Вероника Фокс "Искусство любви"

Я проклинала себя мысленно, вела ужасающий монолог внутри себя о том, что я никчемная. Что мне никогда не стать такой же выдающейся, как они – деятелем искусств, чьи полотна возносят на пьедестал успеха и эстетичности.

– Единственное, что вам может сойти с рук… – начал говорить Виктор Николаевич, по прежнему стоя к нам спиной. И я не совсем поняла: он обращается ко мне мне или же к аудитории? – .. это искусство.

Фраза прозвучала двусмысленно. Настолько расплывчато, что я вновь распереживалась. Горький ком страха застрял где-то посреди горла, практически перекрыв доступ к кислороду. Если же эта фраза адресована мне, то скорее всего, экзамен мне не сдать. Мысль о том, что я буду с первого занятия «на карандашике» у дьявола искусства заставила задержать дыхание от ужаса.

– Эти слова сказал Энди Уорхол, – изрек преподаватель, заканчивая чертить обычный квадрат, – король поп-культуры 20 века. А ведь он был обычный бедным мальчиком, в карманах которого не было ни гроша.

Виктор Николаевич снимает очки, повернувшись к аудитории. Холодный взгляд побегает как ветерок по ученикам, уделяя каждому не менее одной доли секунды.

– И сейчас, у каждого вас за спиной тоже – ни гроша.

По аудитории пробегают перешептывания. Многие не согласны с мыслью Виктора в том числе и я.

– Вот вы…

Говорят, мысли – материальны. Когда ты очень хочешь, чтобы твоё мнение было услышано, или же желание, то стоит только по-настоящему захотеть этого и оно обязательно сбудется. И сейчас, я хотела бы высказать своё недовольство. Высокомерное высказывание преподавателя показалось мне уколом в самое сердце. Я не согласна с ним, но понимаю, что парировать его нравы мне будет сложно.

И в тоже время, сейчас мужчина указывает на меня рукой. – Как вас зовут, леди опоздавшая?

Мысли материальны. И это тому подтверждение.

– Алиса, – пищу в ответ.

– Алиса. Как вы считаете, у вас за спиной, на данный момент, ни гроша?

Студенты обращают на меня свой взор. Не все, конечно, но большинство не только жаждут рассмотреть меня, но и услышать то, что я скажу дальше.

Голая правда рвется наружу. Мне кажется, она вот-вот проломит мне зубы, лишь бы выскользнуть, но я прикусываю кончик языка, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Смелее, – подталкивает меня Виктор Николаевич, усаживаясь на край своего стола. – Я же вижу, что вам есть что сказать.

Горькая слюна безысходности обожгла горло. Под натиском его леденящего взгляда казалось, что я не смогу и слова произнести. Останусь проигравшей в битве, которая не смогла начаться. Но нутром я чувствовала, что ошибаюсь. Эта мимолетное ощущение было хрупким.

Виктор Николаевич продолжает буравить меня своими глазами, обдавая холодом. Я осознаю, что нужно сказать то, что хочет он услышать. По крайней мере, в этот раз. Первое знакомство и так отдает флером неприязни. Не нужно доводить это состояние до чего-то масштабного и тёмного.

– Я не могу ответить на этот вопрос, – как можно твёрже заявляю.

Преподаватель изумленно выгибает бровь.

– Почему же?

– Потому что этот вопрос, скорее всего, нужно будет задать нам повторно при окончании академии.

Виктор усмехается. Я замечаю едва заметные морщинки около его глаз. Мужчина опускает голову, сложив руки в замок перед собой, а после, задрав её повыше, замирает и смотрит на меня так, что мне хочется провалиться сквозь землю.

– То есть, вы согласны с мои утверждение, что на данный момент ни у кого из вас нет ничего за спиной?

– Если рассматривать практически, – отвечаю ему я, – то да. Но теоретически я не согласна.

Переживания внутри меня переливаются, как вода по трубам. Я чувствую это волнение, которое заставляет меня вспотеть.

– Хорошо, – улыбается Виктор, встав со стола. – Допустим будет так.

