Брак по-американски
Тайари Джонс
Шорт-лист. Новые звезды
Молодожены Селестия и Рой – настоящее воплощение американской мечты. Он – молодой управленец на пороге блестящей карьеры, она – подающая надежды талантливая художница. Но, не успев испытать всех маленьких радостей и горестей совместной жизни, молодая пара сталкивается с испытаниями, предугадать которые было невозможно. Рой арестован и приговорен к двенадцати годам за преступление, которого он не совершал. Селестия, несмотря на свой сильный и независимый характер, опустошена. Она вступает в отношения с Андре, ее другом детства и шафером на ее свадьбе. Она требует от мужа развода, понимая, что не сможет любить его как раньше. Внезапно через пять лет приговор Роя отменяют, и он возвращается в Атланту, готовый возобновить отношения с женой.
«Брак по-американски» – пронзительная история любви и жизни людей, одновременно связанных и разделенных силами, которые они не могут контролировать.
Тайари Джонс
Брак по-американски
Посвящается сестре моей матери, Альме Фэй, и моим сестрам, Максине и Марше
Ты не владеешь тем, что с тобою случится, тебя это задевает лишь отчасти. И тебе не принадлежит. Не только тебе.
Клаудия Рэнкин
Tayari Jones
AN AMERICAN MARRIAGE
© Tayari Jones, 2018
© Платонова А., перевод, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2020
Часть I
Музыка моста
Рой
Есть два рода людей: те, что уезжают из дома, и те, что остаются. Я с гордостью причисляю себя к первой группе. Моя жена, Селестия, всегда говорила, что я деревенский парень до мозга костей, но я никогда не обращал внимания на подобные определения. Строго говоря, я и не рос в деревне: Ило, штат Луизиана, – это небольшой город. Когда говорят «деревня», сразу представляется уборка урожая, сено в тюках и дойка коров. А я сроду не сорвал с куста и коробочки хлопка (чего не скажешь о моем отце). В жизни я не притронулся к лошади, козе или свинье и не желаю пробовать. Селестия всегда смеялась и уточняла: она, мол, и не имела в виду, что я фермер, просто родом из деревни. А она родилась в Атланте. Казалось бы, про нее тоже можно сказать, что она провинциалка. Но сама она называет себя «южанкой» (не путать с «южной красавицей»[1 - Южная красавица – характерное для США устойчивое выражение и стереотипное представление об американке Юга с высоким социально-экономическим положением.]). И по какой-то причине не возражает, если про нее говорят: «персик из Джорджии»[2 - Штат Джорджия знаменит во всем мире своими исключительно вкусными персиками, поэтому красивых девушек из этого штата называют «персик из Джорджии».]. Я, впрочем, тоже не против, на этом и остановимся.
Селестия считает, что ее дом – всюду, и она права. В то же время она каждую ночь засыпает в тех же стенах, где и выросла. А я, наоборот, умчался прочь на первом же автобусе – ровно через семьдесят один час после выпускного. Я уехал бы и раньше, только к нам в Ило не каждый день заходит междугородный транспорт. Когда почтальон принес маме картонный тубус с моим дипломом, я уже заселился в комнату в общежитии Морхауз колледжа и посещал специальную программу для студентов, получающих стипендию первого поколения[3 - Стипендии первого поколения – программы помощи в получении высшего образования для выходцев из семей, члены которых раньше не посещали колледж или университет.]. Нам было сказано приехать на два с половиной месяца раньше, чем студентам с потомственными привилегиями, чтобы мы могли осмотреться на местности и зазубрить основы. Представьте, как двадцать три чернокожих парня раз за разом смотрят «Школьные годы чудесные»[4 - School Daze (также известен как «Школьное изумление») – фильм 1988 года.] Спайка Ли и «Учителю, с любовью»[5 - Фильм 1967 года (режиссер – Джеймс Клавелл, в главной роли Сидни Пуатье).] Сидни Пуатье – и тогда вы или все поймете, или нет. Внушение – это ведь не всегда плохо.
Всю жизнь мне помогали социальные программы: в пять лет – «Фора», а потом очень долго – «Взлет». Если у меня когда-нибудь будут дети, они смогут катить по жизни без боковых колес, а я отдаю должное всем причастным.
Правила я выучил в Атланте – и выучил быстро. Никогда в жизни меня не называли глупым. Но дом – это не то место, где ты оказался, дом – это то место, откуда ты отправляешься. А дом не выбирают, как и семью. В покере игроку дается пять карт. Три он может обменять, а две обязан оставить себе: семью и малую родину.
