То, что она убивала, тоже выяснилось достаточно рано.
Разборки и выяснения отношений на темных дорогах «Властелина Колец» стали настолько обыденным явлением, что водитель вездехода, не державший у себя под сиденьем многозарядный обрез, был скорее исключением. Однако инструмент был хорош в условиях замкнутых помещений и почти непригоден на трассе в горах. Поскольку огнестрельное оружие официально находилось под запретом, такой водитель мог уехать не дальше ближайшего блокпоста.
Между тем логист со своей новой философией отчетности был готов стать новой головной болью на большой дороге чужого страшного мира.
Засучив рукава, новатор взялся за коренной пересмотр прежних принципов логистики в переложении к экстремальным условиям, явно планируя в недалеком будущем занять другое место. Для него понятие «завтра» не только существовало: оно имело вполне реальное выражение в реальном валютном эквиваленте.
Философия новатора готовилась иметь решительное продолжение, новые отношения становились нормой. Трудно сказать, чем бы закончилась история его новаторских идей где-то в условиях, более близких его мировоззренческим устремлениям, скажем, где-нибудь в рамках его великой нации, освободителя от тирании и международного терроризма, однако здесь его народный эпос закончился, не успев начаться.
Конечно, нового в этой философии было не больше, чем в идее горячего кофе, пока колесо со зверьком внутри вертится, извлекая на свет деньги. Логист попросту притащил эту философию из того мира, откуда пришел. Никакого жесткого регламента периодов работы и отдыха дальнобоя его философия не знала. Прибор, установленный в кабине каждого дальнобойного агрегата, призванный следить за тем, чтобы водитель не разбился, уйдя в кювет от недосыпания, давно стал имитацией, открыто пародирующей Свободный Мир и его ценности человеческой жизни, и об этом знали все, включая сотрудников дорожной инспекции. В конце концов прибор стал анахронизмом, и от него избавились. Логист не изобретал ничего. Даже горячий кофе.
Единственное, чего не учел новатор, что этот мир был другим.
Контингент перевозчиков, уходивших к страшным чужим горизонтам, мало походил на заплывший жиром необразованный рабочий скот с плохими зубами и больным сердцем, с которым тот привык иметь дело. Народ здесь обитал грубый, жесткий, имевший точное представление о предмете, о котором он даже не слышал, почти все с университетским дипломом и ученой степенью, были даже доктора наук; терра инкогнита тянула их всех сюда магнитом. Когда выяснилось, что ввиду невнятных политических конъюнктур снаряжение официальных экспедиций будет оставаться под вопросом непонятно как долго, самые расторопные быстро сообразили, с кем научным интересам по пути. Этот народ выживал каждый день и каждый день не знал, увидит ли солнце нового дня, ему не было никакого дела до временных нормативов кого-то, кто все это время сидел под кондиционером в мягком кресле с чашечкой горячего кофе.
Вот этой пресловутой горячей чашечке в истории грузоперевозок было предписано стать иконической. Именно ей отводилось место ключевой фигуры и предстояло сыграть центральную роль на пути эволюции новой инфраструктуры. Независимый, тертый всеми ветрами народ, который зарабатывал новатору деньги, не зная, есть ли у них завтра, мыслил другими категориями. Самым замечательным во всей этой истории было то, что эта чашечка с кофе встала поперек дороги лишь одному Хиератте. Она не покидала его головы с момента, как он ее увидел. Он принял ее близко к сердцу. Он лично проследил, чтобы она осталась не расплесканной, пока логиста несли к горизонтам новых отношений.
Сподвижники, сидевшие у педалей этих монстров дальних грузоперевозок, без подсказок разглядели, что их ждет в мире новых свершений, их даже не пришлось уговаривать. Поначалу возобладало мнение, что логиста будет дешевле застрелить. Но Хиератта эти разговоры решительно пресек. Он говорил о гуманизме, он говорил о природе отношений разума, об эволюции мысли и других непонятных вещах, в конце концов он так всем надоел, что все согласились, что чашечку трогать нельзя. Его слушали, зная, что теперь он не остановится. За ним уже закрепилась репутация упрямца, и все знали, что он не успокоится, пока не поставит последнюю точку. Он ставил ее так обстоятельно, что все поняли, что это надолго. Чашечка стояла у него на дороге. И не было сил, которые заставили бы его о ней забыть.
Мероприятие грозило перерасти в создание политической партии с меморандумом противостояния миров, но обошлось без эксцессов. Хиератта, обычно все делавший сам, прибег к помощи пары посредников лишь потому, что те смотрели на ситуацию точно теми же глазами, что и он. Когда логисту засовывали в рот носок, сподвижники еще не знали, что будут делать с ним дальше, и с носком, и со всем остальным. Эти люди в самом деле жили одним днем.
Его выкрали прямо из офиса, выковыряв из того самого теплого кресла, связав и засунув в рот то, что было под рукой, даже не расплескав ему кофе – хватило всего пары грамотных хорошо поставленных ударов, – и в таком виде, прикованным к сиденью, держали у себя в кабине, как любимую наложницу, пока возили по достопримечательностям, давая возможность непосредственно на месте ознакомиться с сутью предмета, следя за его гигиеной, как за своей, регулярно купая в ледяной воде горных рек и заставляя этой же водой чистить зубы.
Однако программа осмотра достопримечательностей пропаливалась. После того, как он отказался мыть себе задницу снегом, заявив, что лучше умрет и будет ходить в таком виде, ему были готовы пойти навстречу, потому что возить его в таком виде не собирался никто. В конце концов его не то потеряли, не то съели, так или иначе больше его никто не видел.
Как должны выглядеть правила движения в реальной жизни на жутких дорогах Спорных Территорий – об этом до сих пор шли оживленные теоретические дискуссии за стойками придорожных таверн. Тут уж как повезет. Каждый на этот счет хранил свое личное мнение, и чтобы благополучно пережить следующий день, приходилось призывать в помощники удачу. Надежды на здравый смысл не оправдались.