Мужчина положил мел, отряхнул руки и встал к нам лицом. Его ледяной орлиный взор прошёлся по каждому, кто присутствовал в кабинете. Казалось, что через какую-то секунду все застынет и превратиться в вечный лёд. Все перешептывания девочек и впрямь были правдой: он – дьявол. Ему потребовалось всё пару фраз, чтобы вселить в наши сердца страх. За отточенной харизмой скрывается уродливая душа, к которой тянет, как к магниту. И с этим ничего нельзя сделать.

– Но вот что интересно, – восклицает он надев вновь очки. – Вы уже имеете бесценную вещь, которая вам дарована природой. Кто скажет: что это?

В классе по-прежнему тишина. Напряжение страха нарастает ежесекундно, и, чем больше мы сидим в безмолвии, тем сильнее сковывают мышцы тело. Будто бы в речах этого мужчины содержится яд, что губителен для нас. Он проникает в каждую клеточку тела, парализовывая всех, кто есть в этой аудитории. Дьявол искусств указывает пальцем на одного из ученика. Руки Виктора ухожены. Пальцы тонкие, вены выступают по кисти и струятся дальше, под темную рубашку.

– Я… . Я? – восклицает парень, чуть ли не заикаясь.

– Да, вы, – твёрдо говорит Виктор.

А я продолжаю смотреть на его руку. Мне кажется, что он гипнотизирует меня, стараясь задержать внимание дольше. Волна мурашек вновь расходится по всему телу. Перед глазами, как самая яркая вспышка, обрисовываются контуры его тела твердым черным карандашом на белом листе акварельной бумаги. Каждый мускул растушеван клячкой, его тело было бы идеальным примером для рисования с натуры.

Каждый изгиб, каждый мускул, шрам или родинка – всё это встаёт перед глазами.

Мне хочется нарисовать его.

Дьявола искусства.

Изобразить его красоту и уродство одновременно.

Пофантазировать, что у него под рубашкой: Шрамы? Мускулы? Татуировки? Россыпь родинок?

– Ну э… – заикается студент, почесывая затылок.

Виктор хмурится. Я подмечают идеально посаженные кучные брови, которые по театральному сейчас сведены друг к другу. Моё любопытство, кажется, переходит границу. Но я не могу остановиться. Не могу пересилить себя прекратить смотреть на него. Не в состоянии лишить себя такого удовольствия.

– Может быть вы? – переводит стрелки преподаватель и указывает рукой на блондинистую девушку с зеленом балахоне.

– Мозги? – отвечает та с гордостью в голосе.

– Нет, это точно не ваше, – отвечает Виктор.

Мне кажется это прозвучало достаточно грубо, даже в какой-то степени – оскорбительно. Но никто из присутствующих не в силах был парировать натиск дьявола.

– Может быть вы?

Вновь в ответ тишина. Виктор тяжело вздыхает, а после, поставив руку на мою парту и растопырив пальцы, добавляет:

– Может быть вы, Леди опоздавшая, знаете, что есть такого ценного сейчас в вас?

Отблеск безразличия был слышен в его голосе. Его аромат духов щекотал нос: что-то древесное с проблеском свежести и запахом мокрой кожи.

– Талант? – не то спрашиваю, не то отвечаю Виктору, практически хрипя от переживания.

Виктор переводит на меня свой взор. В холодных серых глазах замечаю едва уловимую искру облегчения. Словно я была последней его надеждой в этой группе.

– Ну хоть что-то вы выучили.

Его манера не хвалить, а приводить факты – раздражает. Виктор быстро переводит взгляд на аудиторию и продолжает:

– Талант! – восклицает он и указывает пальцем на доску. – Кто скажет, что он видит на доске?

По классу пробегают волной возгласы, что это квадрат. Помещение постепенно становится похожей улей, где каждый жужжит и машет своими крылышками, лишь бы стать частью этой сложной работы. Стать частью мира.

– Вы действительно думаете, что это квадрат? – усмехаясь спрашивает Виктор, облокотившись на край стола, скрестив руки на груди.

