– Ведь это он донос написал, у меня нет сомнений.
Троицкий едва заметно кивнул.
– Время такое, Егор, чистим страну от всякой дряни, иногда и обычным людям достаётся, сам понимаешь, не без этого.
– Моя семья в чём виновата? Жена беременна, она не перенесёт дорогу до Нарыма, детки малые, старик-отец. Гуманнее просто расстрелять.
– Ну, ты не преувеличивай, вам и так повезло, что всю семью сразу не сорвали с места, – нахмурился Троицкий, – обожди пока здесь, Егор Иваныч, – Афанасий Никитич вышел из кабинета.
Я от нечего делать, стал осматриваться по сторонам. На стене заметил небольшой отрывной календарь, там стояла дата 10 ноября 1922 года. Странно это. Раньше и не пытался как-то соотносить происходящее, но теперь. Не укладывалось в голове. Массовые репрессии начались в 30-х годах. Выходит, до них ещё восемь лет. Создавалось впечатление, что события сжаты в короткий временной промежуток, точно гармошка. А тогда… Меня закинуло не назад во времени, а в параллельную реальность. Как-то так… Но для того, чтобы удостовериться в этом полностью, данных пока маловато. А всё-таки… Не покидало ощущение, что я прав.
Вернулся Троицкий, хмурый и недовольный.
– Покиньте помещение, – бросил он конвойным.
– Не положено, товарищ… – начал было один.
– Вон! Я сам знаю, что и где положено, – рявкнул председатель.
Солдатики спешно ретировались в коридор.
– Вот какое дело, Егор Иваныч, – Троицкий присел на краешек стола напротив меня, – отпустить совсем я тебя не могу, статья не та. Но могу предложить вот что. Пойдёшь ты не по сто седьмой, а по пятьдесят восьмой. Тогда семью твою не тронут. Только это лагерь. Пять лет.
– Я согласен.
– Ты подумай. Хорошенько.
– Нечего тут думать, Афанасий Никитич, семью уберегу и за то вам спасибо.
Троицкий развёл руками:
– Чем смог. Документы подготовлю сам. Отправишься вместе с колонной, в конце недели. Дорога через Томск, там часть ссыльных останется, вас же этапируют дальше.
– Я могу быть уверен, что моих не сошлют?
– За то лично ручаюсь, – кивнул председатель.
– Спасибо вам, – от души пожал руку Троицкому. Я тоже понимал, что даже он не в силах отменить приговор, но стало буквально легче дышать от осознания, что мои родные останутся дома.
Только не давало покоя то странное видение с пожаром и убитыми Дарьей и отцом. Лагерь… Пять лет… И не будет меня рядом, чтобы уберечь их. Побег? Дорога дальняя, мало ли что случится и где нас будут везти.
Мои размышления прервал конвойный:
– Подымайся, – раздался голос над головой.
Троицкий молча кивнул на прощание. Меня вернули назад в ту же камеру. Устин сидел на том же месте, махнул мне рукой. Я пробрался к стене.
– Что там? – указал он взглядом наверх.
– Лагерь, – коротко ответил ему.
Устин удивился:
– Тебя же «раскулачили»?
– Пятьдесят восьмая…
Мужик грустно кивнул:
– Какая разница, по какой статье лес валить.
Потянулось томительное ожидание. Я понимал, что дорога будет нелёгкой, но и сидеть в вонючей камере, не имея возможности даже размяться как следует, оказалось невмоготу. Кормили здесь раз в день, какой-то баландой. Её состав определить я не смог, как ни старался. Разваренная в клейстер крупа, щедро разбавленная водой. Не особо сытно, но хватало успокоить голодные рези в желудке.
Время растянулось в сонной одури, что началась от постоянной духоты и вони. Чередовались дни и ночи, и я не в силах был понять, сколько дней прошло. Пока утром не вошёл конвойный. Он громко зачитал список фамилий, после чего нас вывели из камеры. Глаза отозвались болью от яркого солнечного света, потекли слёзы. Мы вышли во двор, где уже стояло несколько подвод, а рядом с ними бабы с детьми.
Вот и настала наша пора отправляться в ссылку.
Глава 16
Утро было морозным, я с удовольствием вдохнул чистый воздух. После камеры он казался сладким, не надышаться. Во дворе под охраной солдат копошились те, кому сегодня суждено было покинуть родные края. Мужики, женщины, старики, дети. Слышался плач грудничков. Эти крохи, едва появившись на свет, уже оказались виноваты перед государством за прегрешения: явные или сфабрикованные по доносу на их родителей. За кем-то увязалась собака, которую конвойные гоняли без особого успеха. Мелкая рыжая псина пряталась под телегами, отбегала за ворота, но не уходила, пытаясь пробраться поближе к хозяевам.
Скоро подводы потихоньку тронулись, за ними пошли и мы. Через весь город тянулась колонна, и люди спешили разойтись в стороны, будто арестанты были заразными. В конце улицы, на окраине города, подводы свернули, и мы вышли к крохотной станции. Такие мне доводилось видеть в глухих посёлках, где сохранились советские постройки. Приземистое одноэтажное здание, растянувшееся вдоль путей. Побелка кое-где слезла со стен, на окнах виднелась копоть.
– Сто-о-ой! – раздался крик. Повозки замерли.
На путях ждал состав с так называемыми «телячьими» вагонами, для перевозки скота. Лишь иногда попадались вагоны с окнами.
Чей-то любопытный мальчишка подобрался поближе к составу:
– А кто здесь поедет?
– Мы, – хмуро ответил седой мужик в обтрёпанном ватнике.
– А там? – ткнул пацан в вагоны с окнами.
– Там начальство. Мы-то теперь за людей не считаемся.
Откуда ни возьмись, рядом появился солдат, саданувший мужика прикладом по плечу:
– Вас вообще на месте расстреливать надо, – осклабился он, глядя, как упавший мужчина поднимается с земли.
Мальчонка нырнул в толпу и затерялся.
Солдаты открыли вагоны и начали подгонять к ним народ. Люди спешили разобрать свои узелки, загруженные на подводы. Поднялся крик, гам. Кто-то прихватил впопыхах чужие вещи, кто-то не мог отыскать в куче свои. Солдаты не дожидались, пока люди разберутся в этом бедламе, подгоняли прикладами, а иной раз и штыками.
Началась погрузка, в вагоны лезли и лезли, пока там совсем не оставалось места. Состав был небольшой, а вывезти надо всех.
– Да куды ж вы, ироды, пхаете? – возмутился какой-то старик. – Мы же позадохнемся все!
– Невелика потеря, – процедил сквозь зубы кто-то из конвойных, – лезь, контра, не то пристрелю.
Дед присмирел и, качая головой, стал подниматься в вагон.
Вещей у меня не было, так что забрался я одним из первых, притулился в углу. Скоро в вагоне места стало меньше, чем в камере до этого. Для нужд в полу зияла дырка. А сервис-то везде одинаков, усмехнулся я про себя. Изо рта вырывался пар, от промёрзшего железа шёл лютый холод, пробиравший до костей даже в толстом тулупе.
Кое-как народ разместился на своих узелках, чтобы было теплее. Дети дули на озябшие пальцы, стараясь согреть промёрзшие ручонки. Многие находились в какой-то прострации. Шутка ли, вчера ещё жил человек, хозяйство имел, дом и в одночасье стал никем, всё отобрали и самого выкинули, как шелудивого пса. Хотя с иными собаками обращаются лучше.
От размеренной качки вагона стало клонить в сон, я клевал носом, устроившись кое-как в своём уголке. До вечера состав не останавливали, еда осталась лишь у единиц, воды же не было совсем. Желудок болел от голода, во рту было сухо, как в пустыне, язык распух.
От дыхания десятков людей по стенам бежали влажные дорожки конденсата, воздух наполнился запахом пота, немытых тел, грязи. Ревели младенцы, задыхаясь в духоте, хныкали дети постарше. Кто-то обругал молодую мать, что не могла успокоить своё дитя, но окружающие быстро угомонили скандалиста. Тяжело было всем.
Состав остановили только на следующий день, многие теряли сознание от спёртого вагонного духа. У какой-то женщины умер новорождённый малыш. Мать сидела, прижимая охладевший труп к себе, уткнувшись в маленькое тельце лицом, и тряслась в беззвучных рыданиях. Люди отводили глаза, не в силах ей помочь.
Вагон открыли.
– Выходи! – крикнул конвойный. Мы оказались посреди степи, возле какого-то крохотного посёлка. Станции здесь не было.
Люди кинулись собирать проплешины грязного снега, засовывая в рот вместе с комками земли. И я не отставал от них – жажда измучила. Отыскав под иссохшим кустиком горсточку слежавшегося наста, отряхнул его как мог и сунул в рот. Благодатные капли скользнули в горло. Ни грязь, ни мелкий мусор не мешали мне наслаждаться водой. Хорошо бы пошёл сильный снегопад, тогда напиться можно будет вволю. Женщины оттаивали ледышки в своих ладонях, чтобы напоить маленьких.
С десяток военных направились в посёлок и скоро вернулись с растерянными лицами. Я заметил, как заметались солдаты, неподалёку ругался кто-то из офицеров. По рядам осуждённых заметались конвойные, будто в поисках чего-то, или кого-то. Я заметил одноглазого вояку, что сопровождал нашу подводу в город, он подошёл к начальству, начал что-то говорить, размахивая руками. Седой офицер кивнул, подозвал к себе нескольких солдат, отдал приказ.
– Бугаев? Кто Бугаев?! – заорали вояки, что есть мочи, рыская в толпе.
Я протиснулся вперёд.
– Здесь!
Офицер двинулся ко мне:
– Отойдём в сторону, Бугаев, – махнул он приблизившись. – Тут такое дело, – седовласый мужчина со спокойным взглядом синих глаз, смотрел на меня в упор, – ты можешь колодец наладить?
– Могу, – кивнул я.
– В посёлке пересохли оба колодца, воды у нас нет совсем. Если не наберём здесь, будем ещё сутки ехать до следующей станции.
– Неужели ближе нет?
– А ты не заметил, где мы? – усмехнулся офицер. – Наши составы запрещено останавливать на станциях. Или раздобудем воду или… – и он развёл руками.
– Ведите, – не стал отнекиваться я, – только, товарищ офицер, можно одну просьбу.
Старый вояка нахмурился, взгляд похолодел:
– Говори.
– Дайте и нам воды вдосталь. Во всех вагонах и дети, и старики. Им тяжело.
Глаза офицера посветлели:
– За этим дело не станет. Всех напоим. Я уж думал, ты себе поблажки клянчить будешь. Пошли.
Мы направились к посёлку, за нами увязалось двое конвойных. Из домов высыпал народ. К нам подошвышел ёл дряхлый старик, которого под руки вели двое парней.
– Вы и правда вернёте нам воду? – подошёл он к нам.
– Постараемся, – ответил офицер, – а пока не мешайте. Бугаев, что тебе надо?
– Лопату, ведро, две длинных крепких верёвки и двух мужиков посообразительнее.
– Слышали? – обернулся офицер к людям.
Тотчас несколько мальчишек кинулись по дворам, из толпы вышли дюжие молодцы.
– Мы пойдём с тобой, только скажи порядком, что делать?
По дороге всё подробно объяснил будущим помощникам. Колодец был на самой окраине села. И ещё один, с другой стороны, ближе к степи.
– Как пропала вода? – спросил я.
– Поначалу мелеть колодцы начали, – отозвался один из мужиков, – а потом и вовсе иссохли. Мы и сами спускались, на дне немного воды, вернее грязи и ничего. Нам за двадцать вёрст ездить приходится в соседнюю деревню. Наполняем бочки, тащим их сюда. Попить только и хватает. Речушка ещё наша пересохла.
– Стало быть, из-за этого вода из колодцев и ушла.
– Не, – возразил другой, – речка у нас капризная, бывает, пересохнет, потом опять наполнится. А колодцы давно стоят, такого раньше не было.
Мы уже были на месте. Я обвязался верёвкой:
– Спускайте, гляну, что там, – махнул я мужикам рукой.
На дне было темно, но это не помешало мне разобраться в случившемся. Колодец перекрыл плывун, своеобразная «пробка» из смеси ила и песка. Та ещё морока. Избавиться от него тяжело. Главное, потому, что стоит пойти воде, и она начнёт подниматься стремительно. Не дочистишь колодец, плавун снова появится, а полностью вычистить его иногда просто невозможно.
Я присел, положив руки на дно. Вода вот она, бурлит под слоем песка. Что ж, попробуем мой дар в деле. Сосредоточившись на подземном потоке, постарался отвести его в сторону, чтобы была возможность вычистить колодец. Дёрнул верёвку, меня споро вытащили.
– Ещё верёвку и ведро надо, – сказал я, усевшись на срубе, – и вам придётся работать очень быстро. Только дёрну, тащите наверх, выкидывайте всю грязь и снова спускайте.
Прихватил с собой лопату, вёдра уже скинули, и меня спустили обратно. Я принялся копать, очищая колодец. Тулуп снял на поверхности, остался в одной рубахе и всё равно скоро пот побежал по телу.
Дёрнул – ведро подняли, и обратно кто-то догадался его просто скинуть. Я едва успел отскочить, услышав, как оно бьётся о стены сруба.
– Ополоумели там, что ли?! – крикнул я. – Зашибёте ведь!
– Прости, мужик, – пробасил кто-то сверху, – не подумавши мы.
Дальше дело пошло лучше, помощники мне попались шустрые, ловко вытаскивали тару, спуская уже осторожнее. Поток не рвался на поверхность, что особенно радовало. Провозиться пришлось пару часов, наконец плывун иссяк, осталось чистое дно. Я снова сосредоточился на подземных водах, возвращая жилу обратно. Вода стала подниматься, сдерживаемая долгое время плавуном, она стремительно наполняла нутро колодца.
