Георгий Тимофеевич Саликов "Камень, или Terra Pacifica"

(Вскоре после того)

Открыв глаза без предположительного восхищения, Грузь увидел снова присутствие человеческое на острове. Недалеко от него, в бездонном пеньюаре, стояла необъятная Роза Давидовна, растопырив руки в стороны, заслоняла собственным изображением половину огромного мира, окружающего Афанасия. Её общий вид аккумулировал в себе всё женское сословие, по-своему намекал на процветание тут ничем не ограниченного царства этого человеческого пола.

– Лепесток?! – Афанасий не то, чтобы обомлел, или, скажем, обрадовался, он просто ничего не понял из происшедшего около него. Закрыл глаза, но теперь при помощи рук.

– Ну и Амазония, – он выдавил из себя в ладони звук приглушенного шёпота.

***

Совершенно незаметно, тьма, завихряясь вокруг города Ухты, набрала, как говорится, обороты, захлестнула одним из бесчисленных широких рукавов почти весь гигантский Санкт-Петербург, уподобив течение времени самой заурядной ночи. На него упала тень.

Времяпослушное население немедленно решило отойти ко сну. А Роза Давидовна спала беспокойно. Она даже несколько раз вставала, и её ходьба по комнате казалась плаванием, напоминающим передвижение народного хора «Берёзка». Однако пения у неё не получалось – она лишь тончайше поскуливала и тихо всхлипывала. Более никаких звуков не исходило от её мелко дрожащей фигуры. Соломон Михоэлевич, супруг её, при этом полувставал, замедленно моргал длинными верблюжьими веками. Он в душе понимал состояние Розы, не препятствовал излияниям её чувств.

Когда Роза Давидовна делала открытие о собственном успокоении, она укладывалась обратно с зачатком уверенности в чём-то хорошем. Но потом снова вставала, предполагая, что недурственного-то мало во всём том, о чём ей думалось. Но само желание увидеть чего-нибудь славного всё-таки перевесило, наконец, предположительную реальную его недостачу, и она с твёрдой уверенностью в победе всего доброго над злым, улеглась на более долгий час. Соломон Михоэлевич при этом полулёг и, едва выждав, когда супруга его несмело, прерывисто, но спокойно засипела, тоже уверенно улёгся целиком. И тут же заснул. Совершенно беззвучно.

Розе снилось всякое о работе. Собственно работы ей, конечно, видеть не довелось. Были только сотрудники, было некое помещение. К удивлению Розы, присутствовали вообще все сотрудники одновременно, хотя для такого собрания не случилось хоть сколько-нибудь сильного повода. И вот, это помещение, эти все коллеги, в момент начала сна, и Роза ещё не осознала, начался ли у неё сон, а не продолжилась явь, всё увиденное стало стремительно уменьшаться, да с такой поспешностью, что вскоре она оказалась одна в сущем пространстве. Затем возникший новый мир принял обыкновенное для земного человека состояние, и она почувствовала себя на совершенно неузнаваемой земле, что ловко усеяна белыми камнями да успешно увенчана пирамидами на горизонте. На одном из удивительных камней она будто увидела Грузя. У неё тотчас перемешались чувства и память меж собой. Ведь все сотрудники недавно были в помещении, значит, Афанасий тоже присутствовал, а теперь вот он опять явился, но здесь, вместе с Розой в таинственном, хоть вполне обычном пространстве. Но было же, когда Грузь ещё днём исчез в глубинах карты земной природы. Именно это событие причинило Розе столько чувственных испытаний да бессонницу в придачу. Впрочем, и в настоящий час, меж белых камней и далёких пирамид полным ходом светил день. Поэтому Роза Давидовна, заимев тут восторг, близкий к экстазу, но, помня предыдущее трагическое событие, не могла определить, по какому такому поводу она ликует. То ли радость явилась из-за её удачного улетучивания в неизвестность, но не одной, а с Афанасием, то ли оттого, что Афанасий вот так вот счастливо отыскался, хоть пропал вчера бесследно.

«Афонюшка», – губы Розы шевельнулись, пропуская через себя и выдох, и торжество, но звука не произвелось.

Грузь сделал на неё будто бы круглые глаза. И крикнул, слышно крикнул, со звуком:

– Лепесток?!

Спустя кой-какое время, пока длилось изумление Грузя, доколе делались попытки Розы Давидовны свести впечатления, – от области пирамид примчалось эхо:

– Е-эс-со-о-то-охх!

Вслед за эхом оттуда прилетела подозрительная птица с огромными белыми крыльями, шевелящимися только самыми кончиками, закружила над Розой, гневно сверкая смышлёными глазами, сощуренными нижними веками. Она даже несколько раз похлопала сновидицу по щекам кончиками крыльев, шевеля ими более упруго и учащённо. В полёте она вытягивала золотистую налитую шею, чтоб клюнуть Розу в наиболее интересное место.

«Грузик», – снова беззвучно шевельнулись губы Лепестка, но пропуская уже не радость, граничащую с экстазом, а мольбу о спасении от назойливой птицы.

– Афонюшка-а-а! – Она проснулась, открыв глаза, а в них исчез всегдашний блеск.

Супруг полулежал на локте, с тревогой глядел на её рот, внезапно замерший в состоянии извлечения звука «А». Длинные веки его чуть ли не загнулись вверх

– Зоник, – он подтолкнул её другим локтем, и та пошевелилась, медленно закрывая рот и глаза.

Тело её обмякло.

– Как ты меня напугала, – продолжил супруг, с силой вбирая в себя воздух, – я подумал, что ты померла, – он упал с локтя. После громкого выдоха ещё промолвил, но шёпотом:

– Посмотри на себя в зеркало, ты же бледная, ну, всё равно, что кафель в нашей ванной.

Роза Давидовна беспомощно сползла с кровати, охая, но без звука, тяжело прошла в ванную, включила свет. Когда она взглянула на себя в маленькое круглое зеркало над умывальником, то, вправду, там вместо её отражения белел сплошной кафель. Она подвигала голову с боку на бок, вверх-вниз, но по-прежнему сияла одна белизна, более ничего. То есть зеркальце как бы превратилось в прозрачный диск, а сквозь него просвечивала облицовка ванной.

Либо прав был супруг по части невозможной бледности её щёк, либо ещё длилось невозможное обитание Розы на невероятно далёкой белой земле.

***

– Ну, Принцев, иди сюда. Он хоть и Пациевич, понимаешь, от слова «пассив», тихий, но пожрать молодец. Тут запасов на неделю для таких, вроде меня, – послышалось из дальнего угла помещения без окон, что пряталось среди иных обиталищ, где покорно спали труженики большого поселения с названием бодрого и одновременно тяжеловатого содержания – Ухта.

– Тихий, он же Великий, – с выдохом, отдалённо напоминающим усмешку, вымолвил Борис Всеволодович.

Его интонация таила ещё влекущуюся прорваться нелюбовь к кому-то из присутствующих.

– Ии, Ии (Иди, иди), – с полным ртом еды продолжал звать его Нестор Гераклович, – иессь уохо ууссово (Здесь много вкусного).

В голове и в потёмках души у Принцева тоже что-то продлилось, и с радостью Нестора не пересекалось. Странные позывы томили его, но они были пока загадочными для него, вместе с тем, казались неизмеримо важнее запасов еды.

– Васвушша-цц, Вассивеиш (Послушай, Пациевич), – Нестор освобождал рот форсированными глотательными движениями, одновременно царапая ухо со вдетой в него серебряной серьгой, – цц, а ты можешь оттуда чего-нибудь достать? Ну, проникнуть куда-нибудь, в такое очень даже чудненькое пространство, на твоём, как ты его иногда называешь, прницателезаторе, а заодно прихватить там тоже чего-нибудь чудненького, а?

– Не знаю, как вас по отчеству, – вспыхнула тут Наденька, – но очень даже нечудненько превращать высокую науку в орудие добычи. Ведь вы такой умный, весь пол измозговали, а так говорите.

– Ну, ладно, ладно, – едок говорил рассеянно, выискивая глазами, полными жаркого аппетита, наиболее примечательный кусочек на противне, – вам, конечно, спасибо за комплимент и за удачное выражение насчёт измозговывания пола. Да. Ну ладно, не прихватить, а наоборот, положить туда чего-нибудь, что не слишком жалко. Уэтть ожжо туоить-цц уазуввое, уоввое, иэшщое (ведь можно творить разумное, доброе, вечное).

Принцев не выдержал более такого испытания на выделение соков пищеварения, но, не бросая собственной затаённой заинтересованности к обстановке данного помещения, подошёл к тому месту, где Нестор Гераклович наслаждался чревоугодием.

– Бери, бери, Боря-цц. Чего бы такого попить? – глаза Нестора, немного поостыв, метали взгляд по окрестностям противня, – о! «Столичная»! Откуда она у тебя, Пациевич?

– Это не она, – сказал Борис Всеволодович, – правда, похожа, но только не наша бутылка.

– Импорт, – Нестор покосился в верхний угол помещения одним оком то ли с недоумением, то ли с подозрением, – в Ухте брал?

Пациевич отвернулся от них, пребывая во многократной неловкости от всей кучи происшествий, свалившейся на его тоже умную голову, и без того утомлённую собственной каторжной работой.

– В Ухте, в Ухте, – пробормотал он, – здесь всё импортом завалено.

– «Па-си-фич-на-я», – прочитал на этикетке речевой аппарат, полностью выпростанный от еды, – а написано по-нашему, – Нестор вертел бутылку, – но я раньше такой не встречал. Дашь попробовать?

Пациевич молчал. А Принцев, ухмыляясь, что-то себе соображал. Быстрота мысли так и сверкала в очах его. Он не стал говорить о том, что угадывал или давно знал, а лишь попытался будто бы пошутить:

– Пацифичная, значит, не очень крепкая. Пас. Понимаешь? Слабая, значит.

Нестор брезгливо смерил бутылку глазами, поставил её на пол.

– Тогда я лучше компот… – сказал он. И перекосил лицо, пытаясь открыть слегка запылённую консервную банку с надписью «Глобус», – глобальный ты человек, Пациевич.

Нестор покряхтел, возясь с крышкой, и та, по-видимому, сильно приржавевшая к стеклу от долгого лежания после заливки туда компота, наконец, поддалась. Содержимое банки от резкого открывания, радуясь концу своего узничества, изрядно выплеснулось на пол, облив и «пасифичную».

Пациевич подошёл к Принцеву, сказал:

– Вот что, ребята, давайте пока, пусть хоть пока, давайте считать ваше расследование предварительным и временно законченным, а?

– Саошщэно, саошщэно (законченно, законченно), – поддержал его Нестор. – Уф, какой приторный компот.

– Конечно, его же разбавлять надо, – съехидничал Принцев.

– Кого разбавлять? Компот или расследование? – Нестор возил языком во рту, облизывая сладкую поверхность дёсен.

– Я думаю, расследование, хотя слово произнёс не я, а хозяин, но ты всё превратил в компот.

– Понял. Ты настаиваешь на этой, как её, на «пасифичной», – Нестор наклонился и ухватил бутылку за липкое горлышко.

На лице у него прошла тень ещё большего пренебрежения к данному предмету.

– Именно, – со смехом сказал Принцев, – ты, Торик по привычке мысль хватаешь налету.

– Угу. Ну, на, откупоривай.

Принцев левой рукой взял поллитровку за донышко, внимательно оглядел её, покрутив на все триста шестьдесят градусов. Потом сощурился, прочитал на пробке:

– «Неразбавленность гарантирована».

– Вот видишь, неразбавленность. А ты говоришь. Интересно, а чей розлив? – не без любопытства обратился Нестор к Принцеву.

– «Завод русской финитус-матэр», – прочитал Борис Всеволодович под донышком, подняв бутылку над головой.

– Чего? Чего матэр? – переспросил Нестор Полителипаракоймоменакис. И уставился в тиснение на дне бутылки.

– Финитус. Финитус-матэр, – повторил Принцев, тыча пальцем в надпись.

– У всех, значит, Альма-матер, а у нас Финитус-матэр. И такое дают в Ухте. Ничего не понимаю, Ухта, что ли у вас тут финитус? Оно похоже, такой дурной погоды я нигде не встречал. Или, чёрт, откуда её сюда завезли, по импорту-бартеру, а, Пациевич, эту родственницу твою?

– Ну, я так не играю. Договорились же: ваше предварительное расследование закончено. А вы начали тут чего-то разбавлять или, наоборот, сгущать. Ничего так не получится. Давайте о чём другом поговорим. Я вас не гоню.

– Неразбавленность гарантирована, – то ли сам съязвил, то ли процитировал бутылку Принцев, отводя взгляд от лица Пациевича.

– Нет уж. Финитус, так финитус, – неясно было, возразил Нестор или согласился.

– Именно, финитус. Закончено, Торик. Неужели ты ничего не понял? Пошли. Афанасия он не трогал, очевидно. И нас он не гонит, сам ты слышал. Поэтому, пойдём. А остальное – его дело. Где тут дверь-то?

Наденька показала на еле заметные очертания прямоугольника в гладкой стене.

– Понял я, Борька, понял. Идём, идём отсюда, из этого приёмника-распределителя пацифичной финитус-матэр, – Нестор демонстративно неодобрительно обвёл взглядом всё помещение, – ну его, пусть себе химичит…

И они вышли в кромешную тьму. Нестор машинально схватил куртку Принцева, но тот почему-то испугался, тут же отнял её и поспешно надел.

– …Хотя… стой, – Нестор, выпустив куртку, в свою очередь испугался: не упускается ли чудом поданный удобный случай, – стой. А если попросить его вернуть Афанасия? Ведь ворует же он в неких местах бутылки длиннорукой штукой матрёшковой. По крайней мере, не будем его заставлять идти на воровство наших людей, но хоть поглядеть-то? Поглядеть на Грузя, как он там живёт. И всё. Пока поглядеть. Толковать даже не будем. А потом подумаем, придумаем и вызволим.

