И вот он опять сел за руль в нетрезвом состоянии. И это после нашей утренней ссоры. Имеет ли она отношение к причинам, побудившим его напиться? Из-за чего мы поссорились? Из-за Шанди и этого дурацкого имени, которое придумала ему мама? Разве стоит эта перепалка жизни Марка? Жизни того, кто был со мной с самого рождения. Нет, конечно, нет. Но причина ведь не только в этом, она гораздо глубже. Котенка мне подарил Шандор, и Марк об этом догадался. Я выразила Марку всю важность этого подарка для меня, поставив на кон наши с ним отношения. Любой бы на его месте был также оскорблен моим пренебрежением. Но чтобы из-за этого напиться?..
Я снова вернулась в тот день, когда Марк сказал нашим родителям о своих давних чувствах ко мне, и что эта любовь теперь с ним навсегда. Он произнес их в несвойственной ему романтической манере, и я подвергла сомнению их правдивость. А на следующий день был наш разговор, в котором он почти убедил меня, что влюблен. Но так и не сознался. И вот я снова спрашиваю себя – почему сегодня он напился? Неужели он все-таки любит меня? Но как можно скрывать это столько лет? И как можно предлагать мне опоить Шандора, чтобы затащить к себе в постель, если сам любишь и должен бы мечтать о его женитьбе на другой?
Или ему просто неприятно напоминание о другом мужчине, выраженное живым олицетворением его подарка? Задето его мужское эго? Да, это могло бы его задеть, ведь Марк не похож на человека, который «напился просто так». Но как предотвратить цикличность такого поведения? Меньше всего я желала быть виноватой в пьянстве Марка. Он мне дорог, и я не хочу потерять его в глупой аварии. Я сама инициировала наши отношения, и значит должна стремиться их сохранить. Пора поставить настоящее и будущее выше прошлого и ценить то, что имею, а не то, что потеряла. Ведь именно этого и ждет от меня Марк. И я должна оправдать его ожидания. Ведь он не только мой любовник, но и мой друг.
Глава четвертая
В разговоре с отцом по телефону я сообщила ему новость о том, что мы решили с Марком отменить свадьбу. Он обрадовался и сказал, что у него будто камень с плеч. Я обещала вернуть ему деньги, которые он давал на платье, но он и слышать о том не захотел. Просил оставить себе, мало ли на что понадобится. Я решила отдать деньги Ларисе, когда папы не будет дома. Возможно, она окажется менее щепетильна и примет их обратно.
Вечером того же дня я ощутила потребность поговорить с Марком. Утром он проснулся с ужасной головной болью, и мама дала ему таблетку. К моему завтраку он не притронулся, выпил только кофе с сахаром и съел мамино печенье. Вопреки ее просьбам не ехать за рулем, он собрался на работу на машине, меня с собой не позвал. Я и не просилась. Утро было пасмурным, но не дождливым, и никакого дискомфорта от утренней прогулки я не испытала.
Вечером он оказался дома раньше меня, и играл за своей приставкой, которую не так давно перевез из своего дома к нам. Они с мамой уже поели, и я ужинала в гордом одиночестве. Даже Шанди где-то спрятался и не вышел меня встретить.
Я зашла в зал к Марку, и села на диван рядом с ним. Мама находилась у себя в комнате, обычно в это время она проверяла тетради своих учеников. Савельев играл в какую-то игру-«бродилку» и был настолько ей поглощен, что как будто бы даже не заметил моего присутствия. Он уперся локтями в свои колени, держа в руках джойстик, и постоянно покусывал губы, находясь в сильном напряжении. Как такие игры могут расслаблять, я не понимала. На мой взгляд, лучше всего расслабить могла классическая музыка или чтение книги, возможно просмотр хорошего старого фильма, но у Марка были свои методы снятия стресса.
– Марк, ты можешь уделить мне немного времени?
– Да, но позже. Сейчас я занят.
– У тебя есть пауза, ты можешь ее нажать.
– Не могу, целостность пропадает. Это сбивает. Как и разговор с тобой.
– Хорошо, я подожду.
Я подошла к книжному шкафу и поискала глазами, что можно почитать. В основном на полках стояли авторы и их произведения из школьной программы, но кроме того здесь были и зарубежные романы таких писателей, как Марк Твен, Даниэль Дэфо, Вальтер Скотт и многие другие, которых в мои школьные годы я проходила факультативом. Среди зарубежных произведений были и те, что никогда не изучались в школе, а приобретались мамой, как дань моде – «Анжелика» Анн и Серж Голон, «Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, «Поющие в терновнике» Колин Маккалоу и даже «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Герберта Лоуренса, который мама не разрешала мне читать до шестнадцати лет.