Ничего не имею против Ило. Очевидно, кому-то повезло куда меньше, человеку с широким кругозором это ясно. Как по мне, хоть Ило и находится в Луизиане – явно не там, где перед тобой расстилаются широкие возможности, но это американский штат, а если ты чернокожий и хочешь чего-то добиться, лучше, чем США, тебе страны не найти. В то же время бедной мою семью не назовешь. Объясню на пальцах. Мой отец так много работал в магазине спорттоваров, по вечерам то и дело что-то чинил, а мать так долго намывала подносы в кафетерии, что я не могу вести себя так, словно у нас не было ни крова, ни еды. У нас все это было – так и запишем.
Я, Оливия и Рой жили втроем в прочном кирпичном доме в хорошем районе. У меня была своя комната, а когда Рой-старший сделал пристройку, у меня появилась и своя ванная. Когда одни ботинки становились мне малы, у меня тут же появлялись новые. Я получал стипендию, но и родители тоже вложились, чтобы отправить меня в колледж.
Но, несмотря на это, по правде сказать, сверх того у нас ничего не было. Если бы мое детство было сэндвичем, ветчина не выступала бы за края хлеба. У нас было все необходимое, но ничего больше. «Но и не меньше», – добавила бы мама и заключила бы меня в объятия, пахнущие лимонными карамельками.
Когда я приехал в Атланту, мне казалось, что у меня впереди целая жизнь – бесконечный морской простор. Знаете ведь, как говорят: «Поступил в Морхауз, выше парус». Десять лет спустя я был на высоте. Когда меня спрашивали: «Откуда ты?», я отвечал просто: «Из Ланты!» Город был мне настолько близок, что я стал звать ее вот так. Когда разговор заходил о семье, я рассказывал о Селестии.
Мы поженились полтора года назад и были счастливы, по крайней мере я точно был. Возможно, мы не вели себя как остальные счастливые пары, но мы и не походили на заурядных негров-буржуа, у которых муж ложится спать с ноутбуком под подушкой, а жене снятся ее украшения от «Тиффани». Я был молод, голоден и с жадностью смотрел в будущее. Селестия была художницей, эксцентричной и ослепительной. Мы были как влюбленные Нина и Дариус из той мелодрамы[6 - «Лов Джоунс» (Love Jones) – фильм 1997 года о молодой темнокожей паре.], но старше. Что сказать? Я всегда был падок на ярких женщин. Когда ты рядом с ними, знаешь, что влип по уши, а не как обычно, «привет-пока». До Селестии я встречался с другой девушкой, тоже родом из Ланты. Как-то раз на балу городской лиги она как ни в чем не бывало наставила на меня пистолет. Как сейчас помню: серебристый, 22-го калибра, c рукояткой, отделанной розовым перламутром. Дуло торчало из ее сумочки под столом, за которым мы ели мясо с печеным картофелем. Она сказала, что все знает, что я изменяю ей с телкой из ассоциации чернокожих юристов. Как это объяснишь? Сначала мне было страшно, а потом нет. Только в Атланте девушка может быть одновременно настолько утонченной и напрочь отбитой. Предположим, ей руководила любовь, но я не знал, как поступить: сделать предложение или звонок в полицию? Мы расстались, прежде чем взошло солнце, и решение принял не я.
После гангстерши я какое-то время был один. Как и все, я читал новости, слышал, что в стране, возможно, не хватает холостых чернокожих мужчин, но на мой статус эти приятные известия пока никак не влияли. Женщин, которые нравились мне, уже заарканил кто-то другой. Маленькая гонка полезна всем участникам, но разрыв с гангстершей вцепился в меня клещом, и я решил на пару дней поехать в Ило, чтобы обсудить все с Роем-старшим. Мой отец как альфа и омега: был здесь до того, как ты пришел, и будет сидеть в том же кресле, когда ты уже уйдешь.
– Не нужна тебе женщина, которая оружием машет, сынок.
Я попытался объяснить, что меня зацепил контраст между грубостью пистолета и роскошью бала. Кроме того:
– Пап, да она шутила.
Рой-старший кивнул и отхлебнул пенного пива из стакана:
– А если она так шутит, что будет, когда она разозлится всерьез?
Тут с кухни, будто обращаясь к переводчику, вступила мама:
– Спроси у него, с кем она сейчас встречается. Может, она и сумасшедшая, но мозги у нее на месте. Просто так Роя-младшего никто бросать не станет – у нее точно есть замена на скамейке запасных.
– Твоя мама спрашивает, с кем она сейчас встречается, – сказал Рой-старший, будто мы с мамой говорили на разных языках.
