«Мы заверяем мировое сообщество, – заверял Животновод в микрофон, – что ни одна попытка нарушения целостности Федерации Нации не будет оставлена нами без внимания. Это внутриполитический вопрос. Любая попытка вмешательства третьей стороны встретит с нашей стороны молниеносный ответ. Он будет подобен молнии. С той же решительностью мы будем пресекать любые акты, направленные на разжигание межрасовой, межэтнической и межнациональной разобщенности нашей большой, многонациональной страны. Терроризм мы объявляем нашим врагом номер один…»
Конец декларации миру утонул в аплодисментах, которые благополучно перешли в овации (все встали). Хиератта подумал, что как легко говорить о молниеносности и о том, как все будет, точно зная, что никто не собирается вмешиваться.
По случаю юбилея заканчивалось возведение монументов «Дружбы народов» и «Нации-Освободителя».
Нации, освободителю от терроризма и тирании, были посвящены также несколько фотоэкспозиций и одна картинная галерея. Торжественное возложение цветов у подножия почти достроенной Нации Свободы транслировали в прямом эфире. Рослая фигура в военной форме, олицетворявшая Нацию с лицом, напоминавшим все миролюбивые силы, в одной руке сжимала нечто, олицетворявшее орудие возмездия; на другой держался младенец Иисус. Злые языки утверждали, что то, что сжимали рукой, больше напоминало национальное оружие освободителя, оглоблю, но раздел комментариев был немедленно закрыт. Большой Аяяй работал, не покладая рук.
Хиератта смотрел на экран без всякого любопытства и эмоций. Это был криминальный элемент, которому нечего терять. Выгодно извращая катастрофы прошлого и бесстыдно выворачивая настоящее, навязывая свои пожелания истории миров и подгоняя свой абсурд под реальность дня, напряженными глазами высматривая в истории самые наиприятные для себя параллели, лихорадочно шарахаясь в поисках требуемых аналогий и тут же счастливо их находя, откровенно подменяя понятия, причины и следствия, его усилия всегда отвечали самым утилитарным целям. Животновод, потея, трудился над конструкцией оправданий, и, значит, ему уже не уйти. Так думали все.
На деле всё оказалось не так просто. Его одутловатое свиное рыло и маленькие свиные глазки стали каноническими, как дымящие башни промышленных предприятий на фоне башен эльфов. Изображение объявлялось иконой в ретроспективах нового поколения. Поздравительные открытки с этой картинкой издавались массовым тиражом как символ единения миров. Ходили сплетни, что специально приставленное лицо из личных телохранителей сопровождало его при посещении уборных в целях собирания за ним в специально предусмотренные полиэтиленовые пакеты фекалий для последующей передачи в сферу юрисдикции органов государственной безопасности, с тем чтобы исключить возможность несанкционированного медицинского диагноза. Конечно, случайным очевидцам было интересно, что там можно делать вдвоем. Самые острые на язык моментально собрали по этому поводу анекдот. Вопрос: «Как такой опыт профессиональной деятельности следует осветить в резюме?» – Ответ: «Экскрементуально подходит на должность». По мнению наблюдателей, тот и в самом деле временами выглядел так, словно принимал стероиды с чем-то, подавляющим иммунную систему. Говорили, что у него рак не то крови, не то чего-то еще, все ждали, что вот-вот что-то случится, что после сидения на одном месте на протяжении стольких десятилетий что-то должно произойти, ему осталось недолго и его психогон объясняется этим. Еще рассказывали, что, когда какая-то фирма объявила, что знает место его будущего захоронения, люди со всего мира и нескольких континентов стали занимать очередь, чтобы посетить и оросить проект своей мочой. Всего один подонок в кресле «президента», опьяневший от безнаказанности, сделал столько зла, что даже страны, гордые своей нейтральной историей, перестали быть нейтральными. Но он как сидел, так и продолжал сидеть. Мир только ждал. И никто не знал и не мог сказать, какого это: когда вся планета с тоской ждет, когда же это случится, когда же ты один, наконец, умрешь и сделаешь ее счастливой – сделаешь ее чище…
Сразу следом шел сюжет из помещения вербовочного пункта «Помощи и Содействия». Пока на камеру снимали дедульку под военной пилоткой с медалькой, женский голос за кадром в восхищенных тонах рассказывал. Старый пердун с личным противогазом через плечо из домашних запасов приперся на запись на войну «с эльфийскими фашистами». Очевидцы промакивали уголки глаз носовыми платками.
Короткий натюрморт с редакцией государственного телевидения: редактор, дрожа от возбуждения: «Мы должны сохранить объективность…» У табуретки с газетой, стаканами, бутылками и национальной селедкой объективность достигала критической точки.
Общий обзор панорамы заканчивался кадром: подпоясываясь личными противогазами из домашних запасов, Нация, снимаясь с насиженных мест и шатаясь, куда-то идет. На лицах сдержанность и негромкое мужество. Все что-то поют; среди них есть даже трезвые. Сохраняя объективность, очевидцы за кадром от счастья рыдают в голос, уже не сдерживаясь. Потом шел репортаж непосредственно с места событий.
На фоне хвои и природы, удобно сидя на пригорке, с экрана «ополченец» без фамилии и имени обстоятельно, неспешно помогая себе движениями ладони, с неброским мужеством рассказывает об экзотических видах оружия, которое пользуется спросом, и как его надо держать. Комментарии за кадром в этом месте невнятны.
Новостные каналы транслировали другой хит дня. С выражением, делая паузы и грамотно заполняя их тишиной, с идущим от сердца чувством Животновод зачитывает обращение на эльфийском языке. Великий космос и боги мои, покачал головой Хиератта. Он боролся с искушением прижаться к этому лицу своей небритой щекой или просто прижать его к сердцу. Въезд к башням Гондора теперь украшала стелла с надписью: «Город трудовой доблести».
«…Жизнь постепенно нормализуется. Мы открыты для диалога со всеми заинтересованными сторонами, со всеми, кто ценит мир, ценит жизнь, ценит дружбу, на позициях ценностей всего мирового сообщества, всего содружества наций…»
– Кто-нибудь выключите эту срань, – не выдержал кто-то в углу.
Хиератта стоял с двумя блюдами на широко расставленных в стороны руках, не зная, как протиснуться в самый дальний, тихий, темный конец с одинокой свечой, не побеспокоив сидевшего эльфа.
– Я ждал вас, – произнес эльф, открыв глаза. Он смотрел, как смотрят на вещь, бесполезность которой понятна еще на подходе, но он, несмотря ни на что, выполнит то, зачем пришел в этот чуждый ему мир. В его глазах была такая смертельная усталость от жизни, что у Хиератты пропал прежний аппетит. Когда у кого-то рядом такой взгляд на жизнь, просто невозможно строить планы на ужин.
4
– Я слушаю очень внимательно, – сказал я, усевшись и запустив вилку в ближайшую тарелку.
– Ходят слухи, что вы не из мира Железных Колес.
– Да ну, – удивился я. – То же можно сказать про половину сидящих здесь.
– И ходят слухи, – продолжал эльф, – что вы разрушаете миры.
– Да, – кивнул я, засучивая рукав. – И поэтому я работаю водителем лесовоза.
Я думал.
Если такие вещи пришли в голову одним, то сколько времени понадобится, чтобы то же самое пришло в голову кому-то еще? И как много времени нужно, чтобы результаты этих умозаключений достигли ушей Животновода? Этот мир и в самом деле мог быть непредсказуем. Им явно никто не помогал. К этому они пришли сами.
– Мы этого не понимаем, – ответил эльф. – Нам это не важно. Говорят, что вы бог совсем иных миров, сосланный в этот как вид наказания.
– Как вы меня раскусили, – заметил я. – И вы в это верите?
– А вам что больше нравится? – спросил эльф. – Нам это не важно. Важно только, что наш древний мир погибает. Мы долго живем и у нас очень длинная память. Хорошее мы помним долго. Плохое не забываем никогда.
Эльф замолчал. Он сидел, как сидят, одинаково спокойные в смерти и сиянии жизни, готовые с равным равнодушием встретить и то, и другое, но уверенные, что им дано больше, чем способен унести на своих плечах весь прочий мир. Лесной народ эльфов, раса вечно беззаботных, широко известная даже за пределами Внеземелья своей беспечностью, детским смехом, легкостью на подъем и умением оставаться невидимой, пока это входит в их планы, больше не улыбалась.
– Вы же мне не угрожаете? – спросил я с любопытством, двигая челюстями и глядя на редкое явление местной природы, сидящее прямо напротив. – Мне просто интересно. Согласно вашей же логике, какой смысл угрожать тому, кто сдвигает миры и решает, как долго им жить?
Эльф покачал головой.
– Я предупреждал там у себя, что для ведения переговоров и искусства дипломатии я наихудший вариант из возможных. Но нам давно не из чего выбирать.
– Я не стал бы произносить это так уверенно там, где драконы просто так пролетают над головой.
– Наш мир на краю пропасти, и нам нужна помощь. Это всё послание, которое я имел вам передать.
– Правда? – спросил я, насаживая на кончик вилки и пробуя кусочек гриба в каком-то загадочном соусе. – А вот по словам Животновода он лично взял под наблюдение сохранение, благополучие и благосостояние самобытной культуры народа эльфов, конец цитаты.
Эльф ждал.
Я перестал есть.
– Послушайте, – сказал я. – Если вам было интересно мое прошлое, то вы знаете, как я сюда попал и на чьей стороне занимался тем, за что меня могут лишить жизни так же, как вас. Неужели бы я не воспользовался чем-то еще, будь у меня такая возможность?
– Мы этого не понимаем, – повторил эльф. – Возможно, мы снова ошиблись. В последний раз. Это всегда страшно – не иметь возможности надеяться.
Эльф сидел и я сидел тоже. Я подумал, что из всех миров, виденных когда-то раньше, этот был единственный, который о чем-то просил. И который чего-то стоил. Правда, это ничего не меняло. Он должен был погибнуть.
– Вы можете нам помочь, – сказал эльф.
Я жевал, на ходу прикидывая, чем примерно может закончиться еще один день.
– Это вопрос? – спросил я, глядя бессмертному в глаза и не видя в них жизни.
– А вы как думаете?
Эльф не играл. Он в самом деле смертельно устал, и это было видно открытым текстом. Какого черта, подумал я с раздражением. Я снова перестал есть.
Эльф ждал, молча глядя своим бесконечным взглядом мертвеца. Я только сейчас понял, что это не было равнодушием смертельно уставшего человека. Это было тоской на последнем краю пропасти, за которым нет ничего.
– Знаете, как вас называют? – спросил я утомленно. У меня было ощущение, будто я ошибся дверью. – Что-то непохоже, чтобы вас беспокоили материи, соизмеримые с вечностью.
– Нас зовут бессмертными от незнания, – отозвался Эльф. – Надо же как-то назвать то, чего не понимаешь. Но мы – всего лишь народ, который лучше других знает, что такое смерть. Она далеко не всегда встречает своего врага лицом к лицу. Когда она знает, что шансы у нее невелики, она добивается своего окружными путями. Всего лишь каплей сомнения. Эта капля – как отравленное зерно. Оно не прорастает вдруг и его действие может быть незаметно глазу. Но, раз пустив корни, оно уже не остановится, и… – Эльф замолчал. – Впервые за долгое время некоторых из нас посетило сомнение. И это дорого обошлось всем остальным.
Он закрыл глаза, словно стал выдыхаться.
За столами по-прежнему бубнили. На нас никто не обращал внимания.
Эльф сказал:
– Через Лес тянут железную дорогу… Кажется, это так называется. Это его деревья вы возите по Периферии, из которых делают бумагу. Если перекрыть движение вагонов хотя бы ненадолго, мы выиграем время.
Здесь все слышали про новую железнодорожную магистраль.
– И что потом? – спросил я. Это было жестоко, но я уже не мог остановиться. – Насколько я знаю, в вагонах гуманитарная помощь.
– Если это так можно назвать, – ответил эльф, с усилием размыкая губы. – Эшелоны идут в двух направлениях. Со стороны нашего мира в направлении того, что они называют «центром». И со стороны «центра» в направлении к нам. От нас уходят эшелоны с нефтью. К нам идут эшелоны с отпечатанными в «центре» книгами.
Да, подумал я, об этой программе просветительской миссии мы тоже наслышаны. За определенное денежное вознаграждение, купив такую книгу, из нее можно было подробно узнать, как надо правильно думать. В моем представлении все эти приоритеты и их приоритетные проекты не имели ничего общего с разумной силой и были движимы одной сведенной до простого сплоченного импульса идеей, как москиты. И, как все москиты, они старались не заглядывать слишком далеко в будущее. Опыт других их ничему не учил.
Я сложил на краю стола локти.
– Ну, и что я сделаю, – спросил я без всякой радости. – Стану пускать эти вагоны с макулатурой под откос?
Я уже знал, чем закончится этот день. Об аномально участившихся на новой магистрали горных оползнях, каменных дождях, грязевых паводках и заваленных горных туннелях слышали все.
– Это мы делаем сами.
– Вы понимаете, что Животновод это без внимания не оставит? Он зачистит все деревни, каждую опушку и каждую дырку, названия которых только разглядит у себя на самой большой карте.
– Он уже это делает. Тому, кого вы называете Животноводом, не нужен повод. У нас его зовут «Коротким». Кстати, почему «Животновод»?
– Не знаю, – ответил я сухо. – Может, потому что его население – поголовье рабочего скота. Тупое население – преданный друг диктатуры. Его нацию называют цивилизацией насекомых – результат кропотливой генетической селекции. Насекомое – идеальное решение в противостоянии оккупантам, и вы, эльфы, в рамках их логики одни из них. Вам трудно это понять, а мне объяснить. О, это интересная тема для лекций за столом, вам понравится. Они строят свое восприятие мира не как вы, я или любой другой выходец из Открытых Миров. Они строят такую модель мира, в которой они и только они являются приоритетным, самым знаменательным событием бытия в любом философском понимании слова. Они могут быть либо дланью эволюционного развития, либо жертвой – по необходимости. Затем из всего набора в принципе доступных фактов они отбирают те, которые подкрепляют эту, скажем так, концепцию. Все остальное столь же непринужденно удаляется и официально объявляется вздором. Оно попросту блокируется уже на уровне первичных раздражителей. А вы думали, все так просто? Говорят, все, что он делает, он делает любой ценой, и, играя против него, невозможно выиграть. Сколько бы вы ни жили, у него всегда есть возможность бросить на ваши блиндажи мяса больше других.
Эльф смотрел без всякого выражения. Потом сказал:
– У нас нет блиндажей, но я понимаю, что вы хотите сказать. Военные преступления явно перестали быть аномалией для ваших трибуналов. Нам и нужен вездеход с водителем-профессионалом, который знает все оставшиеся нелегальные щели и который умудрился до сих пор остаться в живых. Вы вывезете беженцев и книги нашего мира.
Я окончательно потерял желание есть. Я слышал о недавно введенном запрете на употребление рун эльфов как форму алфавита. Предписание использовать всем буквы Центра как единственные из доступных просто лежало на поверхности. Еще раньше Животновод установил свой язык официальным для всех. На деле это означало, что никакой другой язык стал невозможен. Слово «ассимиляция» не использовалось и что оно значило, не знали: из словаря оно было изъято. Руны эльфов было предложено постепенно перевести в рамки всем доступной и понятной алфавитной печати языка Животновода: на всех занятых территориях народ был торжественно объявлен единым. Языка эльфов в рамках документов больше не существовало. «Единый мир» предлагался как единственно возможный. Телевидение, которое неофициально всем было предписано называть «центральным», в подробностях транслировало, как выглядят трупы задохнувшихся беженцев, попытавшихся пересечь Предел миров. Никто не знал, о каком «центре» все время идет речь, но в нем почему-то неизменно оказывался Животновод.
– Боюсь, вы не понимаете, что трейлер вездехода – это не купейный вагон.
Эльф поднялся.
– Вам лучше здесь не оставаться. Кстати, вы знаете, что по вашему следу идет нечто, названия чему мы не знаем?
Я уже понял, что радости этот день мне не прибавит.
– Что идет? – спросил я без интереса.
Перекидывая через плечо связку стрел и беря лук, он сказал:
– Я же говорю, мы не знаем. Я надеюсь никогда не узнать, что значит: «Купейный вагон». Последние остатки нашей расы живут только ради этого. Вы слишком спокойно отнеслись к моим словам о том, что вы разрушаете миры. Дайте нам знать, если согласны.
Я с тоской смотрел на остывшие тарелки. Лишь много позже мне пришло в голову, что, возможно, дело снова состояло в еще одной трудности перевода. «Не знать имени» на языке эльфов скорее означало «не должно его иметь».
– Извините, что испортил хороший ужин, – сказал эльф.
– Переживу, – сказал я.
5
Из глубокого сна меня выдернул сильный стук в дверь. В нее пинали так, что я первым делом положил руку на лежавший рядом пояс с ножом. «Вертолеты Центра», – глухо произнес голос за дверью, потом повторил еще раз. В дверь снова забарабанили. «Вам лучше уйти». В голосе хозяина без труда слышались тревожные нотки.
Однако какой он скорый, подумал я, приходя в себя и разглядывая низкий темный бревенчатый потолок. Да, вертолеты это плохо. Если даже успеть согреть двигатель. Без света фар мне не уйти достаточно далеко, чтобы затеряться среди фьордов. Я уже знал, где можно было бы отсидеться. Но какая резвая у хозяина система связи с внешним миром! «Уже иду», – сказал я.
За окошком было темно. Ах, да, вспомнил я. На них же перегородки. Тогда почему я вижу стены?
Поднявшись, я быстро оделся, не зажигая света, обулся, закинул за плечо рюкзак и спустился вниз. По словам хозяина, вертолеты летели сюда, но промахнулись и ушли дальше. Теперь только вопрос времени, когда они вернутся снова. В том, что направлялись они именно сюда, хозяин не сомневался. Лететь тут больше было некуда. «У кого-то очень длинные уши и кто-то не может держать рот закрытым», – хмуро сказал он.
Вертолеты здесь видели только один раз и так давно, что успели забыть, как они выглядят. Все говорило за то, что хозяин мог быть прав. Прав настолько, что теперь надо было целиком менять всю свою прежнюю парадигму отношений и с этим лесом, и с этим миром, и вообще с собственным легкомыслием. Наверное, я просто устал. «Бойся лающих овец», – сказал на прощание хозяин. Кажется, это было что-то вроде местной пословицы. Я не знал, что она значит.
Я мчался сквозь неподвижный черный заснеженный лес на предельной скорости, которую мог себе позволить. Вездеход подпрыгивал, бревна сзади грузно подпрыгивали тоже, без них все выглядело бы совсем, совсем иначе. Но даже будь у меня больше времени, без специальной техники я не смог бы освободить прицеп от груза. К тому же, без груза будет сложно подняться. Лес выглядел знакомым, я уже проходил здесь относительно недавно. Самым трудным было разогнать технику – но потом, разогнав, остановить ее уже было еще труднее. Дорога в горах вообще не предназначалась для ускоренных перемещений. Без света фар, без панели приборов и определяя опасные повороты лишь по памяти, оказалось удивительно несложно гнать вездеход даже в темноте. Снег делал местность предельно рельефной, не будь его, лететь на той же скорости бы не удалось. Глаза быстро освоились, и снег словно восполнял отсутствующее сияние луны. Я подумал, что после того, как наступит сезон настоящего снегопада, эта часть дороги и вообще весь перевал будут закрыты до весны. Правда, здесь она приходит быстро.
Когда дорога пошла на подъем и стала вилять, прячась в развалах отвесных камней и сосен, двигатель натужно взревел, и тогда я увидел в зеркале заднего вида несколько шедших над горизонтом далеких огоньков. Огоньки, перемигиваясь, не спеша приближались, но шли не сюда. Остановив технику, я вышел из кабины.
Огни делались отчетливее, крупнее, они шли по дуге, словно высматривая внизу для себя удобное место. Куда они двигались – было не видно, но затем под ними что-то произошло, какие-то одинаковые размеренные вспышки света в клубах дыма, вначале под одними огоньками, потом под другими, и из этих дымных клубов, по наклонной и строго вниз, ушло четыре или пять длинных слепящих пятен, и огоньки, отклонившись от прежней траектории, одинаковыми движениями ушли в стороны. Пропахав ночное небо, слепящие огни соединились с темным горизонтом, и там, где они встретились, медленно поднялось несколько тяжелых туч. Через какое-то время с той стороны дошел ослабленный расстоянием звук хлопков. Вернувшись в кабину, я снова начал движение и больше не останавливался.
6
…проснулся от неприятного чувства, что что-то было не так. Сказать иначе, ледяной, не оставляющий места ничему иному ужас висел в пустоте кабины, выжимая из меня липкий холодный страх и заставляя муравьев бегать по спине и затылку. Ручку двери кабины кто-то изо всех сил дергал, причем так, что содрогалась вся кабина, но дело было не в этом. Я не мог отделаться от ощущения, что проснулся за долю секунды до того, когда должен был это сделать. От этого зависело, смогу ли я проснуться вообще. Абсурд состояния не успел дойти до моего сознания, когда я понял, что не могу убежать. В двери моего сознания пинали с такой силой, как пинают, спасая свою жизнь.