2
Ничто не предвещало улучшения погоды.
Когда оно случилось, это едва не застало врасплох.
Над ветровым стеклом вездехода, и наперерез ходу движения, широко расправив мощное оперение, снова летел хищник с крыльями. Здесь это считалось недобрым знаком, Хиератта даже не помнил, каким. Они никогда не пролетали просто так, они вечно что-то предвещали, и то, что они предвещали, редко сулило хорошее настроение.
То, что делалось на безлюдных дорогах Спорных Территорий, давно служило застольной темой питейных заведений. Банды охотились не только за топливом и грузом, специально подобранный контингент головорезов мог отобрать сам грузовик и все, что водитель имел при себе, включая теплую одежду. Жизнь отбирали тоже, правда, редко, считалось, что ни в том мире, ни в этом не существовало такого груза, который бы стоил столкновения. Правда, были исключения. Ходили сплетни, что часть заказов на подобного рода операции составляли сами владельцы транспортных компаний, едва сводившие концы с концами, чтобы расплатиться с властями и Центром. Ночевать в одиночку в лесах, как это делал Хиератта, решались немногие, но даже на импровизированных стоянках, где исполинские трейлеры и рогатые платформы жались друг другу, как озябшие мамонты, спали, на ночь крепко стягивая в кабинах ремнями ручки противоположных дверей, чтобы их нельзя было открыть снаружи. Сливать топливо на таких стоянках никто не решался.
Контрабанда каких-то местных реликвий, которые время от времени катал Хиератта по темным дорогам Дикого Мира, составляли лишь скромную каплю того ажиотажа, который налаженным потоком уходил далеко за пределы земель «эльфов», как называли местное коренное население, едва видимое при свете луны и практически не видимое при свете дня. Сам Хиератта воспринимал такой дополнительный кусок хлеба как скромное вознаграждение за весь риск, с которым приходилось жить в этом самом странном из миров. Он давно перестал рефлексировать на тему, какими человеческими качествами должны обладать люди, обирающие мир, стоящий по последней грани. Как говорили, всего один нож из эльфийской стали с надписью на рунах во Внеземелье мог обеспечить безбедное существование до конца жизни. Одна книга на языке эльфов была способна вызвать смертельную вражду между частными коллекциями и библиотеками миров. Эльфийская сталь, обладая свойством светиться в темноте, могла даже на какое-то время передавать то же свойство другим металлам, но не всем. Она словно заряжала своим светом то, что им не обладало. Специалисты уверяли, что это не опасно. Было так прикольно, что первым делом рядом с эльфийскими ножами торопились класть другие, чтобы только посмотреть, как это работает. Это, действительно, работало, правда недолго. Поэтому, имея дело с посредниками, всегда существовал риск нарваться на подделку. Такие вещи обычно выдавала их многословная роскошь; эльфийские вещи всегда хранили функциональность: простота повторяла путь эльфийского воина. Очень часто они не содержали даже рун. Целые тома энциклопедий были посвящены тому, как отличить один предмет от другого и не попасться на дорогую подделку. Так специалист-практик по эльфийской культуре оказался чрезвычайно востребован во всех ойкуменах деловых отношений. Но почти вымерший чуждый мир хранил больше тайн, чем готов был раскрыть.
При этом вопрос как можно быть специалистом по тому, о чем не имеешь представления, как будто смущал немногих. Истерия первооткрываний и энтузиазм в столкновении с новым решительной рукой отстраняли здравый смысл, оставляя его на потом. Когорты институтов льстили себе тем, что знали о предмете больше всех, они красиво стояли на фоне заката чуждой культуры, однако то, что они знали, зачастую оказывалось на деле еще одним ожиданием человека там, где ждать было нечего. Выглядело так, словно непонятная культура, умирая, оставляла для чужих глаз ровно столько, сколько считала нужным. И тех, кто действительно что-то понимал, это ставило на грань отчаянья. Человеческим поведением играли.
Именно тогда впервые прозвучал тот странный и неприятный оборот: «Коробка Скиннера». Казалось бы, время остановиться, сделать паузу и бросить взгляд по сторонам. Но человека уже несло.
Вообще, философский аспект проблемы не относился к категории практических приложений казуса, и кое-кто просто умывал руки. Я не позволял себе снисходительно улыбаться про себя лишь по одной причине: это могло плохо кончиться. Всем казалось, главное – чтоб было на что опереться. Это бодрое восприятие сюрреалистичной инопланетной реальности не диктовалось оптимизмом: на него не оставалось времени. Торопились все. Однако длилось оно так долго, что оптимизм стал практически признаком хорошего тона. Между тем отклонения от «нормы» тоже существовали, и их слышали даже за руинами неясных представлений. Поскольку опираться по большей части предлагалось на иллюзии, то и результаты на выходе могли быть совсем не те, к которым были готовы. Вот тогда впервые кто-то произнес другую, трезвую, крайне уместную фразу, способную остановить даже пахицефалозаврида: «Удивительно, что мы вообще понимаем друг друга». Это в самом деле было удивительным, тем более, что, как бесстыдно констатировали факты, заслуги человека в том не было никакой.
То есть выходило, что тот воображаемый диалог, который, как предполагалось, должен был идти на равных, на деле велся исключительно в силу неких смутных мотивов иной стороны и только на ее языке. Конечно, кое-кому это здорово не понравилось. Наиболее предусмотрительные старались соблюдать предельную осторожность, и для этого были основания.