Мне казалось, что я нахожусь не в классе, со всеми другими учениками, а где-то со стороны. Ощущала себя смотрителем, который то и дело, по сценарию судьбы, добавлял свои комментарии на поставленные вопросы. Голова начинала постепенно гудеть, появилась тяжесть. Я знала это состояние паники. И мне не хотелось его испытать именно сейчас.

– Вы не талантливы, – с разочарованием в голосе отвечает Виктор. – Вы просто научились рисовать, раз все поголовно видят только квадрат на доске.

– Это возможность, – выдавливаю из себя, чувствуя, как мне становится труднее дышать.

Виктор Николаевич обращает своё внимание на меня.

– Возможность? – переспрашивает он.

– Да, – голос по-прежнему дрожит. – Возможность. Истинное произведение искусства – не более чем тень божественного совершенства (Микеланджело), – завершаю я свою реплику моей любимой цитатой.

– Вы сказали, что квадрат на доске – это возможность. Но почему?

– Потому что это свобода для искусства, – отвечаю по прежнему с чистым голосом. – Возможность увидеть мир под другим углом.

Виктор внимательно меня слушает, но по его строгому лицу не понятно: согласен ли он со мной или же имеет иное мнение?

– И что же именно вы видите в этой возможности?

– Безграничье, – слово срывается с моих уст быстрее, чем я успеваю подумать.

Серые глаза, будто бы грозовые тучи, задержались на мне дольше, чем нужно. Кабинет вновь окутала игольчатая тишина, которая вонзилась под кожу волнением.

– Кто-то еще согласен с леди-опоздавшей?

Мне не нравилось, когда все внимание было уделено мне. Не нравилось, когда я становилась объектом обсуждения. Старые травмы детства были на подходе, и стоило мне выпустить их наружу, лишь подумать о чем-то плохом из прошлой жизни, как паника вновь окутывала горло стальной проволокой. Заставляла задыхаться собственными очерками прошлого. По аудитории пронеслись едва слышные и застенчивые “я” или “да”. Точно разобрать было сложно.

– Хорошо.

Натиск серых глаз ослабил хватку, и мне удалось вздохнуть полной грудью. Точно не знаю, сколько прошло времени, быть может, минут десять, а то и меньше, но в тот момент мне казалось, что время длится целую вечность. Тянется резиной, мучая меня.

– Допустим, ваша ценность заключается в безграничье. Это очень хорошее поэтическое сравнение.

Мужчина подошел к доске и вновь указал на квадрат рукой.

– А теперь ваше первое задание. – Его игольчатый взгляд прошелся по классу. – Нарисуйте то, что вы видите на листке бумаги.

Однако, никто не решился и шевельнуться. Впрочем, я тоже сидела оцепеневшей от страха перед этим дьяволом.

– Ну же! – воскликнул он. – Приступайте к заданию!

А после, усевшись на край стола, начал наблюдать за всеми, кто присутствовал на его занятии.

Попасть к нему было сложно: только самые лучшие по итогам вступительных экзаменов могли удостоиться получить место на конкурсной основе.

Я слышала о его достижениях в искусстве. О том, что картины, выходящие из-под его руки, продаются за огромные деньги, которых я, к сожалению, никогда не увижу в своей жизни. О том, что его заслуги в искусстве равносильны вкладу мировых художников. Его нарекали дьяволом не просто так. Он не имел никаких соцсетей, не вел никаких художественных групп или страниц. Он просто появился ни откуда, заставив полюбить себя без памяти всех, кто был неравнодушен к искусству. Его почитали, цитировали и хотели находиться в его окружении настолько долго, насколько он сам позволял. Но что было странным: о его жизни было мало что известно. А именно: практически ничего. Наверное, это и привлекало всех девушек и женщин к его образу холодного и расточительного художника, способного одним взмахом руки влюбить любого в свое искусство.

Мы вновь встретились с ним взглядом, когда я взяла белый лист ватмана и поставила его на мольберт. Эти глаза были бездонными. В тени тусклых ламп помещения практически бесцветными. На кончике языка чувствовалась горечь волнения и откинув ненужные мысли, я принялась чертить квадрат.