Все эти книги в тот или иной период жизни были мною прочитаны, и к какой из них обратиться сейчас в ожидании «аудиенции» Марка, я не могла выбрать. Но потом мой взгляд упал на двухтомник Михаила Юрьевича Лермонтова, и я потянулась к нему. Взяв в руки первый том, я села на диван, чтобы почитать его стихи. Но прежде заглянула в его биографию.
– Марк! Ты представляешь, Лермонтов родился с тобой в один день!
– Что? – не расслышал Савельев, погруженный в виртуальный мир.
– Я говорю, что Лермонтов и ты родились в один день.
– Надеюсь, не в один год?
– Нет, Марк. Он опередил тебя лет на сто шестьдесят или даже больше.
– Ну слава богу. Лиза, я просил…
– Хорошо, молчу.
Я взялась за чтение стихов Лермонтова, но периодически возникающие возгласы Марка, сопровождаемые бранными словами, отвлекали меня от сосредоточенного прочтения, и я решила уйти в спальню. Я легла в постель, включила два светильника и погрузилась в книгу. Не знаю, сколько времени длилось мое чтение, но незаметно для себя я уснула.
Я увидела сон. Яркий, цветной и очень солнечный. Я на высоком обрывистом берегу, откуда открывается живописная панорама на склоны Кавказских гор, южную растительность и, конечно, на море. Я нахожусь в белокаменной беседке с голубой крышей на шести колоннах. Рядом со мной Шандор, и он читает мне стихи Лермонтова. Он улыбается и целует меня. И мы счастливы.
Я просыпаюсь, когда чувствую, как из моих рук кто-то вынимает книгу. Марк. Так нелегко после сна вернуться в реальность. Что-то кольнуло в груди, но я вздохнула и взяла себя в руки.
– Я, кажется, задремала…
Марк положил книгу на тумбочку, обошел кровать, снял с себя футболку и шорты, в которых ходил дома, и лег на свою половину, укрывшись одеялом. Я повернулась к нему.
– Марк, давай поговорим.
– О чем?
– О вчерашнем дне. Зачем ты выпил и сел за руль?
– На какую часть вопроса я должен ответить? – по привычке уставившись в потолок, спросил Марк.
– На обе.
– Я выпил всего пару стопок.
– Пару стопок?! Марк, ты еле держался на ногах. Мама помогала отвести тебя в спальню.
– Ну, значит последующих я уже не помню.
Марк замолчал, и мне пришлось повторить свой вопрос:
– Зачем, Марк?
– У меня был тяжелый день.
– Проблемы на работе? – встревожено спросила я.
Марк несколько секунд помолчал, продолжая сверлить глазами потолок, а потом ответил:
– Нет. Просто я устал. Мне надо было расслабиться.
– Если ты хотел выпить и расслабиться, не лучше ли это было сделать дома? Зачем садиться за руль? Ты хоть понимаешь, как мы с мамой за тебя переживали?
– Хорошо, в следующий раз я напьюсь дома. Это все, о чем ты хотела поговорить?
Он повернул голову и посмотрел в мои глаза.
– В следующий раз? – сказала я. – Марк, мне бы не хотелось, чтобы всякий раз, как тебе тяжело или ты устал, ты прятался за алкоголь. Ты взрослый и образованный человек, как ты можешь так рассуждать?
– Извини, сегодня у меня тоже был нелегкий день, и я хочу спать. Если у тебя все, спокойной ночи.
И он отвернулся от меня, выключив свой светильник. Я продолжала смотреть в его затылок, понимая, что этот разговор ничего не дал. Марк также на меня обижен и не собирается признаваться в причинах своей обиды. Я пододвинулась к нему ближе, и прижалась к нему своим телом. Правой рукой я скользнула по его плечу, предплечью и, нащупав его ладонь, обхватила ее своими пальцами.
– Марк, прости меня. Вчера утром я не должна была говорить тех последних слов. Ты прав, эта история с котом не стоит того, чтобы из-за нее ссориться. Пусть мама зовет Шанди, как ей вздумается, мне все равно. Гораздо важнее мне твое благополучие. Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Марк молчал и не пытался сжать мою кисть своей рукой. Я коснулась губами его шейного позвонка, что был ближе ко мне, и, отодвигаясь от него, добавила:
– Спокойной ночи.
Я повернулась на другой бок и выключила светильник. В последующие несколько минут Марк не проявил желания к примирению, и я закрыла глаза. Сон быстро сморил меня, но не берусь сказать, сколько он продлился – пять минут или несколько часов, – потому что меня снова ждало пробуждение. Марк ласкал мое тело своими руками, стягивая все белье, что мешало ему насладиться им в полной мере.
– Марк, прости, – снова повторила я, когда вышла из состояния сна и откликнулась на его ласки.
– Ты моя, – шептал мне в ухо Марк. – Ты только моя.
– Да, Марк, я твоя…
Мы с Марком в очередной раз направились в гости к отцу. Савельев планировал поговорить с ним по поводу его доли в квартире. На тот момент развод с мамой уже состоялся. Нового заявления «молодые» еще не подавали. И, пока Марк вел беседы с несостоявшимся тестем на кухне, я пыталась вернуть Ларисе конверт с деньгами.
– Что это?
– Это деньги, которые папа давал на платье. Возьми, вам они нужнее.
Она скрестила руки на груди.
– Я так понимаю, Андрей отказался взять их, раз ты предлагаешь мне. Но я не возьму. Мы не нуждаемся.
– Возьми, ему не обязательно знать. Это для Маши. Купишь ей что-нибудь.
– Лиза, послушай. Сейчас, когда вопрос со свадьбой урегулирован, нам вполне хватает. Ты же знаешь доходы отца, нам этого достаточно.
– Но это его деньги. Не мои.
– Он дал их тебе. Я не возьму.
– Даже для Маши?
– Даже для Маши.
– Хорошо, не хочешь деньгами, скажи, что нужно, я куплю сама.
– Лиза, ничего не надо. У нас все есть.
Я так и ушла ни с чем, а вот Марку повезло больше. Отец сам планировал заняться вопросом дарения своей доли мне, но не знал, с чего начать, хотел проконсультироваться с Марком. И обращение Марка по тому же вопросу стало как нельзя кстати. Савельев пояснил отцу, как проводится данная процедура и что требуется. И в ближайшее время, когда мы оба с отцом были свободны, мы оформили договор дарения и подали документы на регистрацию.
Когда мама об этом узнала, то приняла отцовский жест… как оскорбление. Она вообразила, что отец сделал это намеренно, чтобы показать глубину своих чувств ко мне, на которую она была не способна. И чтобы развенчать придуманный ею самой миф, тоже оформила на меня свою половину квартиры.
Так я стала единственной собственницей целой квартиры, и даже не знала, как мне на это реагировать. Я не сделала ничего противозаконного, но все же чувствовала себя неловко. Словно я выгнала родителей из их собственного жилья. Но все вокруг были довольны, и я быстро успокоила свою совесть и перестала относиться к случившемуся как к преступлению. В конце концов, для своих детей я бы сделала то же самое.
Когда все страсти улеглись, началась тихая и в меру спокойная жизнь. Я работала над составлением каталога музейных экспонатов и просвета не виделось. Аделаида Германовна была довольна моей работой, но никак не пыталась ее облегчить. Вместо этого записи в старых журналах пополнялись, и я лично убедилась, что работы с каталогом мне хватит надолго.
Я рассказала друзьям, что свадьба отменилась, выдвинув ту же версию, что Марк придумал для своей мамы – мы решили повременить с этим мероприятием. Лишних вопросов не последовало, но что-то подсказало мне, они догадывались об истинной причине. Но я не давала им повода думать о себе с сожалением. Я шутила, смеялась, вела себя как можно естественнее, чтобы они узнавали во мне прежнюю Лизу.
Юле нравилась работа в школе. Ей дали классное руководство у пятиклассников, и она живо взялась не только за их обучение по школьной программе, но и за приятный досуг с ними в выходные дни. Не все дети откликались на ее активность, но те, кто пополнил ряды ее соратников по внеклассному времяпрепровождению, безусловно, стали ее любимчиками, и я постоянно слышала их имена в ее рассказах о том, как они провели выходные. Некоторые дети брали с собой на мероприятия, устраиваемые Юлей, своих родителей, но чаще всего это были мамы, и мои надежды, что среди отцов детей найдется какой-нибудь вдовец или разведенный мужчина, который бы смог увлечь Юлю, терпели крах. Она все также была одна и как будто бы даже не стремилась исправить это обстоятельство.
В октябре Денис ушел в армию. Он взял мой почтовый адрес и обещал писать. Я в свою очередь обещала ему присматривать за Люсей, отгонять от нее назойливых поклонников, и блюсти ее честь до его возвращения. Конечно, я шутила, Люся не производила впечатление легкомысленной девицы, и то, как она рыдала на прощании с Денисом, убеждало меня, что она его дождется. В конце концов, год – это не так много.
Отношения с Марком походили на качели – то останавливающий дыхание полет вверх, то леденящий душу полет вниз. Он часто играл в свою приставку, и периодически мы из-за нее ссорились. Мне хотелось с ним разговаривать, общаться, делиться впечатлениями, узнавать его мнение, а он предпочитал проводить вечера за играми. В те дни, когда на телевизор в зале претендовала мама (когда она не могла настроить антенну на кухне), он шел ей на уступки, и тогда я полностью овладевала его вниманием. Мы ходили в кино, при благоприятных погодных условиях гуляли по паркам и скверам. Однажды даже выбрались в ботанический сад. Но совершать выходы в театр, музеи и тому подобные заведения он напрочь отказывался. Считал это скучным занятием, в котором не разбирался и не интересовался. Не привлекла его внимание и гончарная мастерская. Будучи аккуратистом от корней волос до кончиков пальцев гончарство он считал «грязным» искусством. Никогда не одобрял моего увлечения, порицал мои запачканные ногти после посещения мастерской и настаивал, чтобы я тщательно их мыла.
Иногда меня раздражало его нежелание приобщиться к вещам, интересным мне. Он даже не пробовал угодить, открыто заявлял, что мои увлечения ему чужды, и если я хочу посещать художественные выставки, театры, музеи или мастерскую, то должна делать это со своим подругами, которым эти искусства ближе.
А однажды не выдержал и заявил, чтобы я не пыталась сделать из него «своего цыгана», мне это не удастся. Тогда я поняла, чем выражено его отрицание моих увлечений. Сама того не замечая я действительно хотела изменить в Марке его сущность, подстроить под себя, хоть чуточку приблизить его к образу Шандора. Но потерпела крах. Савельев не желал меняться в угоде мне.
Наступила весна. Я по-прежнему корпела над каталогом, который преобразовывался в электронный вариант, но нескончаемая стопка журналов, оставшихся неучтенными, с каждым днем раздражала меня все сильнее. Энтузиазм мой заканчивался, и я сказала себе, что, если до лета ничего не изменится, я буду искать другую работу. Мне нечего предложить новому работодателю, но лучше я пойду в учителя, чем проведу в этом подвале еще одну зиму.
И только я пришла к такому заключению, как жизнь стала меняться. Меняться в лучшую сторону. Я неспешно забивала в электронный каталог очередной экспонат, борясь с желанием зевнуть, а Аделаида Германовна занималась консервацией музейных предметов, которые было необходимо направить в запасный фонд, когда в нашу обитель вошел директор музея Трегубов Вячеслав Алексеевич – низкорослый дородный мужчина лет пятидесяти с лысиной на голове и приплюснутым носом, на котором едва держались очки. Он, не обращая внимания на меня, заговорил с Аделаидой Германовной о выездной выставке, для которой она должна подготовить все необходимые документы. Я старалась не вникать в их разговор, тем более что меня он мало касался.
Должна отметить, что в этот мартовский предпраздничный день я выглядела весьма привлекательно. Мама заплела мне «корзинку» из волос на голове, я надела свой костюм с госэкзамена, с которым у меня связано столько приятных воспоминаний, и нанесла на лицо чуть более яркий макияж, чем обычно. На работе планировался небольшой праздник по случаю приближающегося 8 Марта, и я позволила себе некоторое отступление от строгости в униформе.
Вячеслав Алексеевич собрался уходить, когда вдруг обернулся в мою сторону. Словно только сейчас меня заметил. Подошел к моему столу. Я подняла на него немного удивленный взгляд. Сердце забилось от волнения. Я сделала что-то не так?
– Елизавета, верно?
– Да, Вячеслав Алексеевич.
– А что вы здесь делаете?
Я растерялась от его вопроса и не знала, что ответить.
– Она составляет каталог музейных экспонатов, Вячеслав Алексеевич. Помогает мне, помните? Мы взяли ее в конце прошлого лета.
– Это я помню. Но почему она до сих пор здесь?
У меня едва не остановилось сердце. Что значат его слова? Мою единицу сокращают? Я совсем потухла, забыла, как разговаривать. По истине, выглядела глупо.
– Не поняла? – тоже была в недоумении Аделаида Германовна.
– Почему мы прячем такую красоту в подвалах нашего музея? Наверх ее, наверх. Прямо со следующей недели. Вы ведь оканчивали исторический, верно, Лизонька? Хотели бы работать экскурсоводом в нашем музее?
– Да, очень, – краснея до самых пяток, нашла я, наконец, слова.
– Ну вот и отлично. Отправьте ее на курсы повышения квалификации, пусть пройдет аттестацию и наверх ее, на радость глазу посетителей.
– А как же я? Кто будет делать ее работу здесь? – растерялась Рутберг.
– Найдете другую девушку. А эту наверх. Это мое последнее слово.
Я опустила глаза, сцепила пальца рук под столом, поздравляя себя с успехом. Еле сдерживала улыбку, впервые порадовавшись за свою внешность. Лучшего подарка на 8 Марта и не придумаешь.
– Бабник, – только и сказала после его ухода Аделаида Германовна, ощетинившись и перестав обращать на меня внимание.
