но он не в силах повернуть.
Он мчал и сто кругов, и двести,
он никогда не уставал —
по кругу, стало быть, на месте.
Вперёд картонный Буцефал!
Гатчина
А я по-прежнему спешу
в тот город с запустелым парком,
нереставрированным замком,
где отцветает птичий шум.
Домишек жёлтых череда,
с утра до ночи рассужденья,
чем заниматься в воскресенье,
хотя за окнами среда.
Я сам к провинции привык
и, словно, «гатчинский затворник»,
гляжу на бледный подоконник
со стопкой безразличных книг.
Уже темнеет тишина
и только слышно – электричка
стучит. Ужасная привычка
спать у открытого окна:
то мотороллер пропылит,
то пьяный дворник, чертыхаясь,
пройдёт, то Павел, озираясь…
А городок всё спит и спит.
«Есть в городе счастливые места…»
Есть в городе счастливые места.
Вот поцелуй у Синего моста,
блуждание в Михайловском саду.
На Стрелке, где часы всегда стоят,
я ждал любовь, часы идут назад,
а я все жду и с места не сойду…
Но, все же, не о том сейчас. О чем?
Не о любви! Я прислонюсь плечом
к стене у подворотни всех обид.
Вот улица, где звонкое «прости»
монеткой двухкопеечной грустит.
…а, вроде бы, спокойная на вид…
Все так переплелось, что не понять
откуда мне? зачем? куда девать,
нахлынувшее в душу? А вода
и впрямь сегодня выше ординара.
…Знакомый дом. Кусочек тротуара,
где я сгорал от счастья и стыда…
«А счастье было в двух строках…»
А счастье было в двух строках
от нас, но все же – проглядели,
остались, словно в дураках,
стоять в объятиях метели.
Теперь уже о тех словах,
строках, усмешках, многоточьях
не вспомню. « – На каких правах
живем с тобой?» – «На птичьих». – «Точно»!
И если шорохи старух
нас выгонят из клеток ветхих,
недоставать нам будет двух
тех строчек воробьиных,
веток…
Лисий нос
1
Мне бы печь затопить и каморку согреть —
двух клетушек морозных дыханье.
Я бы рад был всю ночь у огня просидеть,
неотрывно на зябкое пламя смотреть,
на больное его колыханье.
Мне бы день угадать, когда можно опять
под счастливой звездою родиться,
уголек на ладони неслышно держать,
ни о чем не жалеть, ничего не желать
и на слезы твои не сердиться.
Я всю ночь у огня просижу, как дурак.
У окна за фанеркою тонкой.
Буду я горевать, что сложилось не так
наше счастье.
В окне только слякоть и мрак,
огонек за дырявой заслонкой.
2
Как холодно, любимая, прижмись
ко мне тесней. Наверное, всю жизнь
придется так прижавшись просидеть.
Огонь погас, а должен был гореть
и согревать, и даже веселить.
Как холодно! Но, все-таки, пора
сугробы расчищать и со двора
вкатить в огромный запустелый дом
ту бочку, что набита синим льдом,
а вместе с ней любовь свою вкатить.
Ты отогрелась, милая? Скорей!
Не надо нам распахнутых дверей.
Хотя, согласен: сор весь – за порог!
Как мало было пройдено дорог,
но сколько было слез и суеты.
И все-таки, любимая, ведь ты —
любимая! Мы дымом повиты.
Он нам приятен, даже сладок он.
А белых пятен в жизни – миллион,
одно из них, по-видимому, – ты.
Про пиво
Когда все наперекосяк
и жить тоскливо,
я пью не кофе, не коньяк —
я выпью пива.
А если в жизни все о`кей,
неторопливо
я пью не ерш и не коктейль,
а только пиво.
Давай по кружечке! Потом
еще по паре!
И все нормально, все путем
кайфуем в баре.
Буфет и столики в кафе —
альтернатива.
Я буду снова подшофе
от кружки пива.
Такая, видимо, для нас
прерогатива —
пить не столичную, не квас,
а наше пиво,
вникая в этой жизни вязь,
где постепенно
на углекислый газ дробясь
садится пена…
И ты, и я в наш звездный час
уйдем красиво,
поскольку выбрали не шнапс,
а горечь пива!
УГОЛ 2
«Проводи меня, родная, проводи…»
Проводи меня, родная, проводи.
По щеке моей рукою проведи.
Я прижмусь к твоей ладошке, улыбнусь,
я не выдержу и тоже оглянусь.
До свидания, родная, не скучай,
письма с «фронта» ежедневно получай.
