Стюардессы не успевают менять бумажные пакеты пассажирам. Ночную мглу то и дело прорезают зигзаги молний. Одна бьет прямо в фюзеляж… В салоне паника.
Пилоты принимают решение об экстренной посадке в Куйбышеве.
Я же о свистопляске за бортом даже не подозреваю, сплю крепким сном. И все дальнейшие разговоры о том, что самолет чудом избежал катастрофы, меня не трогают.
Зато в Волгоградском зоопарке я умудряюсь пасть жертвой солнечного удара.
В городе духота. Ночью невозможно уснуть. От рассвета до заката в небе плавится огненный шар. А в тот день солнце, видимо, решило добить горожан окончательно.
Вдобавок мы с папой, не привыкшие к южному зною, забываем дома мою панамку.
В зоопарке я вдруг понимаю, что ужасно хочу пить, буквально умираю от жажды.
Пока папа бегает к автомату с газированной водой, я подхожу к клетке с белыми медведями. Мишки, разморенные жарой, ныряют с бортика в бассейн. Они плавают там, громко отфыркиваясь и поднимая тучу брызг. От бассейна веет свежестью и прохладой.
Вот бы очутиться на их месте! – думаю я. Дальше все плывет перед глазами.
Очнулась я уже дома. Папа говорил, что вернувшись с водой, он обнаружил меня у клетки без сознания. Вокруг уже собралась толпа. Бледную, как полотно девчушку пытались привести в чувство, откачать. Тщетно! Я ни на что не реагировала. Вызвали скорую…
Ничего этого я, конечно, не помню. Мне вообще казалось, обморок длился минуту-две, не дольше. Я была уверена, что из зоопарка мы с папой пошли любоваться горным водопадом, а до этого повстречали толпу цыган, которые вели на цепочке ручного медведя. Медведь смешно крутил мордой и плясал под маленькую концертную гармошку.
Отчетливо помню, как под вечер мы с папой вернулись домой, легли спать, а утром меня разбудили голоса в соседней комнате.
Открыв глаза, я увидела над собой встревоженное лицо отца.
Оказалось, без сознания я пробыла почти сутки. Папа уж было решил, что привезет домой мой хладный трупик, но, к счастью, все обошлось.
Сотрясение мозга
А сколько раз в детском саду и школе я разбивала голову, упав с качелей!
Однажды, катаясь на санках с горки, врезалась в дерево и заработала сотрясение мозга, от которого, впрочем, меня вылечила баба Люда – обычным ситом для просеивания муки.
Бабушка держала сито над моей макушкой и, легонько потряхивая, водила им из стороны в сторону. Это называлось у нее «править голову».
Врач скорой был несказанно удивлен таким методом лечения, но забирать меня в больницу нужным не счел – ребенка не тошнило, голова не кружилась, лишь лиловый «фонарь» под глазом красноречиво свидетельствовал о том, что произошло.
Потом я умудрилась отравиться арбузом, а чуть погодя засохшим белковым тортом. Коробка с недоеденным «Киевским» была убрана на самый верх буфета и забыта.
Спустя неделю я ее там нашла. Еще и младшую сестренку накормила. Правда, пожадничала, дала ей малюсенький кусочек, себе же отломила большой ломоть.
Так что в инфекционное отделение меня увезли на «скорой» одну, без Таньки.
Мультфильм на стене
В пять лет меня чуть не угробила свирепая ангина.
Проваливаясь в бреду в глубокий, пылающий огнем колодец, я слышала, как врач говорил отцу:
– Она сгорит. При такой температуре не выживают.
Мне было все равно. Сгорю, так сгорю.
С трудом разлепив глаза, я увидела, как в кромешной тьме на стене прямо передо мной приплясывает огромный воробей – будто там был экран, где показывали мультфильмы.
Рядом с воробьем стоял и подмигивал мне незнакомый рыжий дядька.
Он был в очках и желтой клетчатой рубашке. Возле дядьки я разглядела девочку моих лет. Лукаво улыбаясь, она протягивала к воробью руку. Птица прыгнула, и девичья рука переломилась пополам, как спичка.
Дядька беззвучно засмеялся. Секунда – и картинка исчезла.