И Нестор заволок Принцева обратно в ненавистное им обоим помещение.

– Ну, Сусанин, – сказал он Пациевичу, – веди нас туда, в страну изобилия. Пропадать, так пропадать.

***

Роза Давидовна продолжала вращать головой у зеркала, надеясь увидеть там хоть какую-нибудь из черт своего лица. Может быть, удастся высмотреть профиль? Это же какая-никакая, но линия. Повернув лицо боком к зеркалу и до предела использовав силу мышц, управляющих глазными яблоками, пытаясь достичь взглядом желанного отражения, она по-прежнему, но теперь немного мутновато, видела одну лишь белизну. А когда сделала более резкое движение всем телом и подалась вбок, уповая поймать в заветном круге с детства знакомый профиль – в зеркале показалось лицо Нестора Геракловича Полителипаракоймоменакиса.

– Господи, помилуй, Пресвятая Богородица, Царица Небесная, спаси меня! – воскликнула Роза больше от неожиданности, чем от страха и приблизила настороженное лицо к зеркальному кружочку.

Там она увидела свои щёки, наливающиеся краснотой, и с такой стремительностью, что через мгновенье всё зеркало превратилось в закатное солнце, предвещающее ненастье.

***

Пациевич вдруг, неожиданно и с ходу поддался требованию Нестора Геракловича. Он согласился настроить замечательный аппарат на поиски Грузя. Наверное, он понадеялся обрести в этом сеансе какой-то дополнительный для себя, но недопонятый умом интерес. Или он просто решил согласиться, не раздумывая, поскольку заранее знал – эта парочка от него сама не отвяжется. Так пусть уж они порасторопнее удовлетворятся и точно уйдут, не слишком скоро надумав прийти снова. Впрочем, как уже мы замечали, мысли в голове у Пациевича проносятся так проворно, что не только мы, но и он сам порой не в силах ясно их различить.

– Со мной поместится ещё не более одного человека, – сказал исследователь скороговоркой, – массовые операции я пока производить не умею.

– Я пойду с тобой, – мгновенно отважился и также мгновенно молвил Нестор эти слова, поддаваясь скороговорному влиянию Пациевича. – Угу?

– Угу, – ответил Борис Всеволодович, не испытывая особой охоты участия в опыте, но имея готовность понаблюдать за действиями хозяина мастерской.

Наденька отошла в тот угол с плиткой и шкафчиком, где Нестор Гераклович недавно успешно проводил опыты с едой. Принцев последовал за ней с отставанием на два шага, и в тех же двух шагах от неё остановился, окольным зрением ухватывая предельно зримую информацию о проведении сеанса.

– Поехали, – торопил Нестор Пациевича, – поехали.

Но того теперь ничего не могло отвлечь. Он был средоточием плоть от плоти.

И вот часть пола студии-проницателезатора под ногами Пациевича и под одной из ног Нестора стала стеклянной. Фокусы приступили к таинственной игре. Нестор, видя, что не влезает в стеклянный овал, вынудил себя вплотную прижаться к учёному проводнику, стараясь целиком оказаться в поле проницания. Затем, как положено, их обволокло сквозистым коконом. Наверное, сработало тождество фокусирования. Находясь внутри того кокона, оптические путники видели совсем иные картины, чем те, кто остался вне машины. Там замелькали неопределённые прямые полосы разной длины и разного цвета, напоминающие линии, оставленные на фотоплёнке быстро движущимися предметами в момент экспозиции. Похоже, учёная пара стремительно куда-то перемещалась. Конечно же, исключительно вперёд, если верить объяснению хозяина мастерской. А поскольку цель была определена, они двигались непосредственно к ней. Потом вьющиеся разноцветные полосы превратились в отдельные предметы. Вблизи – камни, вдали – пирамиды. А ещё немного погодя, слегка запоздавшие линии образовали некий иной предмет. Камни, что поближе, и пирамиды, восседающие на горизонте, заслонила немалой ширины женщина, готовая к не менее широким объятьям сна. В кусочке пространства, незанятого её фигурой, можно было заметить чью-то голову, закрытую руками. Почему бы не принять это за Грузя. Нестор почти угадал в линиях головы с руками своего коллегу. Но вот женщина закрыла собой всё без остатка. Потом она бочком-бочком отодвинулась, открыв для постороннего взгляда маленький объём, где показалось кругленькое зеркальце, а в нём Нестор увидел собственное отражение.

– Нет, это чертовня у тебя, а не наука. Вырубай её, недотёпу. Приехали.