Ходили слухи о неких тайных массовых захоронениях, которые оккупационные части Животновода оставляли с тем, чтобы скрыть реальное число потерь. Потери были жуткими – они были такими, что трупами забивали колодцы и шахты, отвесными туннелями уходившие на самое дно преисподней, и потом бульдозерами устраивали там места озеленений и запруды. Реальных фактов ни у кого не было, но все знали одну вещь: Животновод шел к цели любой ценой. Еще говорили о стенах и городах, которые будто бы вырастали сами собой. Стены пропадали, оставляя после себя кости людей, а мертвые пустые города шагали, неслышно подбираясь к жилым поселениям. В это тоже верили, тем более, что заросших лесами пустых поселений теперь было много и никто не мог сказать, что те делали, оставшись без присмотра. Однако конторы старателей это не останавливало.
И после официального завершения военных действий ставки не только не упали, как можно было ожидать. Напротив, они шли вверх все время, желающих получить в собственность хоть что-то, хоть какой-то осколок иного мира, неважно, какой, оказалось столько, что полулегальные и откровенно уголовные лавки грузоперевозок не справлялись. Продавали даже кирпичи, будто бы подпиравшие сторожевые башни Главных Стен. Хиератта не поверил, пока не увидел сам. Толпы желающих сдерживали только военизированные части на границах Периферии. И пока международное сообщество озадаченно решало, какие из нормативных актов в создавшихся условиях выглядели бы разумнее всего, самые предприимчивые рисковали последним, чтобы найти себя в новом деле. Понятно, что при такой конъюнктуре зашевелились даже те, кто путал Морию с Мордором. Конечно, подделки случались тоже, но на них покупались разве только самые бестолковые из перекупщиков, к тому же, возить мусор на дальние расстояния было приключением слишком дорогим. Спрос оправдывал все.
Мир рушился. Он не стоял на месте. Он спешил, работал и зарабатывал. На неизведанных трассах дальнобоя больше не работали профессора и больше не работали сотрудники научных центров, не уходили к горизонтам непознанного лингвисты и не исчезали в лесах естествоиспытатели. Мордор все также наводняли специалисты по культуре, о которой не имели представления, и все также были прибыльными грузы, которые вывозились за пределы мира, упорно называемого «Властелином Колец». Но мир, еще вчера сводивший с ума обещанием непознанного, оказался непознаваемым в принципе. Он смеялся, как призрак покойника, привыкший всегда смеяться последним.
И самые умные это поняли.
Черный Лес, как называли эту часть предгорий Дикого Мира, назывался так из-за его подземных вод. В силу какой-то аномалии, выбираясь наружу, они настолько поглощали свет, что ничего не отражали. О них ходили нехорошие слухи, но на поверку ни один из них не имел ничего общего с реальностью. Лежавшие много дальше Дырявые Горы целиком стояли на такой паутине подземных каналов. Вот туда не решался спускаться никто.
Планируя ночлег, Хиератта выбрал расщелину с какой-то мелкой нудной запрудой на дне, из которой торчали шапки кустов. Ручей лениво двигался, шевеля космами на дне и расходясь кругами на поверхности. Хиератте так понравился этот живописный натюрморт, что он решил вообще застрять здесь до следующего полнолуния.
Купание в горной реке предполагало, что прежде чем перейти к собственно погружению в быстрые и непредсказуемые стремнины, следовало найти, за что-то зацепиться. Потом следовало убедиться, что то, за что ты держишься, действительно надежно сидит в грунте и тебя не смоет вместе с ним и со всем остальным. Хиератта так устал от всего этого, что подвернувшаяся милая картинка со скромным притихшим ручьем и маленькой запрудой оказалась весьма кстати.
Заросший елками отвесный берег по другую сторону расщелины выглядел неприступным, обрывистый берег по эту сторону кончался сочной полянкой, как раз пригодной, чтобы без труда развернуть технику. В глухом лесу кто-то далеко ухал, рядом с деловым видом натужно жужжали шмели и пчелы, перемещаясь с одного цветка на другой, словно дело не шло к глубокому вечеру. На поверхности воды временами что-то плескалось. Первобытный нетронутый мир не изменился. Он не притих, напряженно выжидая, не подсовывал ловушки вроде спрятанных в траве топей и деревьев, и это было необычно. Конечно, Хиератта слышал это поверье насчет местных тихих прудов, в которых водится бог знает что и что в воде нельзя плескать руки, чтобы не разбудить неприятности. Неприятностей хватало всем, поэтому поверье соблюдали да же, кто не верил ни во что. Грамотные люди в качестве возможных объяснений добавляли сюда логически обоснованные, подкрепленные последними данными науки дополнения насчет какого-то газа с метаном и другим вздором, делая фольклор лишенным перца, многие придерживались того же мнения, что есть вещи, от которых умников следует держать как можно дальше. Встав на краю обрыва и сделав глубокий вдох, Хиератта закрыл глаза и привычно провалился в темную яму медитации. В нескольких метрах под ним вода выглядела черным зеркалом, в котором отражалось небо. Перед глазами еще стояло это темное зеркало, потом его стало много. Так много, что он открыла глаза, чтобы не уснуть. Прямо над головой висело какое-то невзрачное созвездие, расположение звезд обещало горячий день. Ничего себе, подумал он, и сделал глубокий вдох, окончательно покидая состояние транса. Вот за что он любил лес и всё, что с ним связано. Выглядело так, словно кто-то вычеркнул из дня вечер. Дальше по программе предполагалась продолжительная разминка основных групп мышц с растяжкой и стоянием на руках, после чего ждала самая приятная часть.
Смыв настоянный пот водой из ручья, он посвятил себя приготовлению праздничного стола. Это был ритуал, несущий особое послание уходящему дню. Он не знал, в чем состояло это послание, но им обоим было хорошо.
Закончив ужин и вымыв посуду, Хиератта захватил из кабины полотенце и снова спустился к воде.
Он смотрел на поверхность пруда, где расходились круги и лежали обрывки тумана, и думал, чем достать рыбу, не прибегая к монотонному сидению с традиционной удочкой и комарами. Предупреждение соблюдать при чистке зубов осторожность добавляло местному фольклору элемент урбанизма: воду лучше было не беспокоить, как говорили, плескание зубной щеткой могло иметь жуткие последствия. В чем могла состоять жуткость таких последствий, мнения расходились. Как всегда, истории под ночной костер сводились к покойникам.
Закончив процесс грамотной, по науке, чистки зубов с использованием как вертикальных движений с внешней и внутренней части поверхности зубов, так и продольных операций, а также собственно граней, подверженных наибольшей нагрузке, он тщательно, в несколько приемов прополоскал рот и ополоснул руки. Он бы уделил внимание и зубной нити тоже, однако не сегодня, было уже слишком поздно. Наверное, в пределах всего мира Властелина Колец и еще дальше он был единственный, кто пользовался зубной нитью и пластинками, подаренными дантистом.
Поплескав в воде щеткой, он какое-то время смотрел на поверхность воды, на которой отражались крупные звезды, ожидая, не появится ли что-нибудь, но ничего не появлялось. Потом ополоснул руки и, отряхивая капли, поднялся. Засунув в рот конец зубной щетки, он постоял, задрав подбородок и подробно изучая звезды над головой, медленно вытирая ладони переброшенным через плечо полотенцем. Затем пошел выбираться наверх, ища в темноте, куда ставить ногу и все равно путаясь в траве. Было так темно, что он с трудом находил дорогу, оскальзываясь, чертыхаясь и не в силах оторвать глаз от вида звездного неба. Он никак не мог угадать расположение созвездий. Впереди ждал долгий крепкий сон, который бывает только на природе.
Звезды со скукой мерцали, предвещая близкое утро. Хиератта подумал, что если здесь заблудиться, то этот вид над головой ничем не поможет. Он реально не видел в них что-то, что бы напоминало путь домой. Кусок старой вытертой на углах карты в этих предгорьях лучше было не терять.
Обойдя технику, он собрался подняться в кабину, но не закончил движение.
В паре десятков шагов за дальним концом полуприцепа, едва различимый в почти абсолютной темноте, кто-то сидел. Он мог бы поклясться, что больше всего очертания профиля напоминали не то вырванное из земли что-то, сидящее на корточках, не то крепко задумавшуюся бабку. Свесив с колен чудовищные несоизмеримо длинные конечности, сидевшая фигура словно не могла оторвать взор от того, что находилось в непосредственной близости прямо под ней, погрузившись в мысли. На деле видно там не было ничего. Хиератта и раньше удивлялся, насколько сила воображения могла дорисовывать детали, когда не могло опереться на факты. Выглядело так, словно сидевший отрешенно пялился во что-то, видимое лишь ему. Только почему-то объектом своего отстраненного внимания выбрав дальний мост прицепа. Воображение уверенной рукой мастера принялось дорисовывать все новые и новые подробности, не на шутку расходясь и теряя чувство меры. Оно и раньше умело создавать проблемы, но сейчас от его игр делалось не по себе. По спине от затылка до поясницы против воли полз холодный озноб.
Взяв себя в руки, Хиератта сделал несколько шагов в сторону обрыва, и рельеф очертаний тут же распался на пятна травы и края обрыва.
Над ухом с неторопливым нудным зудением прошел комар. Это зудение обещало на завтра тепло и солнце. В остальном в лесу было тихо. Покачав головой, Хиератта открыл дверцу, забрался в теплое уютное нутро кабины и изнутри запер обе двери.
3
Заглушив двигатель, переведя рычаг передач в положение первой скорости, вынув ключи из замка зажигания и забрав рюкзак, Хиератта выбрался из кабины и спустился на замерзший грунт. Над черным лесом висела синяя луна. Она почти не отличалась от той, что он видел над другим горизонтом и совсем другим лесом. Дальше лежал Дикий Мир. Горизонт уходил резко на подъем, туда, где начинались настоящие горы и куда предстояло добраться еще засветло. Но Хиератта решил эту ночь провести под крышей. Груз никуда не уйдет. Он всегда делал так на особо сложных участках перехода. Хороший отдых сам по себе давал преимущество перед обстоятельствами, которые смущали других. Весь карго состоял из бревен, здесь их обычно не крали, и Хиератта остановился у стабулария, чтобы размять ноги и неимоверно затекшую задницу. Было самое начало полуночи.
Стабуларий «Гарцующий Гоблин», как его обозвавли пришельцы, последний на Периферии и единственный в Дырявых Горах оплот гуманизма, славился здоровой домашней пищей и находился настолько далеко от света цивилизации, что в нем даже громко смеялись. Все слышали о недавно официально введенном запрете аплодировать в публичных местах, и потому хлопали тут особенно охотно. Хиератта делал уже здесь один раз остановку, его накормили так вкусно, что он решил останавливаться здесь регулярно. Обычно он не ел ничего, что не готовил своими руками, но для местного хозяина сделал исключение. Тот так следил за чистотой тарелок и качеством местной воды, что в конце концов получил себе на входные двери зеленый лист папоротника, местный символ экологического благополучия. Теперь это была редкость. Снег под подошвами мокасин весело скрипел, из низких плотно задвинутых хмурых окошек не сочилась даже капля света. Мрачные углы и крыши строений высились дальше, словно мертвый фон декораций. Было непонятно, то ли там никто больше не жил, то ли все уже спали.
На дверях висело объявление, в котором в раздраженных тонах предлагалось не беспокоить полы заведения своими альпинистскими ботинками. Хиератта толкнул тяжелую дверь и понял, что уйти отсюда удастся не скоро. В нос ударил крепкий запах чесночных блюд с мясом, грибами и чем-то еще, возбужденные лица что-то разглядывали на голом деревянном полу. Один чертил ножом, все ждали, кто-то кашлял, здесь открыто смеялись, держа крепкие трудовые локти на столах. В заведении стоял обычный гул обычного сброда, который был у себя дома. Хиератта непроизвольно поморщился, заметив в углу над стойкой новенький плоский сияющий стеклом прямоугольник. Согласно последней резолюции центрального телевидения, телевизионный приемник предписывался теперь для каждого публичного заведения в качестве обязательного источника новостей для населения. Несколько голов за стойкой смотрели в направлении экрана, динамик что-то бубнил, но что именно, было не разобрать. По экрану бегали полосы и какие-то люди. Его еще не успели сломать.
Хиератта тоже сел за стойку на свободное место и сразу стал высматривать местный контингент на предмет аномалий. Аномалий здесь оказалось столько, что он решил вначале поесть.
За стойкой обсуждали давно устаревшие новости. Все слышали о распоряжении властей взрывать покинутые поселения. Ходили слухи о каком-то шагающем городе, который будто бы был заодно с террористами, таскался по пятам за подразделениями федеральных частей, прикидываясь пустым покинутым селением, а ночью делал свое черное дело. Власти обещали разобраться. Никто не говорил вслух, что такое невозможно, но никто не понимал, как такое возможно. Кто-то, явно с академическим прошлым, выдвигал гипотезу, что это как ничто иное впервые наглядно доказывает теорию, что мир – это лишь математическое ожидание: ни одно видимое изменение структуры материи на деле не является локальным – оно всегда изменяет время.
Хроническая усталость и недосыпание в среде водителей на горных трассах уже официально считались профессиональными болезнями. Водители замерзали, их грабили, но гораздо чаще они засыпали, что заканчивалось плохо. И какой-то умник из нелегальных выступил с новаторской идеей: разделить весь период рабочего дня на строго определенные куски, в промежутках между которыми водителю рекомендовалось делать перерывы с целью проведения гимнастических упражнений. По завершении нескольких таких рабочих отрезков водителю надлежало без всяких вариантов отходить к отдыху, не взирая на обстоятельства. Этот момент всем казался особенно веселым. Хиератта тоже улыбался, но по другому поводу. Не у него одного в кабине вездехода под вентиляционным люком была приварена перекладина, но пользовался ею в качестве турника только он. Из всех он был один, у кого такие паузы с медитацией, стойкой на руках с прижатыми к трейлеру пятками, отжиманием на кулаках, сквотом с гирей на спине, серией стандартных движений из рукопашного боя и растяжкой давно стали привычкой. Спал он всегда невзирая на обстоятельства. Мир и подрядчики могли треснуть.
Сделав заказ на самый плотный ужин, который был способен унести к себе в кабину, он только сейчас заметил сидевшую в углу одинокую фигуру человека, который ничего не ел, а просто отдыхал, откинув затылок к бревнам стены. Глаза у него были закрыты. Хиератта никогда раньше его не видел, но моментально понял, кто это. Этот стабуларий реально был каким-то из другого мира. Сильно поношенные кожаные мокасины, кожаные штаны и кожаная куртка выглядели, как обычная одежда жителя глубоких лесов, но сидели на нем так, словно парень делал небольшой перерыв между рекламными роликами нового правительства на тему благополучного преодоления трудностей в деле освоения богами забытых Территорий. Рядом в пол упирался концом длинный лук, лежала вязанка стрел, и случайного взгляда сюда было достаточно, чтобы понять, что беспокоить аборигена без большой необходимости не стоило. Одно лишь присутствие вот этой одинокой длинноволосой фигуры в заведении обещало бы в любом другом месте хозяину очень большие неприятности. Лесной народ, эльфы, официально считались главными организаторами бандформирований, идеологами терроризма и источником самого большого беспокойства для оккупационных властей. Они были стержнем всего сопротивления, направляющей силой, абсолютно несгибаемым стальным наконечником партизанского движения, который было невозможно ни купить, ни уговорить, ни согнуть. Им по традиции пытались заранее оплатить светлое Сегодня и самое сытное Завтра, но с эльфами невозможно было договориться. Правда, это неофициально. Официально все каналы бесчисленное количество раз, снова и снова повторяли исторические слова о том, что «мы не вступаем в переговоры с террористами». Что думал по тому же вопросу сам лесной народ, никто не слышал. Каналами телевидения те не располагали. Впрочем, видели их теперь редко. Бессмертные жили недолго.
Рядом у стойки сидел крайне низкорослый субъект с длинной бородой и большой походной котомкой, брошенной на пол у ног.
– «…Темная Материя – загадочное вещество, которое не отражает, не излучает и не поглощает какой-либо свет», – отчетливо произнес динамик телеэкрана над стойкой в углу.
– Прелестно, – хмуро заявил гном виночерпию, сгибаясь и доставая из котомки чашу. – Мне она уже не нравится. Из чего бы смерть еще делала свое невидимое паскудство…
Виночерпий, вытерев руки перекинутым через плечо полотенцем, переключил канал. Через усеянный желтыми подсолнухами и утыканный аккуратными двориками Хоббитон с исполинскими древними коренастыми дубами пробиралась колонна танков. Танки шли, с надсадным ревом преодолевая каменистый кряж, тяжело ворочаясь и буксуя, потом один за другим уходили вниз, к реке. Показывали хроники. Это была уже эпопея серий ретроспективного обзора достижений, посвященных юбилею демократических преобразований. На экране болезненно знакомое, многократно виденное, абсолютно незапоминающееся и давно опостылевшее лицо, убедительно кивая в придвинутый микрофон, открывало и закрывало рот, наполняя мир звуками. Ясным, звонким, детским голосом Животновод по центральному каналу делал чрезвычайное сообщение к Нации и международному сообществу. «…Сегодня мною подписан указ о введении войск в пределы так называемых Спорных Территорий. Это вынужденная мера, вызванная интересами мира, всего мирового сообщества, прямо и строго вытекающая из пунктов международного права…»
Хиератта смотрел туда и думал, что мог бы примерно сказать, куда катился его мир. Как-то он вывел для себя рабочее определение, что такое разум, и придерживался только его. Каждый живет в своем туннеле реальности. Степень изменчивости этого туннеля под воздействием новой достоверной информации определяла степень разумности. Старым и мертвым она была недоступна.
Это явно было надолго. Так последовательно, с аргументами на руках настаивать на чем-то можно, лишь все для себя решив. Животновод подсчитал необходимое количество гор трупов, доступных ресурсов, подвел в уме подотчетную ведомость и уже успел составить речь для своего места в истории. «…В ответ на факт незаконного ввоза в пределы Спорных Территорий огнестрельного оружия, о запрете которого было объявлено ранее, и исключительно в целях их защиты…»
Очень скоро поползли слухи, что ввоз огнестрельного оружия, подробно заснятого в катакомбах центральным правительственным ТВ, был обеспечен самими куклами Животновода как повод для введения войск. Все говорило за то, что он и в самом деле уже все давно просчитал и никто ничего нового ему сказать не мог. Хроники воспроизводили страницы новейшей истории. Их с прервавшимся дыханием предстояло перелистывать поколениям, идущим следом. Хиератта смотрел и пытался понять, почему из всех в принципе возможных решений жизнь каждый раз выбирает наихудшее. Вроде бы и выбор широкий. В стабуларии громко смеялись, назревало какое-то новое веселье по случаю зарплаты. Кто-то тащил из погреба музыкальный инструмент, в углу пробовали дудеть в дудочку, стало шумно. «…Наша цивилизация», «Страна не потерпит…», «Страна не допустит…», «Интересы страны…», «Страна продемонстрировала…», «Стране нужны…», «Страна не позволит…», «У страны нет другого выбора…». Нация, населявшая страну, как бы невзначай во всех сводках оказалась приоритетной.
Хиератта подумал, что что-то слишком много повторялось то, чего страна не потерпит и чего она не допустит. Самым простым было провести замену – подставить вместо слов «страна» и «нация» слово «Животновод», чтобы все встало на свои места. Животновод, оказывается, боялся, и его нетрудно было понять.
Историческое Обращение к Нации заканчивалось указом о всеобщей борьбе с сепаратизмом. Спорные Территории как ныне неотъемлемая единица демократических элементов Федерации Нации была объявлена национальным достоянием. Все рассуждения на тему суверенитета Колец отныне приравнивались к уголовно наказуемому деянию, ведущему к гражданскому противостоянию и войне. Война теперь официально не одобрялась.
Хиератта помнил, как это начиналось. Дорога к Туманным Горам оказалась закрыта. На ней стояла корова. Она никуда не торопилась, за ней на перекрестках стояли «зеленые человечки» с автоматами. Так называли фигуры военных без опознавательных знаков. Они ничего не делали. Они просто стояли. Армейские грузовики и танки – все без опознавательных знаков, – перекрывшие дороги, тянулись до самого Ривердейла, и никто не знал, что делать. К такому просто никто не был готов. «Зеленые человечки» с черными натянутыми до глаз масками явно знали. Еще раньше было объявлено, что временно открыта эмиграция в «Мир Властелина Колец» и посещение с целью туризма. Потом говорили, что на самом деле никакого объявления не было, а была театральная инсценировка – с интервью, с показаниями «очевидцев» и комментариями специалистов: «как бы всё могло быть на самом деле», но этого то ли не поняли, то ли не захотели, и мир спятил. Еще говорили, что позднее войска и были введены как контингент сдерживания, потому что ситуация вышла из-под контроля.
Нация, объявленная приоритетной, грузилась активнее всех. Грузили даже трюмо, телевизор и стиральную машину. «Подушки!.. Подушки тоже берите!..» Там лучше было не стоять.
«Центральное» телевидение передавало в прямом эфире отстрел орков. Орки были первыми, кто, отложив дипломатию в сторону, с громкими криками и улюлюканьем, подбадривая друг друга, верхом на огромных волках попыталась противостоять моторизованным частям, нимало не смущаясь их численным перевесом. Их орда даже имела временный успех, но его не поддержали, и противостояние быстро закончилось тактикой диверсий. Никто так не любил ночь и никто не ориентировался в ней так, как орки и эльфы, но их познаний в таком противостоянии оказалось слишком мало. Между тем противостояние явно затянулось. Партизанская война всегда застает врасплох неприятеля, в мыслях убедившего себя, что время на его стороне. Стандартное для другой истории соотношение сил 10:1 работало на Животновода до тех пор, пока в семьях не начали учить детей основам подрывной деятельности и что конкретно делать в условиях оккупации. С высокой трибуны приоритетная нация была теперь торжественно объявлена «цивилизацией». В переводе на понятный язык это означало, что законы международного права больше на Животновода не распространялись. Открытый мир, как всегда, исходивший из собственных критериев ценности жизни, прилагал неимоверные усилия для дипломатического разрешения конфликтной ситуации. Животновод эти усилия сердечно приветствовал.
Рассказывали, один орк, врасплох захвативший передовую позицию неприятеля и даже сумевший разобраться, куда на пулемете давить, чтобы тот начал плеваться огнем, несколько суток не подпускал к занятому блиндажу неприятеля. У орка не кончились боеприпасы и еда у него не кончилась тоже. Он сошел с ума от вида сваленных перед блиндажом гор трупов. В конце концов его взорвали вместе с блиндажом, облепленным телами, сбросив бомбу. Но это был еще не весь конец истории. Каким-то чудом орк выжил и ночами плясал на краю скалы, тряся голыми ягодицами, пока под ним рабочая техника готовила котлован под «братское захоронение». Захоронение оказалось таким большим, что трупы сваливали туда бульдозерами несколько дней. «Цивилизация насекомых» вела войну по собственным правилам. Этого здесь никто не мог понять, и Хиератта уже не первый раз ловил себя на мысли, словно он один видел то, чего не видел больше никто. Весь смысл как раз и состоял в миллионах отданных жизней. В том, как много гор трупов готова возложить другая сторона. Там праздновали саму возможность такого количества трупов. Построенное такой большой ценой по крайней мере не могло уступать по замыслу величием. Большие жертвоприношения сделаны, и, значит, будущее впереди могло быть только светлым. Но самым интересным оказалось не это.
Как официально заявил Животновод, никакой «войны» не было. Была «операция по нормализации и стабилизации отношений в новых реалиях». Никто не понял, что это значило, но тех, кто называл то же войной, ждала подписанная им накануне статья «о преднамеренном распространении дезинформации» с тюремным заключением до пятнадцати лет. Дезинформацией объявлялось всё, что противоречило ему. «Президент» устроился исключительно удобно. Последствия были страшными. Как оказалось, оккупации не было тоже: было «следование пунктам взаимных договорных обязательств». Борьбе с «фальшивыми новостями» посвящалась отдельная глава расследований. Теперь за языком следили все.
Животновод устроился не просто с комфортом: практически абсолютная невозможность на протяжении десятилетий сдвинуть его с насиженного места стала на всей подконтрольной ему географии рассматриваться как своего рода неизбежность. Несогласных почти не осталось. Всё могло быть даже хуже. Криминальный синдикат, в который был преобразован аппарат правления за те десятилетия, запустил свои корни настолько далеко во все сферы жизни, что даже если бы на Животновода сел верблюд или между делом застрелили, это бы ничего не изменило. Хиератта без труда понял, как способ жизнеобмена решил всё. То была проклятая земля и мертвая почва.
Паразит живет за счет хозяев с тем чтобы завершить свой жизненный цикл. Подобно всем другим, каждый паразит закрепляет себя на теле хозяина с целью потребления воды, питательных веществ и сахаров. «Центр» специализировался, разработав чрезвычайно сложную структуру корней, позволяющую необыкновенно глубокое внедрение в организм хозяина. Кроме того, была разработана исключительно сложная система, дающая возможность внедрять свои семена и откладывать яйца в тела других организмов. Таким образом, хозяин включался в оборот питательных веществ. Так во главе угла объявлялся приоритет «единства».
С миром Властелина Колец всё получилось намного сложнее. Цивилизация насекомых не то чтобы этого не ждала, но «освобождение» экзотической территории затянулось, и даже исполинские ресурсы Животновода стали кашлять. Эльфы, гномы и орки оказались настолько упертыми в плане подрывной активности, что победа такой ценой слишком сильно напоминала некролог. Подобные настроения были немедленно объявлены «фальшивыми новостями». Был учрежден ряд мероприятий по празднованию «дня освобождения», народные гуляния подробно освещались средствами массовой информации. Когда международное сообщество сделало попытку возражать, ссылаясь на право людей знать правду, было заявлено, что это грозит стать основой беспорядков в стране. Хиератта про себя сразу поддержал логику аплодисментами. Чтобы их не было, этих беспорядков, нужно вранье. К тому времени сюжет ему уже смертельно наскучил.
У Открытого мира были свои проблемы. Информационные каналы обошли снимки строительных работ по возведению пограничной Стены и целых гектаров торчавших перед ней шпалеров противотанковых ежей. Тогда же по каналам национального телевидения прошла серия передач, в ходе которых простым сухим языком семьям давались основы подрывной деятельности и рассказывалось, что делать в условиях оккупации «приоритетной нацией». Эти организационные мероприятия в мирное время проводились с такой деловой озабоченностью, что нашли отзыв даже у оппонента. Информационные агентства передавали возмущение представителя Животновода по связям с прессой в связи с заявлением одного из президентов. «Мы все знаем, – говорил он, насколько мало другая сторона ценит отдельную жизнь. И все знают, насколько высоко ее ценим мы. Но цивилизация насекомых должна знать и видеть, как дорого мы будем продавать каждую из них…» Заявление было объявлено пропокационным.
Мир Властелина Колец молчал. Скоро весь мотив противостояния на Спорных Территориях закончился однообразными кадрами о местном населении, которое рука об руку с карательными подразделениями военных проводили зачистки хамлетов и катакомб. Фигуры падали, поднимая пыль, какое-то время шевелились и больше не двигались. «…Мы не можем игнорировать крики о помощи. Принимая во внимание глубокие исторические традиции нашей страны, нашей великой, большой Нации, ее великое прошлое, сегодня мною подписан указ считать так называемый мир «Властелина Колец» неотъемлемой территориальной единицей Федерации Нации. Эта вынужденная мера проводится исключительно в гуманных целях безопасности так называемого мира «Властелина Колец» и наших соотечественников, находящихся на недружественной территории. Мы будем решительно противостоять любым актам геноцида, будь это так называемый мир «Властелина Колец» или где бы то ни было еще. Недопустимо недостойное отношение к нашим соотечественникам со стороны так называемого местного населения должно служить печальным уроком всем, кому…»
Телевизор торжественно и трагично бубнил. Рассказывали, «соотечественники», едва расположившись на землях Гондора, первым делом принялись строить там свою церковь, после чего заявили эльфам, что теперь их земля, как и все прилегающие источники ключевой воды, освящены, освобождены от язычества, и эльфы должны учить их язык – для целей успешной коммуникации. Как им объяснили, до того момента их коммуникация была менее успешной. В ответ на вопрос, почему эльфы должны учить язык именно их, им было объяснено, что «на нем должны говорить все». После того, как народ Леса в виде ответа подожег их деревянный сарай, «освободители» стали кричать о помощи, крики которые были немедленно услышаны.
По всем каналам транслировали одно и то же. Вид с высоты башен тонул в слоях дыма. На фоне обгоревших ребер Зала Старейшин несколько крепких рук держали оглоблю, на которой что-то развивалось. На бледных опаленных лицах негромкое мужество. В руках – единственно возможное будущее.
Обгоревшие города с зияющими глазницами пустых окон стали стандартной заставкой новостных каналов. Других городов не было. Историческое водружение знамени Нации-Освободителя над башнями эльфов стало официальным днем празднования. Один и тот же флаг «Объединенного Мира» висел теперь везде, над Стеной Гондора, над Мордором, над Воротами гномов, над сожженными огородами Хоббитона, ясно всем обозначая, чья они собственность. Животновод говорил о миссии всемирно-исторического освобождения от тирании и варварства, но его слушали только кушавшие с его стола. Мурзилка с экрана, только что назначенный на сытный пост и еще не оправившийся от перспектив, свалившихся на него сверху, уткнув взгляд в стол, пробовал голос. «Сейчас перед нами стоят новые задачи и новые приоритеты, сегодня для нас главный вопрос – это создание новых рабочих мест…» Плакаты, призывающие к участию в принятии новой хартии свобод Гондора, фигуры, одинаково ссутулившиеся под пронизывающим ветром, одинаково спешащие на работу, баннеры вдоль дорог «Федерация Нации – это сила!», братские захоронения и тут же следом заторможенные кадры торжественного возложения цветов. Животновод выходил в кадр, что-то там трогал, затем делал шаг назад, все минуту молчали.
Теперь это уже была история. После того, как все его политические противники благополучно оказались мертвыми, чудом вывезенными за Предел, иностранными агентами и ворами, со всем рядом последствий, в конце концов даже до самых бестолковых дошло, когда рот лучше держать закрытым. Сосредоточив в одних руках колоссальную власть и деньги, уничтожив выборную власть в доменах, целиком оставив ее для себя, чтобы там не выбрали не то, что ему нужно, откровенно натыкав туда мурзилок, тщательно подбирая тряпок и ослов и просто застрелив всех политических противников, минимально способных что-то изменить, Животновод целиком посвятил себя демократическим преобразованиям. Мурзилки теперь сидели на всех эльфийских территориях. По сути, они были незаменимым инструментом, выполняя на местах всю требуемую работу. Хартию гражданских прав, венец своего писательского таланта, Животновод писал лично. Он выживал. В результатах выборов не сомневался никто.
В новостях было то же самое: партия «Единого Мира» и борьба с пандемией международного терроризма. Новостные агентства наперебой цитировали Животновода о назревшей необходимости поиска вакцины против него в масштабе вселенной. О причинах терроризма не говорилось ни слова. Все как бы уже были в курсе: имели место силы Зла, охваченные иррациональной манией тотального разрушения, которым противостоял никто иной, как Животновод, первым среди первых, на огненном рубеже прогрессивного разума новой строящейся реальности и новых тысячелетий насмерть бьющийся с мракобесием и чем-то еще. Как становилось понятно из официальных сводок, мир давно бы уже задохнулся под натиском террора, не заступи ему однажды путь воссиявший в ночи меч истории, несомый уверенной дланью, и его носитель, глядящий вперед непреклонно, сжавший зубы и аккуратно причесанный. Правительственное телевидение в этом месте не скупилось на детали. Всё это чем-то напоминало Хиератте голограммы детей, которые военное командование Животновода в период самых горячих дней устанавливало у блиндажей как линию заградительных укреплений. Голограммы должны были оказывать на противника смущающий фактор. Фактор предполагала механика больших чисел. Согласно прогнозам аналитиков, при ведении военных действий с большими потерями – речь шла о математических показателях порядка нескольких миллионов – статистический процент смущения становился весьма существенным и оправданным. Цивилизация насекомых играла по собственным правилам, и к ним не были готовы.
Всё делалось настолько откровенно, что поначалу никто просто не знал, как реагировать. На деле тема для той откровенности была проще, чем выглядела. Поняв, что ввиду совершенных им прежних преступлений для Животновода не будет больше места в рамках открытого мира, теперь он сделает всё, чтобы там не было места и для того, что он контролирует. Как только то же дошло до синдиката его ближайшей кормушки, они уже все целиком работали в том же направлении в режиме паровоза. Не сумев свои проблемы сделать проблемами других, им было не прожить одного дня.
В преддверии юбилея к кинокамерам оказался даже дружелюбно допущенным контингент независимых журналистов от Коалиции открытого мира. Был задан вопрос, как долго следует ждать продолжения оккупации территории Властелина Колец. Животновод выступил с подробным разъяснением о неправомерности подобных определений в русле текущих демократических преобразований. Поскольку это была «не оккупация, а следование пунктам взаимных договорных обязательств». Подписанный же другой стороной нормативный акт, по глубокому его, Животновода, убеждению, наглядно демонстрировал о желании и готовности народа эльфов идти на диалог. «Все устали от крови», – придвинув поближе, заявил Животновод в микрофон. О том, что официальная бумага была подписана мурзилкой, посаженной в башню эльфов самим Животноводом, упоминать сочли ненужным. Больше журналистам микрофон не давали.
Затем шли кадры вручения мурзилке медальки в признание заслуг в деле укрепления мира и взаимопонимания. Мурзилка представляла «правительство народа эльфов». Животновод лично водружал празднично украшенную медальку на шею лауреату, лауреат тепло улыбался, все что-то зачитывали. Медалька отливала дорогим металлом, фантики достопримечательно подчеркивали важность момента. Кинокамера подробно показывала аплодирующие ряды зрителей.