Виктор Николаевич не говорил, насколько должен быть ровным квадрат. Насколько четкими его линии. Он лишь сказал, что нужно нарисовать то, что мы видим. Поэтому, не долго думая, я взяла заточенный карандаш из своего арсенала и начала рисовать.

Штрих за штрихом. Сложенный вдвое обычный лист бумаги, чтобы не смазать четкие линии тыльной стороной руки… Мне казалось, что как только я начинаю рисовать – я совершенно теряю нить с реальностью. И это беспокоило не только меня, но и мою маму. Но… это была единственная терапия, чтобы избавить от страхов во мне. От темной стороны ужасов, которые являлись мне в кошмарах по ночам.

Я совершенно не думала о том, что у меня получится по итогу. Мне не хотелось следовать каким-то правилам в моей голове. Я просто… поддалась своему вдохновению. Я даже пропустила тот момент, когда Виктор Николаевич начал проверять работы у студентов, отпуская их с урока. Настолько была погружена в чертов квадрат и ту безграничность, которая мне открылась, что совершенно не заметила, как Виктор Николаевич стоял позади меня, сунув руки в карманы брюк.

– Это вы сейчас нарисовали? – мелодичный баритон отозвался нежной трелью по коже.

Я молча кивнула головой, доделывая последний штрих карандашом. Отвернувшись от рисунка, я взглянула на картину целиком. Виктор Николаевич стоял слева от меня. Я видела краем глаза его темные джинсы.

– Вы именно это увидели в квадрате?

Подняв голову, мы встретились взглядом с профессором.

– Да, – пискнула я, ощущая, как волнение вновь накатывает волной по всему телу.

Мужская рука дотронулась до моего рисунка. Виктор Николаевич вел кончиком указательного пальца по холсту, практически стирая жирные линии контура рисунка. Я изобразила в квадрате портрет мужчины с черной повязкой на глазах. А в свободной области красовались темные розы, из которых лилась краска.

– Линия подбородка слишком острая, – цокнув языком, Виктор Николаевич аккуратно вытащил карандаш из моей руки и жирной линией провел линию так, как видел он. – Видите? Страдает анатомия всего рисунка, если вы рисуете слишком острые линии.

– Понятно…

Но мужчина, словно, не услышал моего высказывания. Он с грохотом отодвинул стул на колесиках и, усевшись на него, стал поправлять рисунок.

– Вот здесь, – он указал карандашом на лоб, – не хватает волос. Будто бы непослушная прядь выбилась из общей картины. – Он был настолько близко, что у меня перехватило дыхание. Я уже мало в чем была уверена, в особенности – в своих способностях. Все, что я создавала, казалось, было ничто по сравнению с правками Виктора. – Всего пару штрихов… – мужчина доделывает имитацию наброска волос и тяжело выдыхает, – и рисунок приобретает совершенно другое настроение. Согласны?

Он разворачивается ко мне корпусом, и мы замираем. Его холодный взгляд через линзы очков скользит по мне так нахально, что я не знаю, куда себя деть.

– Д…да, – отвечаю я для приличия.

Ухмылка мужчины дает мне понять, что ему понравилась моя реакция на его присутствие рядом. Он еще какую-то секунду задерживает взгляд на моих губах, а после протягивает карандаш и добавляет:

– Совершенно неплохо для первого раза, – поднимается со стула и роняет через плечо: – но не думайте, что вы соскочили с моего карандашика. На первый раз вам повезло.

И пока он идет к своему столу, я пытаюсь хватать воздух ртом, как рыба, выброшенная на сушу. Совершенно не понимая, откуда у меня возникло такое тягомотное волнение? Что сподвигло меня волноваться так, что потели ладони?

– Урок окончен, – наконец-то добавляет он и я осознаю, что оказалась последней, кто остался в аудитории. – Можете собираться.

Неуверенно поднявшись со стула, я собрала все что было разбросано рядом. Взяв сумку и тубус, я хотела было взять и рисунок, как Виктор меня остановил: