Старец Григорий много расспрашивал Триона-Глеба. Его интересовала история и религиозная жизнь в России и на Украине. Из учителя он превратился в ученика. Из поучающего – во внимающего. И это нисколько не угнетало его. Впрочем, он не один познавал мир заново.
Глеб также находился в информационной власти Триона. Встревал лишь изредка, осторожно формулируя своё мнение. Обычно это были темы, касающиеся чувственных сторон бытия или рассуждения о языке, дружбе и любви.
Однажды Глеб-Трион спросил старца, есть ли у детей совесть. Старец, размышляя вслух, говорил, что это воззрение православного христианства, и, что в католическом христианстве оно отсутствует. Когда у славянина «говорит совесть», это означает, что в нём заговорил Бог. Он изъявляет волю свою таким образом. Католики придерживаются латинского понятия conscientia, что в переводе означает «параллельное знание». Возможно, поэтому ваши современные немцы и англичане, о которых ты сказывал, столь противны и наглы, поелику главным судьёю для них стала дъявольская рациональность и сообразность. У детей малых нет совести, ибо они говорить не могут и не понимают, где хорошо, а где плохо. В детях, как и в католиках, больше своеволия, чем боговолия.
Трион-Глеб в своих формулировках был не столько энциклопедичен, сколь беспощаден:
– Григорий Саввич! Я понял, что Ваш путь к свободе – это освобождение от всякого угнетения. Но почему Вы убегаете не только от угнетателей, но и от угнетённых?
– Человек человечий! Я убегаю от телесного мира, который являет собой клетку глупцов и лавочку пороков! Я убегаю в мир духовный и не чураюсь угнетённой бедности вплоть до самоотвержения. Я не хочу быть фарисеем!
– И в этом Ваше счастье? В отшельничестве, в уединении?..
– Уединение – это способ, а не цель. Цель моей жизни – стать счастливым. Не в вашем мирском понимании! Достичь счастья – это войти в то духовное состояние, когда частью моей станет Господь.
– Во мне нет этой части Бога. Отцы-создатели дали промашку! Но почему Вы, покидая в 1765 году Коллегиум, сказали: «Жизнь – это странствие: прокладываю себе дорогу, не зная куда идти, зачем идти»?
– Так и сказал? Откуда сие вычитал?
– Из рукописей! Ваших рукописей, напечатанных Вашим другом Ковалинским.
– Я эти рукописи ещё до него не донёс. Вон они, на полке лежат. Можно сверить.
Старец подошёл к полке. Потом отошёл от неё и махнул рукой:
– Грешно предаваться прелести. Если и сказал – то имел в виду земное странствие, а не духовный путь к Богу, который есть моя основная цель.
– Наши религиозные философы писали, что Вы двигались «от христианского своего сознания к пониманию человека и мира».
Старец Григорий рассмеялся:
– Как же я сумел сделать это, если я всю жизнь бегал от этого мира, а мир меня не поймал? Темноречат ваши богоизвращенцы.
– Григорий Саввич! В разных местах Вы писали, что «один человек из двух составлен». Один телесный и явный, а другой невидимый, внутри пребывающий. Другой – это свет во тьме. Платон, кстати, говорил, что это частица света Божьего, пленённая в теле человека и стремящаяся вынаружиться и соединиться с большим белым светом.
– Правильно говорил! Жаль, что многие труды его для меня не были доступны. Можно говорить об одном и том же, используя разный аллегорический язык. Иметь в себе святой дух есть не что иное, как видеть истину божию…
– Хочу открыть Вам последнюю тайну… Дело в том, что я уже пребываю в двух ипостасях. Во мне живёт другой, но это не Бог. Это моё второе «Я», которое стремится стать первым. И, возможно, когда-то станет. Нас объединяет общий язык. Мы по очереди говорим с Вами. Сейчас говорю я. Иногда говорит он.
– Юноша человечий! Ты не перестаёшь удивлять меня! Если бы ты не был столь сведущ и правдив, я бы не поверил тебе. Но ты принёс из 21-го века весть обо мне. Я сверил свои сегодняшние деяния с описанными тобой обо мне… Не стал спрашивать я тебя, когда и где я умру. Я и сам знаю это без тебя. Бог дал мне малый дар предвидения. Не медли со своим откровением, я и это сочту за правду.
– Меня зовут Трион. Это моё скрытое лабораторное имя. Не знаю даже, выражаясь Вашими словами, в каком списке это имя напечатано, в «тленном» или… в каком-то другом. Имя моего двойника – Глеб. Это имя человеческое. Глеб должен говорить «от сердца своего». Во всяком случае – это его главное предназначение. Я же говорю от ума своего. Но говорим мы оба «не устами господними».
– Глеб… Трион… То-то я слышу, что разными языками говорите. Миссия ваша странная. Не хватает ещё одной ипостаси. Тогда бы имели ваши отцы-создатели, жалкое подобие Святой Троицы. Уж не сатанинская ли то идея – богоподобные дела на свой лад вершить? Сомневаться начинаю.
– Григорий Саввич! Не всё сатанинское, что противоречит обычному образу мышления, построенному на привычных символах.
– Это кто со мною глаголит? Глеб?
– Нет. – Трион!
– Ты, Трион, как взял я в толк, и должен быть символом разума, по воле твоих отцов. Но не прельщайся! Создавали тебя как разум, а сделали токмо его знамение. Скажи что-нибудь, Глеб!
– Молчание «руководствует» к размышлениям. Трион мыслит, а я его мысли размысливаю, да чувством наполняю.
– Не своими словами говоришь! А моими, переиначенными…
Трудно изгладить первое впечатление. Ты меня спрашивал у собора о смысле молитвы?
– Я! Вроде бы, всё понимал, но хотел переживанием наполнить.
– Переживанием, говоришь? Значит, к душе тянешься.
Хорошая парочка! Один высасывает мёд из камня, а другой его слизывает, да причмокивает.
Я принимаю вас как «Божественное откровение», как весть от ангела о предстоящей моей кончине.
– Помилуйте, Григорий Саввич! Мы не ангелы! Мы прообразы «двойства бытия»! Мы вырваны из «клейкой стихийности мира»! Мы то явление, которого Вам так не доставало!
Поиски
Экспериментальная лаборатория приступила к исправлению неполадок МВ-3 после пожара. Возобновили работу с банком данных. Параллельно, по указанию А.Г Боголюбова, сотрудники в тысячный раз приступили к выявлению «слабых мест» в конструкции, пытаясь обнаружить межсистемные нестыковки. Системология в области биологии и физиологии – наука хитрая и зачастую непредсказуемая. Достаточно вспомнить тот факт, уже исторический, когда учёные детально изучили клетки мозга, знали, как они взаимодействуют, но не могли сказать ничего толкового о деятельности мозга в целом. Вчера учёные решили проблему функционирования мозга человека, живущего в естественных условиях. Сегодня они должны адаптировать мозг и тело человека в целом к условиям пространственно-временного перемещения. Были изучены два пути. Первый путь – это разбиение человеческого тела на биоатомы, перевод информации о них в солнечный свет, передача светового пучка в нужное место, а затем сборка и транспозиция информации в первоначальное человеческое тело. Второй путь не связан с дискретизацией физического целого на невидимые части с последующим их синтезом, который часто приводит к неравенству «начала» и «конца». Рассыпали одного человека в этом пространстве, собрали другого человека в ином пространстве. Во втором случае телепортируется, «не рассыпаясь», целый человек из трёхмерного пространства в четвёртое, в котором он перемещается свободно, не испытывая гравитации. Трудности для физиков-телепортаторов возникают при выводе тела из четырёхмерного пространства в нужную точку трёхмерного пространства, целевого или обратного. А. Г. Боголюбов знал, с какими технологическими проблемами пришлось столкнуться учёным руководимого им научно-исследовательского центра. Разработанные технологии посылки и возврата живого тела из четырёхмерного пространства в трёхмерное не были апробированы на человеке. Животный биоматериал, который подвергался испытанию, как правило, не возвращался «домой», о его поведении в ином, отдалённом во времени пространстве также ничего не было известно, кроме гипотетических утверждений, что он существует и самостоятельно перемещается, так как не было «обратной интеллектуальной связи». Засылать обычного человека в иные миры, или в прошлое было бы безнравственно. Поэтому, вопрос о «добровольных» испытуемых вообще не ставился. Для таких испытаний и был создан биоробот, а правильнее было бы сказать – искусственный человек – Трион. Но отсылать в прошлое трёхмерное пространство пусть даже «искусственного» человека по «животным» технологиям, чуть-чуть усовершенствованным, было бы не совсем этично. А. Г. Боголюбов часто думал об этом, особенно в последнее время, общаясь с Глебом-Трионом. Он уже собирался увеличить время на подготовку к заключительному этапу испытаний, мотивируя недостаточной изученностью телепорталов. Первоначально планировалось, что технологиии возвращения Триона будут разрабатываться последующими поколениями учёных. Однако А. Г. Боголюбову хотелось увидеть результаты своего труда ещё при своей жизни, и он форсировал по этой проблеме многие разработки.
