– Что ж, в таком случае я не могу этого допустить, – сказала она. – Я пропишу вам другие лекарства, такие же сильнодействующие.
Я посмотрел на нее с благодарностью. Кажется, еще никому в этой больнице не доводилось вызывать мою улыбку. Искреннюю улыбку.
– Но взамен я кое-что попрошу, – продолжила мисс Блю, и я стер с губ благодарность. – Во-первых, вам следует отказаться от объявленной голодовки. Во-вторых… – она протянула блокнот и ручку, какую быстро отдернула, вспомнив, что я лежу в отделении с особыми правилами. – Я хочу, чтобы вы вели дневник чувств. Записывайте в него каждый день все, что посчитаете нужным. Мистер Шер выдаст вам фломастер в любое время дня и ночи. А при следующей встрече вы поделитесь со мной своими мыслями, идет?
Я ударил в дверь ровно в полночь. Металлический звук взревел и пронесся по длинному коридору, разбудив других пациентов. Мы схватились за решетки на отверстиях в окне и загалдели, как обезьяны в зоопарке.
Мистер Шер, хотя в отделении острых психических расстройств его называли не иначе как Шрек, спал с запрокинутыми на стол ногами и горевшей настольной лампой, когда услышал гул. Ему хватило пары секунд, чтобы сообразить, что происходит. За те годы, что он провел в больнице, он стал одним из ее пациентов.
– Тихо! – закричал он, разбудив остальных больных.
Подойдя к моей двери, он вытаращил раскрасневшиеся глаза, разделенные прутом решетки. В скупом свете он походил не иначе как на героя мультфильма, что ест лук и моется в болоте.
– Что тебе надо? – спросил он.
– Фломастер. Я хочу записать.
Показав лошадиные зубы, Шрек достал из ящика стола розовый фломастер и принес мне.
– Твой любимый цвет? – спросил я. – Черного не было?
Шрек молча смотрел на меня, пока я писал. Капитан диктовал:
– Жопа огромная, как у слона. Угадай, кто? – он бил меня по рукам, когда я писал неправильно. – «Отсоси» пишется через «о», болван! От-со-си.
Я вернул фломастер Шреку и, как велел Капитан, завопил:
– Отсоси, Шрек! Шрек, отсоси!
Все отделение меня поддержало. Из соседних палат доносились нечленораздельные звуки тех, кто не мог говорить, или слышал то, что им подсказывали другие, свои личные, голоса. Поначалу мне нравилось быть в центре внимания, запевалой на концерте. Но терпение мистера Шера быстро кончалось.
В тот день он вошел в палату и из-за спины, как врач прячет иглу, достал дубинку. Она была резиновой, но я чувствовал, что в меня впиваются металлические щупальцы медузы и жалят, жалят, пока я не потеряю сознание. Какое-то время из коридора я слышал свист, оскорбления в адрес санитара. Но скоро все стихло. Перед тем, как отключиться, до меня дошла единственная в то время трезвая мысль. Капитан этого и добивался.
Я проснулся, услышав скрип лестницы. Дог спускался, чтобы покормить меня.
Несколькими часами ранее он щелкнул пальцами, и черный как уголь кот перерезал веревки на запястьях и щиколотках. Мы договорились с Догом, что на какое-то время я останусь в подвале, пока он не будет полностью во мне уверен. За стулом, на котором я провел связанный больше суток, лежал матрас и было отверстие в полу, из которого сквозило всякий раз, когда открывалась дверь наверху, и несло помоями так, что кружилась голова. Но я быстро привык. Моей способности выживать удивлялись многие врачи. Я не стонал от боли, даже когда мистер Шер сломал мне четыре ребра. Я не жаловался на условия и еду, как это делали многие в больнице. Меня не интересовало происходившее вокруг, все мое внимание занимали внутренние дрязги, грязные споры с Капитаном, когда я уже мог вставить слово поперек.