И если до «мультфильма» мне даже думать о еде было противно, то тут до смерти захотелось пельменей – я знала, что родители настряпали их еще днем.
Приподнявшись на локтях, я переползла к дальнему концу дивана и выглянула в коридор. На кухне горел свет. На плите нетерпеливо бренчала крышка кастрюли, в которой бурлила вода. Аппетитно пахло уксусом и репчатым луком. Мама с папой о чем-то тихо переговаривались между собой за столом. Я сделала глубокий вдох и бодро прокричала:
– Ну дайте же мне наконец поесть!
После этого здоровье мое быстро пошло на поправку.
Глава 4
Кушать подано!
На свет я появилась совсем крошечной, и при любом удобном случае все пытались меня откормить. Но от груди при этом отняли рано – года в два, посчитав, что такой большой девочке уже негоже «просить титю». Хотя я была не против, а очень даже за, и никакие уговоры отказаться от молочной диеты не помогали.
Тогда маму кто-то подучил вымазать грудь сажей (некоторые еще мажут горчицей) и показать (а в случае с горчицей – дать попробовать) упрямице.
Домашние со смехом вспоминали, как увидев черную мамину грудь, я заплакала: «тити кака!» и больше уж к ней не притрагивалась. Но вот беда – у меня пропал аппетит.
А вот у мамы молоко не пропало. Она мучилась, не знала, куда его девать.
Пробовала сцеживать в бутылочку и давать отцу, но папа – человек, в общем-то, небрезгливый, не мог его пить, морщился и плевался, уверяя, что оно слишком сладкое.
Зато прабабка Матрена с удовольствием пила грудное молоко стаканами.
Любимым моим блюдом в детстве был хлеб с маслом и чай. Еще жареная картошка с молоком и картофельное пюре с котлетой. Ничем другим меня было не соблазнить.
Чтобы накормить «заморыша», родители пускались на разные хитрости. Папа брал игрушки и из окна ванной комнаты показывал фокусы. Пока я, открыв рот, наблюдала за происходящим, мама пичкала меня манной кашей. Уговаривала съесть ложечку за маму, за папу, за бабушку и дедушку и так далее, благо родственников у нас хватало.
Я бунтовала. Сидела за столом по два часа, размазывая кашу по тарелке.
На меня все жаловались. Воспитатели в садике и учителя в школе в один голос твердили, что я плохо ем. Взрослые усматривали в этом какую-то патологию и настаивали на том, чтобы участковый врач отправила меня в санаторий – «подлечить».
Кормили в санатории аж шесть раз в день, строго по расписанию. Ужин был в пять вечера, но почему-то именно после него у нас разыгрывался волчий аппетит. Мы всей палатой сушили сухари под матрасом и хрумкали их по ночам. Ржаные сухарики с солью – как же вкусно! А свечи, которые прописывал мне врач для аппетита, я спускала в унитаз.
Дунька-перепеч
Фирменное блюдо моего папы называлось дунька-перепеч.
Папа включал плитку, брал сырую картошку, нарезал кружочками и выкладывал на раскаленную конфорку. Сырая картошка шкворчала и в мгновение ока обугливалась.
Чад на кухне стоял – не продохнуть. Обжигаясь, папа смахивал готовых дунек в тарелку, густо посыпал солью и забрасывал на плитку очередную порцию.
Мы с Танькой могли съесть хоть тонну горелой картошки!
Но самым любимым блюдом в семье считались пельмени собственной лепки.
Кому пельмень с сюрпризом?
С утра пораньше родители шли на рынок выбирать мясо. Покупали свинину и говядину.
Папа вынимал из шкафа древнюю мясорубку, привинчивал к табуретке и крутил фарш. Красные и бело-розовые ломти с чавканьем исчезали в железной пасти. Аппетитно хрустела сырая луковица, за ней в мясорубку летели зачерствевшие куски ржаного хлеба.
Готовый фарш папа солил, перчил, перемешивал столовой ложкой, которую затем протягивал мне – облизать. Мм, вкус сырого фарша несравним ни с чем!
Мама запрещала мне есть сырое мясо, но для папы все запреты – тьфу! Подмигнет:
– Только маме не говори.
Ага, киваю. И со всех ног несусь к маме:
– Мамочка, а я не ела сырой фарш!
Глаза при этом честные-пречестные. И как она догадывалась, что я говорю неправду?
Пельмени лепим так: мама раскатывает на столе тонкое тесто, граненым стаканом штампует кружочки и складывает их стопочками. А мы втроем – папа, я и младшая сестра зачерпываем чайными ложками фарш из кастрюли. Хлоп его в серединку кружочка, кружочек пополам, края защипнуть – готово!
Самые аккуратные пельмешки выходят у папы – края ровненькие, начинка ниоткуда не торчит. У меня тоже вроде ничего, сносные. А у Таньки все пельмени с дырками, мокрые, неряшливые, вдобавок на пол шлепается ложка с фаршем.
– А ну марш отсюда! – сердится мама.
Танька только этого и ждет. Убежала смотреть мультики. Довольная!
На десятом противне мы с папой начинаем скучать, и чтобы как-то развлечься, решаем налепить пельменей с сюрпризом, в один кружок комочек теста закатаем, в другой – две копейки. Кому-то они попадутся на зуб? Обычно, все «сюрпризы» мне доставались.
Уже кипит кастрюля на плите, распространяя по дому запах лаврушки и душистого перца. Один за другим всплывают кверху брюхом пельмени. Толкаются, кувыркаются, бурлят.
Пока Танька в наказание моет грязную посуду, а мама на глазок разводит в блюдце уксус, папа вытаскивает последние противни на балкон – замораживаться.
Весь остаток дня нашими пельменями будут лакомиться синички. Выскочит папа утром за новой порцией, а половины уже и нет. Ну и ладно. Мы еще настряпаем.
Здесь был Петя
В детском саду воспитательница говорила нам:
– Ленинград – это город-герой, и люди, выжившие девятьсот дней без хлеба – герои. Вы им в подметки даже не годитесь. Маленькие свиньи! Особенно ты, Хабибуллина! Зачем ты опять молоко разлила? В Ленинграде бы тебя за это расстреляли!
И вот после такой пламенной речи я прихожу домой и слышу радостную новость от мамы: мы едем в Ленинград. Я прорыдала всю ночь. В шесть лет не больно-то охота погибнуть от рук героя с автоматом лишь за то, что ты терпеть не можешь молочные пенки.
В Ленинграде мы остановились у маминой двоюродной сестры тети Оли и ее мужа, бравого военного дяди Саши. Никто не мог понять, почему я отказываюсь завтракать, обедать и ужинать. На все просьбы «скушать хотя бы яблочко» я упрямо мотала головой и косилась на дядисашин пистолет, торчавший из кобуры.
Им ведь было невдомек, что я и вправду ем, как поросенок – весь стол в крошках.
К третьему дню вынужденной голодовки я уже едва держусь на ногах, и родственники силой тащат меня в столовую. Вхожу и мама дорогая, что я вижу!
Неужели это и есть те самые блокадники-ленинградцы? Повсюду валяются огрызки и объедки. Уборщицы тарелками вываливают остатки каши с курицей в мусорное ведро, а какие-то мальчишки пинают под столом булку. У меня гора падает с плеч – нормальные люди! И на радостях я наворчиваю две порции картофельного пюре с котлетой.
Что еще запомнилось в Ленинграде? Нева. Глядя в мутные бушующие волны, я гадала: если туда прыгнуть, сколько человек с набережной бросится меня спасать?
Словно прочитав мои мысли, мама покрепче взяла меня за руку.
Помню надпись, нацарапанную гвоздем в Екатерининском дворце: «Здесь был Петя из Глазова», и знаменитую обувную фабрику «Скороход». Мама купила папе белые фирменные кроссовки на липучках, увидев которые, я чуть не лопнула от зависти.
Дождалась, пока все уйдут из дома, и стала их примерять. Зачем взрослым сказочные башмаки-скороходы? Детям они нужней! Но кроссовки и не думали нести меня на край света со скоростью 300 км в час, а лишь тихонечко поскрипывали подошвами.
Так что в фабрике «Скороход» я разочаровалась. Решила – гады, брак подсунули!
Недостающий ингредиент