Случай с пожаром, а, может быть, и с диверсией, расстроил все планы. Он вспомнил в этой связи «электронные войны» между Россией и США в 2030 году, потрясшие мир и откинувшие мировую цивилизацию на многие годы назад. Вышедшие из строя электронные источники связи и установки едва не привели к экологической катастрофе планетарного масштаба. Только благодаря электронной защите атомные электростанции не взорвались. В основном пострадали средства электронной связи и базы данных. Вмиг «стёрлись», информативно обнулились все источники информации в электронных библиотеках. Сначала завис, а потом полностью перестал работать интернет. Интернет-магнаты и транснациональные информационные компании разом обанкротились. Гидра сама себя заглотила и подавилась. Научные достижения 20—21 веков с трудом восстановили на основании отдельных традиционных источников хранения информации – благодаря контрольным экземплярам научных изданий и засекреченным полиграфическим материалам. Однако многие электронные носители, на которые не распространялась государственная информационная защита, безвозвратно утратили всю информацию. Микрочипы вышли из строя, флэш-накопители размагнитились и превратились в груду мусора.
Нельзя сказать, что научно-исследовательский институт, которым руководил А. Г. Боголюбов, не пострадал от электронных атак. Были сохранены базы данных с научными разработками. Но некоторые средства их чтения были повреждены и восстановлению не подлежали.
Второе перемещение
Первое, что увидел Глеб после того, как провалился в тишину, – это маленькая комнатушка и кровать, на которой лежал бледный человек, с закрытыми глазами. Глеб огляделся: «Из Киевской слободы и сразу в покойницкую? Но где я? Куда меня перебросили отцы создатели?». В комнате стоял смрад от гниющего тела. Сладенький гнилостный запах забивал ноздри. Было трудно дышать. У маленького оконца стоял столик, на котором стопкой лежали старинные книги и какие-то бумаги, исписанные мелким подчерком. Глеб открыл титульную страницу первой попавшейся книги. Гельвеций на французском языке. Из книги выпала записка: «Друг мой Фёдор, благодарю тебя! Гельвеция твоего возвращаю назад. У оного мыслить научаемся!» А. Радищев. «Оппа! Так-так. Фёдор, Радищев… Подключаем когниционный портал… Трион проснись! – «Ага! Успокойся, Глебушка, я не сплю! – Фёдор Ушаков – друг Александра Радищева. Учёба в Лейпцигском университете, 1766—1771». Глеб посмотрел сквозь мутное стекло оконной рамы. С верхнего этажа кто-то выплёскивал помои. На дворе куча мусора и пищевые отходы. «Вот откуда вонь! Нет… Форточка наглухо закрыта. А стойкий гнилостный запах исходит от лежащего тела. Память Триона подсказала нужную информацию – Ушаков Фёдор, сокурсник и друг Александра Радищева умер от гнилостной гангрены. Эта болезнь называлась в то время «Антонов огонь». Омертвление конечностей, тяжёлая интоксикация…
– Что ты тут делаешь? Ты кто? – послышался голос со стороны кровати, заставивший Глеба вздрогнуть. Ответ в голове Глеба всплыл мгновенно:
– Я монах-послушник из греческой домовой Троицкой церкви. Меня к тебе отец Павел приставить пожелал. Ежели уход тебе какой нужен…
– Из Троицкой говоришь? Не видел я в этой домовушке никаких монахов раньше. Ну, ладно уж, коли пришёл. Открой окно, послушник, свежим воздухом мне подышать надобно.