Я нащупал в кармане пачку сигарет. Осталось всего две. Стоило бы приберечь их на экстренный случай, если Капитан вновь закричит, но я не мог ждать. Тело ломило без дозы никотина.
Пламя зажигалки лизнуло кончик сигареты, и я затянулся. Выдохнул и тут же вдохнул носом. Когда я лежал в психушке, сигареты были ценнее туалетной бумаги, поэтому я научился дважды курить одну сигарету. Для пациентов это было веселым фокусом – дым казался им тряпкой, какую я доставал из горла и протирал ею мозги.
– Возьми, – сказал Дог, протянув поднос с тарелкой и кружкой. От обеих поднимался пар.
– Спасибо.
Я поставил поднос на пол и посмотрел на то, что старик называл едой. Серо-зеленая клейковина с комочками была размазана по тарелке, из которой торчала погнутая алюминиевая ложка в царапинах. На поверхности напитка были нефтяные разводы, плавало нечто похожее на опилки. Я никогда не был привередливым, но мысль о том, что Дог приготовил это из чего-то съестного, выворачивала наизнанку мои внутренние органы. Я отодвинул поднос к стене, чтобы не вдыхать даже паров этой адской кухни.
– Думаю, на сегодня мне хватит сигареты, – сказал я.
Старик ничего не ответил и сел на лестнице.
– Я должен объяснить, в каком месте ты находишься. Когда ты окажешься снаружи, ничто не должно вводить тебя в заблуждение. Но, поверь мне, каждая крупица будет стремиться к этому.
Я докурил и бросил сигарету в выгребную яму. На мгновение я почувствовал, как горлу подступает улыбка, но подавил ее. Я подумал, что окажись на моем месте нормальный человек, он бы сошел с ума. Так что можно считать, мне повезло.
– История этого места насчитывает больше двух сотен лет. В 1797 году на гору Фэйт поднялся первый человек, его звали Джек, и вскоре он основал общину. Она состояла поголовно из преступников, каким не нашлось места в человеческом обществе.
Рассказ Дога прервала дрожь. Все вокруг затряслось, со стен посыпалась пыль, посуда загремела на подносе. Я вжался в матрас, тогда как старик сидел неподвижно. Пальцы и колени его дрожали, но они делали это и без землетрясения.
– Что это? – спросил я.
Один уголок рта Дога поднялся, изобразив чертову улыбку.
– Крысы. Эти твари начали рыть незадолго до твоего появления. А значит, время настало. Он нашел того, кого искал.
– О ком идет речь? – спросил я, но старик пропустил мои слова мимо заросших черной коркой ушей.
Лицо Дога осунулось, нижняя челюсть опустилась, и под горлом выросла складка, как у пеликана, заглотившего рыбу. Взгляд уставился в пустоту.
Рядом со стариком сидел кот. У хвостатого было точно такое же выражение, как у его хозяина. Это натолкнуло меня на мысль, что между котом и стариком существует некая связь, животное выполняет те функции, на какие не способен Дог.
Спустя примерно минуту человек с тростью издал протяжный вой, бессознательный, как мне казалось. Я слышал нечто подобное в психиатрической больнице. Больше всего это напоминает стон спящего.
– Он хочет разрушить это место, – сказал старик. – Он считает, что исполняет предназначение, но на самом деле уничтожает всех нас.
– Кто он? О ком ты говоришь?
Без толку. Дог увидел очередное видение и встал так резво, на что только было способно изрядно изношенное тело. В спешке он взбирался по лестнице, когда я поднялся и попробовал пойти за ним.
Кот не позволил мне этого. Мне оставалось лишь пытаться докричаться до Дога:
– Что происходит? Эй! Ты хотел, чтобы я помог, но ничего не рассказываешь!
Старик замер. Я едва мог различить его лицо, скрытое в тени, но отчетливо уловил жест. Дог приложил палец к губам и прошипел, указав на то, чтобы я вел себя тихо.