– Да с юристом каким-то. На Перри Мейсона[7 - Перри Мейсон – практикующий лос-анджелесский адвокат, литературный персонаж серии романов классика американского детектива Эрла Гарднера.] не тянет, занимается договорным правом. В бумажках копается.
– А ты, что ли, не в бумажках копаешься? – спросил Рой-старший.
– Это другое дело. Я – торговый представитель, но это временно. Свое будущее я с этим не связываю, просто так сложилось, что сейчас у меня такая работа.
– Ясно, – ответил Рой-старший.
Мама снова вступила с комментариями со своей кухонной галерки.
– Скажи ему, что эти белые девочки вечно разбивают ему сердце. Скажи, чтобы он вспомнил про здешних девочек из прихода Аллен. Скажи, чтобы он выбирал себе кого-то более подходящего.
– Мама говорит, – начал было Рой, но я прервал его.
– Я все слышал. Кто вам вообще сказал, что она была белая?
Хотя она была именно такой, а у мамы пунктик на этот счет.
Теперь Оливия стояла в проходе и вытирала руки полосатым кухонным полотенцем.
– Не злись. Я вовсе не лезу в твои дела.
Когда речь заходит о девушках, мамам угодить трудно. Все мои приятели рассказывают мне, что мамы строго им наказали: жениться можно только на своих. А в «Эбони» и «Джет»[8 - Ebony и Jet – американские журналы, ориентированные на афроамериканскую аудиторию.] уверяют, что если у черного парня есть в кармане хоть немного денег, ему подавай только белых. Что до меня, то я всеми руками за чернокожих, но мама все равно умудряется меня пилить, что выбрал девушку не того оттенка.
Казалось бы, Селестия должна была ей понравиться, ведь они так похожи, будто родственницы: симпатичные, аккуратные, как Тельма из моего любимого сериала – моя первая экранная любовь, между прочим. Но хоть Селестия и выглядела как надо, она пришла к нам из другого мира – принцесса Жасмин в обличии Тельмы. А Рою-старшему, наоборот, Селестия так понравилась, что, если бы не я, он сам бы на ней женился. И от этого мама больше ее любить не стала.
– У меня есть только один способ завоевать Оливию, – сказала однажды Селестия.
– И какой же?
– Родить ребенка, – вздохнула она. – Когда мы видимся, она всякий раз смотрит на меня так, будто у меня в теле заперты ее внуки, а я не выпускаю их наружу.
– Да ладно тебе, не выдумывай.
Но, по правде сказать, я понимал, куда клонит мама. Год спустя я был готов приступить к делу, выпустить новое поколение с обновленным списком инструкций и правил.
Не то чтобы наше с Селестией воспитание казалось мне неправильным, но мир меняется, и детей нужно воспитывать по-новому. В частности, я планировал никогда не говорить со своими детьми о сборе хлопка. Мои родители без конца твердили про хлопок в буквальном или фигуральном смысле. Белые говорят «вкалывает как проклятый», а черные – «вкалывает как на хлопковой плантации». Я своим детям не собираюсь постоянно напоминать, что обычные вещи им доступны потому, что ради этого кто-то умер. Не хочу, чтобы Рой III сидел в кинотеатре, смотрел «Звездные войны» (или что у них там будет) и думал, что его право сидеть в кресле и есть попкорн стоило кому-то жизни. Не будет этого. Или будет, но совсем чуть-чуть. С пропорциями еще надо разобраться. Селестия клянется никогда не говорить ребенку, что он должен работать в два раза больше, чтобы получить вполовину меньше. «Даже если так и есть, зачем это знать пятилетке?»
В Селестии все женские качества сочетались в безупречной пропорции – не как у пресной офисной служащей, нет, она несла свое происхождение, будто оно было блеском на лакированной коже дорогих туфель. Кроме того, она трахалась с изобретательностью художницы, но не доходила до сумасшествия. Другими словами, розовый пистолет она в сумочке не носила, но напряжение от этого не падало. Селестия всегда поступала так, как считала нужным, и это чувствовалось сразу. Она была высокой, метр семьдесят пять, с плоскими стопами и даже выше, чем ее отец. Я знаю, что рост – это чистая удача, но казалось, что она сама так решила. Из-за волос, пышных и непослушных, она казалась капельку выше меня. Даже если не знать, что Селестия – гений нитки и иголки, было ясно, что перед тобой – совершенно особенная личность. Хотя некоторые (и под «некоторыми» я подразумеваю свою матушку) так не думали, я знал, что благодаря этим качествам она станет прекрасной матерью.
Я даже подумывал, не предложить ли ей назвать нашего ребенка – сына или дочь – Завтра.
Если бы решал я, мы бы мчались к родительству уже во время медового месяца. Вообразите: мы вдвоем лежим в хижине со стеклянным полом, а под нами – океан. Я и не знал, что такое бывает, но прикинулся, что давно в теме: когда Селестия показала мне брошюру, я сказал, что это моя давняя мечта. И вот мы лежим на Бали, зависнув над океаном, и наслаждаемся друг другом. Свадьба была почти два дня назад – от Америки нас отделяли двадцать три часа перелета первым классом. На свадьбе Селестия преобразилась в кукольную версию самой себя: непослушные волосы заарканены в тугой пучок на затылке, как у балерины, на щеках – яркий косметический румянец. Я смотрел, как она плывет ко мне по проходу под руку с отцом и оба хихикают, будто это все еще репетиция. А я стою, серьезный как четыре сердечных приступа и инсульт. Но потом она взглянула на меня, розовые губы сложились в поцелуй, и я понял, в чем была шутка. Она дала мне понять, что все это: девочки, которые несут шлейф ее платья, мой костюм-визитка, даже кольцо у меня в кармане – все это не всерьез. Но вот огоньки в ее глазах и быстрый бег нашей крови были подлинными. И тогда я тоже улыбнулся.
На Бали от пучка не осталось и следа, она расхаживала с шевелюрой как из семидесятых, и на ней не было ничего, кроме блесток для тела.
– Давай делать детей.
Она рассмеялась:
– Вот, значит, как.
– Я серьезно.
– Подожди, папочка, еще рановато, – сказала она. И добавила: – Но скоро.
На нашу бумажную свадьбу я написал на листке: «Скоро уже наступило?»
Она перевернула листок и написала на другой стороне: «Наступило еще вчера. Я ходила к доктору, и он сказал, что мой организм готов».
Но на пути у нас встал другой листок бумаги – моя собственная визитка. Мы вернулись домой после ужина в честь годовщины – ходили в «Бьютифул» на Каскад-роуд: полуресторан, полудайнер. Не очень роскошно, но именно здесь я сделал ей предложение. Она тогда сказала: «Я согласна, только спрячь кольцо, пока нас не обокрали». Мы снова пришли сюда в годовщину и устроили пир: заказали ребрышки, макароны с сыром и кукурузный пудинг. Потом пошли домой, где уже был десерт: два куска свадебного пирога 365 дней пролежали в морозилке, дожидаясь, сумеем ли мы продержаться вместе год. Мне хотелось продолжить этот разговор, и я достал бумажник, чтобы показать ее фотографию, которую я там хранил. Когда я доставал снимок из кармашка, из бумажника выпала моя визитка и мягко приземлилась рядом c кусками торта «Амаретто». На обратной стороне карточки фиолетовыми чернилами было записано женское имя и телефонный номер, что уже само по себе было плохо. Но Селестия заметила еще три цифры, которые она посчитала номером комнаты в гостинице.
– Я все объясню.
Правда такова: мне нравились женщины. Мне нравилось заигрывать с ними, чувствовать эту легкую дрожь. Иногда я записывал номера телефонов, как делал еще в колледже. Но в 99,997 процентах случаев на этом все и заканчивалось. Мне просто нравилось знать, что я по-прежнему так могу. Все невинно, правда?
– Объясняй, – сказала она.
– Она мне сама ее в карман сунула.
– Как она могла сама сунуть тебе в карман твою же визитку?
Селестия очень злилась, и меня это слегка заводило, как щелчок на плите перед тем, как вспыхнет пламя.
– Она у меня сама ее попросила. Я думал, ничего такого.
Селестия встала, собрала блюдца с тортом и кинула все в мусорку, будь этот свадебный сервиз неладен. Потом она вернулась к столу, взяла фужер с розовым шампанским и опрокинула игристое так, будто это стопка текилы. Затем она вырвала бокал у меня из рук, выпила мою порцию, и бокалы на длинной ножке тоже полетели в мусорку. Разбившись, они зазвенели как колокольчики.
– Какое же ты говно.
– Но ведь сейчас я с тобой. В нашем доме. Каждую ночь кладу голову рядом с тобой на подушку.
– И все это в нашу, твою мать, годовщину.
Ее злость таяла и становилась грустью. Она села на высокий стул.
– Зачем ты женился на мне, если хочешь изменять?
Я не стал ей говорить, что сам факт измены невозможен, если ты не женат. Вместо этого я сказал правду.