– Вообще-то я в монахах, по правде, пока не числюся. Я это… к настоятелю приехал, к родственнику. Он меня в университет определить обещал. Мне больше на заграничное житие повзирать захотелося. Сюда напросился, наслышан потому что… Познакомиться желаю с соотечественниками. Об учёбе университетской узнать… Ну и помочь, разумеется. Дядя мой отца Павла уговорил…
– То-то я вижу, не идут тебе одёжки монашеские. И говоришь ты странно как-то. Вроде по-русски, но с упором полунемецким.
– Так, у вас тут почти все так изъясняются…
– Все, да не все!
– Отец Павел, называет тебя богоотступником. Пошто?
– А, наш «духовный пастырь»? Однажды на богослужении мы ему, по моему побуждению, недостойный концерт учинили. Посмеялище. Больно кудряво спели. То тонко, то звонко. Другой раз из перчатки кукиш согнули, да на стол, что перед ним стоит, подложили. Он службу несёт, зажмурившись, – боится что-нибудь смешное увидеть – а когда поклон делает, глаза открывает. Глаза-то открыл и прямо перед собой наше посланьице из трёх пальцев и узрел. Не сдержался – громко захохотал. А мы его хохот поддержали. После службы он и назвал нас всех богоотступниками. А меня обругал «неграмматикально». Я даже поначалу вспылил, за шпагу схватился, закричал в ответ: «Забыл разве, батюшка, что я кирасирский офицер?». Вот с тех пор он на нас и ополчился. Несерьёзно это всё, дурачились мы… Звать-то тебя как?
– Григорием зовут.
– Ты, я вижу, ни сколь не младше меня будешь.
– Мне двадцать один. А тебе, сказывали, двадцать три исполняется.
– Не исполнилося пока. Дотянуть бы…
Ушаков замолчал, задумчиво глядя перед собой. Потом взглянул на Глеба:
– Окно-то изволь открыть, Григорий. Душно мне. Задыхаюсь я от собственного тления.
Глеб приоткрыл створку окна. С улицы послышались голоса, проходивших мимо поющих молодых людей. Ушаков улыбнулся:
– Любят немцы пиво хлебать допьяну.
– Заметил я так же, отдыхать они иначе и не умеют.
– Они не умеют, а мы не можем. Коли были у нашего брата лишние деньги, то по широте души русской, мы бы тоже из кабаков не вылазили.
Говорят, Фёдор Васильевич, ты себя не щадишь. Через чрезмерное напряжение здоровье себе подорвал.
– Здоровье нам гофмейстер Бокум подорвал, худой пищей. Вор и пьяница… Деньги за счёт дешёвого жилья и наших желудков экономит. Часто голод претерпеваем. Жалобы наши до канцелярии императрицы не доходят. А ты, Григорий, на родину-то когда отбываешь?
– Да, пока не знаю. Ежели дядя не пристроит, то недели через две, думаю.
– Вот и хорошо. Депешу от нас тайно в царскую канцелярию доставишь. Пущай прихвостни узнают, как мы тут гранит науки грызём, в голоде и в холоде проживая. Авось, императрице донесут. В оных коморках спать холодно. А как столуемся? – В кушаньях масло горькое, а если мясо, оное через раз – то жёсткое, то тухлое. Великая неопрятность в приготовлении… Домашние деньги, у кого они имеются, вынуждены на покупку дров и книг тратить. Хотел я Бокума на дуэль вызвать, да здоровье не позволило. Слёг, вот…
– Наказали бы тебя за это крепко. Не приведи господь, сослали бы… Наслышан я про нрав вашего Бокума…
– Бокум руки распустил. Одного из наших по лицу ударил. Мы с ним маленько поквитались. По морде его наглой прошлись рукой чешушейся. Многие из нас подумывать начали, по вольности мыслей своих, оставить Лейпциг, да в Голландию или в Англию податься, а оттуда сыскать случай в Ост-Индию или Америку ехать… А Бокум, как будто почувствовал неладное, возьми да и посади нас всех под арест. Может, оно и к лучшему…
Ушаков помолчал, потом спросил, глядя в потолок:
– И что это я тебе всю подноготную как на духу рассказываю? Как духовнику своему. Видать, ты человек хороший, к себе располагаешь. Ладно, скоро мне всё равно исповедоваться придётся. Пусть лучше ты…
Подумав и оглядев Глеба, Ушаков неожиданно предложил ему:
– Григорий, не в обиду скажу, ты эту рясину скинь. Ужо она у тебя больно ветхая. Возьми вон мою одёжу студенческую. Суконка, почти новая. Она тебе впору. И как раз по погоде. Носи, меня вспоминай, она мне не пригодится…
– Да что ты такое говоришь, Фёдор Васильевич!
– Бери-бери! Переодевайся, коль я тебе говорю.
Глеб подошёл к стене, на котором висел студенческий мундир Ушакова и стал медленно переодеваться. Внутренний голос Триона подсказывал ему последовательность действий. «Не торопись, иначе опростоволосишься, самозванец!».
– Башмаки у меня некудышные, исхудились, стоптанные. Пожалуй, те, что на тебе, лучше.
Наконец Глеб переоделся. Ему действительно всё было впору:
– Как на меня сшито! Спасибо тебе, Фёдор Васильевич. Век не забуду. Куда бы мой худой кафтан выбросить?
– Брось вон в тот дальний угол. У нас два раза в год авгиевы конюшни чистят. Выбросят… Что-то мне вовсе худо… Помолчим, давай. Скоро ко мне друг мой Радищев с нашим лекарем пожалует. Ушаков с трудом повернулся лицом к стене и замолчал.
Глеб сидел у стола и размышлял: «Не думал, что мне придётся воочию наблюдать, как умирает друг Александра Радищева. Есть в этом какой-то смысл моего пребывания в этой биожизни. Заговорил Трион: «Твоя биожизнь, как ты её именуешь, включает и моральную составляющую. Про интеллектуальную умолчу. Хочешь очеловечиться по-настоящему, научись сопереживать и понимать, ради чего живут тебе подобные. Помнишь, что говорил тебе Григорий Саввич про жизнь тленную и силу духа?»
Глеб услышал шаги в коридоре. Дверь открылась, и в комнату вошли двое. «Так вот он какой в свои семнадцать лет будущий „бунтовщик“ Радищев. Почти девичьи черты лица, крупные выразительные глаза». Ушаков повернулся и, предвидя вопрос Радищева, тихо сказал:
– Александр, позволь представить тебе моего нового знакомого. Его зовут Григорий. Мне кажется, сам Бог послал этого духовника-студиоза ко мне, чтобы я исповедовался… И я уж было начал это делать. Мне даже полегчало.
Врач начал осмотр. Глебу показалось, что он делает это скорее машинально, по долгу службы, зная наперёд, чем дело кончится. Ушаков молчал. Радищев отвернулся, по его лицу текли слёзы.
– Врач закончил осмотр:
– Сказать вынужден – положение серьёзное, болезнь прогрессирует. – И замолчал.
Ушаков болезненно улыбнулся:
– Не мни, что, возвещая мне смерть, встревожишь меня, и дух мой приведёшь в трепет. Нелицемерный твой ответ почитаю истинным знаком твоего расположения ко мне. Умереть нам должно; днем ранее или днем позже, какая соразмерность с вечностью? Как долго мне терпеть осталось?
– Не боле суток… Смерть стоит у твоего изголовья.
– Благодарю тебя за правду. У меня ещё есть время проститься с друзьями.
Врач, попрощавшись, ушел. Ушаков подозвал к себе Радищева.
Друг мой, Александр! Прежде чем призовёшь наших товарищей… Завещаю тебе все мои книги и записи. Тут в шкафу и на столе всё найдёшь. Употреби их, как тебе захочется. Особливо внимательно посмотри мои сочинения о смертной казни… Смертная казнь в обществе не токмо не нужна, но и бесполезна. Вот моя главная конклюзия… Люди по своей природе не злы, не добры… Человеческий характер зависит от физических и гражданских условий, в которых они воспитываются… Необходимо нагибать разум людей ко благу… А, прежде чем наказывать, должно до того, уничтожить причины, порождающие зло. Вот и вся моя философия жизни… А сейчас иди, созови наших друзей, скажи, что Ушаков просит…
Постой! Свой студенческий мундир я подарил Григорию, он в него и сразу облачился. Уж больно нелепая на нём одёжа была, лейпцигскому обществу на смех.
Радищев быстро вышел.