Прежде чем дверь захлопнулась, я услышал гомон, состоявший из множества кошачьих голосов. Я боялся представить, сколько их было на самом деле.
– Сколько пальцев я показываю? – спросил доктор.
– Тринадцать.
– А теперь?
– Тринадцать.
Я сидел в кабинете окулиста. После избиения санитаром прошло несколько дней. Получив множественные переломы ребер и черепно-мозговую травму, я изменился. Перестал кричать, яркие вспышки света и громкие звуки вызывали головную боль. Мое тело замедлилось, мозг стал работать с задержкой. Бывало, я мог ответить на вопрос, который задал мне врач несколько минут назад, хотя до этого отвечал четко и по порядку. Что-то выпало из моего сознания, но ни я, ни я специалисты не могли понять, что именно. Какое-то время после избиения Капитан молчал, я думал, что это он был тем кусочком паззла, что вышибла из меня дубинка. Но скоро он вернулся. Такой же медленный и вялый, как я.
Если раньше я не знал, куда деть руки, то и дело перебирающие пальцы, то теперь я раскачивался на стуле. Обычно это продолжалось несколько минут, но могло растянуться на целый час. Мисс Блю успокаивала меня, говорила, что это реакция организма на шок, но я-то знал, что все намного сложнее.
Порой я уносился так далеко, что в моей голове светился лишь один ответ. Тринадцать. Я говорил это всякий раз, когда начинал раскачиваться, а взгляд уносился в бесконечность. Долгое время не помогали ни лекарства, ни терапия.
Мистера Шера перевели в другое отделение. На три месяца. Таким было наказание за избиение пациента. Спустя девяносто дней он вернулся и заглянул в мою палату.
Я не сразу его узнал. Он изменился. Я долго не мог понять, как именно, но скоро до меня дошло. Его голова покрылась волосами. Не знаю, откуда он их взял, но теперь отчетливо были видны щетина по окружности головы с проплешиной на макушке, смахивавшей на лунку в гольфе, и усы.
Мистер Шер открыл дверь моей палаты перед отбоем, временем, когда гаснет весь свет в отделении, кроме настольной лампы санитара. Человек зашел и сел в изножье койки, в то время как я сидел на прикроватном ящике. Мне было удобно. Можно было размахивать ногами.
Почесав по взмокшему затылку, он произнес:
– Извини за ту ночь. Знаю, тебе пришлось нелегко. Словами ничем не помочь, но я хотел сказать, что сожалею, – он посмотрел на меня, на то, как я болтаю ногами, время от времени касаясь стены. Наверное, он думал, что я его не слышу, что псих вроде меня не способен воспринимать человеческую речь, что я забыл о том случае. Но я помнил. Помнил, и слышал все, что он сказал в тот день. – Знаешь, та ночь была самой дерьмовой за всю мою дерьмовую жизнь. От меня ушла жена, забрав дочку. Если ты думаешь, поделом такому ослу, как я, то я не буду тебя переубеждать. Но в жизни я совсем другой. Я никогда не кричал на жену, не бил. А она позвонила и сказала, что заставит платить алименты до совершеннолетия Мари, что я проживу остаток дней в одиночестве. Вот меня и понесло. Уйти с работы я не мог, кроме меня некому было следить за вами. Даже сейчас, несмотря ни на что, меня вернули, когда за три месяца уволилось четверо санитаров. К этой работе немногие готовы, – мистер Шер вздохнул и погладил голову. Его монолог походил на исповедь. Вряд ли он ходил в церковь, поэтому рассказать все психу, который не может отличить палец от сосиски, было вполне разумно. – Ты назвал меня Шреком, сказал, чтобы я отсосал тебе. А затем это разнеслось по всем палатам. Вот я и…
Когда мистер Шер посмотрел на меня в следующий раз, я не болтал ногами. Я смотрел на него, вслушиваясь в каждое слово. До меня наконец дошло. Я понял, что значит это число. Тринадцать. И хотел как можно скорее поделиться этим с мисс Блю.
Увидев мой взгляд, санитар проглотил ком и замолчал. Я увидел в его глазах слезы. Он увидел, что я увидел. И поспешил вернуться на пост.
Замок на двери щелкнул, и мистер Шер сказал:
– Если тебе что-то понадобится, обращайся.
Я услышал его шаги по коридору. Торопливые, стыдливые. Они отдалялись, и в их ритме я придумал то, как преподнесу мисс Блю новость. Она точно обрадуется.
Пока я размышлял, отдалявшиеся шаги стали громче, пока ни перебили мои мысли. Мистер Шер вернулся, чтобы сказать:
– Жена вернулась ко мне, – и убежать еще быстрее, чем прежде.
На следующий же день я сидел в кабинете мисс Блю. Ночь была тревожной, я почти не спал и все думал. Думал о той жизни, что течет за стенами больницы. Она впервые заинтересовала меня после появления Капитана.
Я мечтал о машине. Маленькой, как велосипед, только с четырьмя колесами и крышей. Хотел заниматься спортом, быть таким же сильным, как в школе, чтобы все хотели пробежать со мной стометровку, выжав из себя максимум. Еще я мечтал о семье. О том, чтобы она была жива.
– Что ты хотел мне рассказать, Дэниель? – спросила мисс Блю.
Я помнил, что хотел сказать, но мысль о семье все разрушило. Казалось, нет смысла возвращаться в жизнь. Она никогда не будет такой, как прежде, а строить новую я не был готов.
Должно быть, психотерапевт решила, что вчера вечером меня посетила очередная глупая мысль. Возможно, так оно и было. Глупо было мечтать. Я давно уже все разрушил.
– Я слышала, в твое отделение вернулся мистер Шер после… долгого отпуска, – сказала мисс Блю, меняя тему разговора. – У тебя все хорошо? Ты не переживаешь по этому поводу?
Можно подумать, мои переживания что-то значат. Может быть, то, что я полный псих, но это не заставит руководство больницы уволить санитара. Раз уж даже избиение пациента не заставило.
Мне вспомнились слова мистера Шера. Он получил второй шанс. Жена вернулась. Вернулось и отделение острых психических расстройств. В таком случае, может, и у меня есть второй шанс?
– Тринадцать, – сказал я, на что мисс Блю посмотрела с плохо скрываемым разочарованием. Она посчитала, я снова завел старую песню. – Это количество ударов, которые нанес мне мистер Шер.
После избиения это число преследует меня до сих пор, но я научился с ним справляться. Тринадцатые ступеньки я перешагиваю. Тринадцатые числа зачеркиваю в календаре на год вперед. Никогда не покупаю больше двенадцати продуктов за раз. Но белых пятен еще слишком много. Они всюду…
Я крутил в пальцах пачку сигарет, слушая, как последняя доза никотина стучит о картонные стенки. Ожидание было невыносимым. Успокаивало лишь то, что Капитан молчал, не винил меня во всех смертных грехах, не пытался задушить обидой.
Кот, не шевелясь, смотрел на матрас, где лежал я. Я пробовал с ним заговорить, но хвостатый не отвечал. Он оживал, выгибался дугой и шипел, лишь тогда, когда я приближался к лестнице.
Сидя в подвале, я пытался разобраться в происходящем. Думая о старике, кошачьих трюках и прочем, мне раз за разом становилось смешно, затем накатывали слезы, паника, и весь круг начинался сначала. Таблетки. Какие бы надежды не возлагали на меня мисс Блю и миссис Тернер, я был вынужден выпивать по две пилюли в день. Вещества были легкие, скорее для поддержания состояния, нежели для его стабилизации, – основной упор делался на мое стремление перекричать голос Капитана. Мозгоправы не знали, что Капитан обманывает нас всех, на самом деле он не ушел, а залег на дно.
Там же, на дне, теперь нахожусь и я. Капитан добился своего.
Локатор черного кота повел в сторону, и я догадался, что Дога скоро появится.
– Чертовы крысы! – пробормотал Дог, спускаясь по лестнице. – От основания города ничего не осталось. Они похоронят нас под собственными крышами.
Осмотрев старика – пока он спускался, у меня было достаточно для этого времени – я заметил преображения. Сведенные до того судорогой руки покрылись морщинами, потеряли былой, неестественный, блеск. Кроме того, изменилась и походка Дога. Она стала более уверенной, полагалась больше на собственные силы, нежели на трость.
Старик опустился на ступеньку и заговорил:
– Времени все меньше. Я должен что-то сделать, чтобы остановить этого дьявола. Но ты еще не готов… Ты слишком слаб.
– К чему я не готов? Расскажи хоть что-нибудь, чтобы я не свихнулся, сидя в сыром подвале.
Дог выкатил на меня мутные глаза, будто хотел убедиться, насколько решительно я отдаю себе отчет в том, что говорю.
– Не зная истоков, вода не течет, – сказал он. – На чем я остановился в прошлый раз?
– На Джеке, основавшем это место.
Потрепав бороду, с которой сыпалась какая-то чешуя, Дог закрыл глаза. Я подумал, что он пытается вспомнить продолжение истории, но ошибся. Старик засунул руку за пазуху и достал нечто, напоминавшее сушеную рыбу, и положил одну из таких вещиц на язык.
– Джек был особенный, – говорил Дог. – Все, кто имел с ним дело, знали, что он чует обман за версту, не приемлет непослушания. О его способностях ходили слухи, но ясно было одно: он рожден дьяволом. Его органы были перевернуты, а взгляды заострены так, что проходили через любые преграды. Ничто не могло остановить его на пути к цели.
– Какая у него была цель? – спросил я.
Свет моргнул, лампочка закачалась. Казалось, духи слышат слова Дога. И им не нравилось то, что он говорил.
– Он хотел обратить смерть вспять, вернуть к жизни тех, кто покинул этот мир. – Дог положил в рот еще одну закуску, отчего у меня в животе заскулило. – Им двигала месть. Жизнь обошлась с ним жестоко, и он хотел отплатить. Вместо того чтобы наказать тех, кто называл его выродком, он решился на куда более радикальный шаг. Он придумал способ, как отомстить самой жизни, надругаться над ней, вернув не упокоенные души преступников из тьмы.
Старик протянул мне закуску, и я не отказался. Я надеялся, что она будет лучше, чем принесенный ранее обед. И как же я ошибался. Поднесся черный стручок ближе к свету, я увидел волокнистую структуру, напоминавшую вяленое мясо или рыбу. И не прогадал. На конце стручка я заметил что-то блестящее. Первым делом, я решил, что это осколок стекла, но когда насчитал четыре осколка в ряду, меня едва не стошнило. На языке еще теплилось воспоминание о табаке, поэтому я приложил все усилия, чтобы не перебить послевкусие рвотой.
Дог жевал кошачьи лапки. Причем, судя по размеру, они принадлежали котятам, а не взрослым особям.
Я положил кусочек под матрас и сосредоточился на словах старика, чтобы не думать о том, как именно Дог делает эту закуску.
– Спустя двадцать четыре года после основания общины Джек нашел такого же «зеркального» человека, как он. И судьба его была решена в тот же день. Джек препарировал тело, чтобы найти причину, объяснить себе, почему его тело выглядит именно так. Но для этого потребовалось гораздо больше времени и тел. – старик зашелся кашлем. В подвале было тихо, но воздух был настолько густым, что казалось, его волны становились уловимыми. – К тому времени, когда Джек нашел ответ, община состояла из нескольких десятков домов, жители занимались сельским хозяйством и животноводством, прокармливая себя вдоволь. У Джека родились дети.
До последних слов Дога я сидел неподвижно, но стоило ему заговорить о детях, как это резонировало во мне. Я выпалил, не успев одернуть себя:
