конечном счете, выстроенная с таким усердием защита рухнула, словно карточный домик, стоило немного надавить.
Первые смертельные инциденты на границе начались несколько месяцев назад. Примерно в пяти километрах от лагеря стали пропадать патрули. Их тела так и не были найдены. Затем наступило затишье, и исчезновения прекратились.
Сам Хёсс вначале думал, что это дело рук отрядов польского сопротивления, но, затем местные егеря начали находить истерзанными целые отряды, не говоря о загадочной череде убийств и исчезновений жителей, живших недалеко от границ.
Все жертвы, как и в Вольском лесу, были убиты с особой жестокостью. Израненные тела оставляли прямо на месте убийства, что было не похоже на партизан, ведь повторюсь, они предпочитали действовать наиболее скрытно.
Почерк был один. Убийца подкрадывался незаметно со спины, наносил многочисленные раны, а затем, по неясным причинам сливал всю кровь, оставляя тело гнить на земле.
Вскоре положение окончательно ухудшилось. В какой-то момент стали пропадать не только гражданские и солдаты, но и офицеры охраны, и даже узники. Их тела находили недалеко от стен лагеря.
Поднялась паника. Солдаты отказывались выходить в наряд, заступать в патрули. Офицеры и надзиратели массово подавали рапорты об увольнении, а узники делали все возможное, чтобы ни на минуту не оставаться в одиночестве. Держась ближе друг к другу, всякий раз озирались по сторонам, опасаясь любого подозрительного шороха и звука.
Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, начальник польского департамента полиции Фергус Шмидт обратился за помощью в берлинский отдел убийств, но как убедились ранее, даже знаменитый комиссар Франц оказался бессилен.
– Складывается впечатление, – скептично обратился Вальтер, – что вы не верите в то, что сами нам рассказали. Детективы сообщили о восьми жертвах. Где остальные?
– Многие буквально были разорваны на куски. Опасаясь эпидемии, я приказал избавиться от тел.
– Досадно, а что с офицером, которого вы нашли совсем недавно? – поинтересовалась я.
– Вам лучше самим взглянуть… – Хёсс отвел взгляд. Взяв фуражку и поднявшись, медленно вышел из-за стола. Направившись к двери, жестом позвал за собой. – Пойдемте.
Он шёл через силу. Каждый шаг давался с трудом. Пройдя в карантинную зону, остановился перед двухэтажным зданием лазарета. За ним, в отдалении стояла небольшая кирпичная пристройка, играющая роль импровизированного морга.
Все окна были настежь распахнуты. В помещении стоял ощутимый холод. Пройдя вглубь, мы остановились у стола для вскрытия. На нем, накрытое белой простыней лежало тело. Встав с противоположной стороны, Хёсс дрожащей рукой отдернул ткань, обнажив взгляду пугающую, но знакомую картину.
При жизни Максимилиан Фидлер, как звали убитого, служил в лагере в должности капитана охраны. На вид он был не старше двадцати семи. Лицо и изорванная форма в следах запекшейся крови. Шея и руки были покрыты глубокими проникающими ранами, похожими на укусы диких зверей.
Исходя из отчёта патологоанатома, успевшего провести вскрытие, причиной смерти стали не столько многочисленные увечья, как резкая и обильная кровопотеря, вызвавшая остановку сердца.
– Кто-нибудь видел нападавших? – я повесила отчет на место. – Возможно обнаружившие тело, заметили что-то подозрительное?
– Нет, – дрожащим голосом ответил Хёсс. Потянувшись в карман, достал пачку сигарет и спички. – На момент обнаружения, никого вокруг не было.
Закурив и повернувшись, он подошел к распахнутому окну. С каждой минутой выражение лица становилось мрачнее. Держа в дрожащих руках сигарету и делая одну затяжку за другой, старался взять себя в руки, но даже крепость табака не могла избавить от кошмаров.
Кто-то нагло хозяйничал в его владениях. Не стесняясь, открыто убивал и похищал солдат. Кидал вызов, а он мог только молча наблюдать со стороны. Если так продолжиться, одним выговором дело не ограничится…
– Вы лишились практически половины роты и не сочли нужным об этом сообщить? – вспылил Вальтер. – Вы понимаете, чем это грозит? Да я лично отправлю вас под трибунал!
– Оставьте угрозы при себе, герр Вальтер, – Хёсс кинул безразличный взгляд. – Меня не напугать выскочками, просиживающими штаны в кабинетах департамента юстиции. В своей жизни я видел столько всего, что вам и не снилось, – сделав затяжку, с досадой в голосе добавил: – я думал, что справлюсь. Был…
– Вы не справились! – гневно перебила я, поддерживая идею Вальтера. – Вы пытались обмануть нас. Все эти смерти на вашей совести! Где в последний раз пропал патруль?
– В восьми километрах от юго-западной границы.
На ум мгновенно пришли слова Карла. Было ли совпадением, что солдаты без вести пропали всего в нескольких километрах от того места, что он упоминал?
– Понятно, – я повернулась в сторону выхода. – Немедленно запросите подкрепление из ближних районов. Если понадобиться, пусть пришлют из самого Берлина. Исполняйте!
– Так точно.… А куда направитесь вы?
Я усмехнулась.
– На прогулку.
***
Пробираясь мимо деревьев и обходя горные пороги, мы едва не валились с ног от усталости. Однако прогулки по моргам и визит в СД не прошли напрасно.
Дойдя до предполагаемой местности, мы спрятались за двумя каменными выступами, скрытыми среди густой листвы. Окинув, отчетливо увидели военный комплекс с несколькими крупными строениями и военной техникой.
– Неплохо… – Вальтер перевел взгляд с одного объекта на другой, – а где охрана? Разве солдаты не должны охранять периметр?
Вокруг царила гнетущая пустота, но комплекс не выглядел заброшенным. Прилегающая территория была очищена от пожухлой листвы и мусора. Рядом с входом стояло несколько машин, а в отдалении, накрытый сеткой в капонире, танк. Однако ни солдат или офицеров. Никто не входил и не выходил из дверей, не подходил к технике и машинам.
– Ты прав, слишком тихо для такого места, – я нахмурилась. – Возможно случилось что-то плохое…
– Плохое? – Вальтер с тревогой посмотрел на меня. – Тогда необходимо вернуться в лагерь и взять подкрепление.
– Нет. Если Карл прав и там обезумевшие монстры, они станут лишь очередными жертвами.
– Но если вы правы, то, что мы сможем вдвоем сделать?
Вальтер всеми силами пытался убедить отступить, вернуться и взять охрану, но предостережения остались пустым звуком. На кону стояла моя честь детектива. Невзирая на опасность, я хотела поймать убийц.
– Достаточно Вальтер! Если хочешь, можешь возвращаться в лагерь, а я остановлю преступников, чего бы это ни стоило.
Внутри комплекс представлял укрепленный бункер с линейными коридорами и секторами, разделенными на блоки.
Не имея в распоряжении плана здания и информации о количестве возможных противников, мы продвигались вглубь, словно слепые котята. Идя как можно тише, прислушивались к каждому шороху и звуку, держали оружие наготове.
Худшие опасения подтвердились, стоило ступить за порог второго сектора. По периметру коридора, у стен лежали мертвые солдаты. Лица исказила агония боли и страха. На телах остались рваные раны и увечья.
– Господи… – Вальтер тщетно пытался справиться с тревогой от увиденного, – кто способен на такое зверство?
– Хороший вопрос, – осматривая одно из тел в конце коридора, согласилась я. – Убийцы не церемонились, – отведя взгляд, тяжело вздохнула. – Похоже, Карл говорил правду…
