Я понимающе ухмыльнулась. Точнее это была не столько улыбка, сколько наполненный горечью оскал. Несправедливо! Мне внезапно захотелось рассказать ему всё, чтобы он понял, что такое настоящее «несправедливо». Меня вдруг как прорвало, и я заговорила, я говорила долго, взахлёб…
Мужчина оказался очень внимательным и понимающим собеседником. Он согласился, что старая Адолфа – та ещё дрянь, и что могла бы и по-человечески отнестись ко мне. Тем более я столько лет жила с её сыном.
– Она все эти годы, целых семь лет, надеялась, что у нас с Бенджамином всё несерьёзно, – пожаловалась я, отпивая большой глоток глинтвейна. – А когда поняла, что ничего из её ожиданий не выйдет, начала интриги крутить и настраивать всех против меня.
– Многие матери считают, что они рожают сыновей лишь для себя, – согласился мужчина. – Ещё глинтвейна?
Я кивнула. Понемногу я приходила в себя, и ещё одна пинта ничего плохого мне уж точно не сделает. А напряжение последних дней так хотелось сбросить.
Помолчали, пока официант не принёс заказ.
– И вот мне сорок четыре, а жизнь полностью рухнула, – грустно покачала головой я, – одни осколки остались. А с чего начинать – не знаю. Я тут одна, в чужой стране, чужая культура… Домой, в Советский Союз, вернуться после того, как сбежала, не могу, сами понимаете, здесь же начинать что-то новое не хочется. Да и сил больше нету…
– А замуж? – вдруг перебил меня мужчина.
– Тем более замуж, – на мои глаза навернулись слёзы, – так, как с Бенджамином, уже не будет, так и зачем начинать?
Мужчина согласно покивал, мол, да, начинать бессмысленно.
Мы ещё поговорили немного об отвлечённых вещах, и тут он опять сказал:
– А что вам хочется?
– Что мне хочется? – грустно усмехнулась я, – Мне хочется забиться в какую-то норку, чтобы меня больше никто и никогда не видел и не слышал! Вот что мне хочется!
– Точно? А жалеть не будете? – простодушно спросил он, чуть склонив голову набок, и стал похож на большого лысого птенца. – Женщины так любят все эти праздники, театры, гости…
– Ну уж точно не я, – заверила я убеждённо и покачала головой. – Я так устала от всего этого. Мне бы покоя… спрятаться за толстыми стенами и никого больше никогда не видеть… Но такая мечта, увы, невозможна…
– Всё возможно, – неопределённо сказал мужчина и вдруг, взглянув на часы, заторопился.
Он подозвал официанта, расплатился (кстати, и за мой ужин тоже) и, коротко попрощавшись, вышел из кнайпы.
А я осталась одна. Усталые плечи гудели, но в голове было пусто-пусто. И почти хорошо. Я долго так просидела, бездумно глядя перед собой. Никто меня отсюда не гнал, но, когда последние посетители начали расходиться, я поняла, что пора идти искать ночлег.
Я вышла на улицу. Дождь, к счастью, закончился. И вдруг сообразила, что у меня же здесь есть вполне приличная знакомая, я несколько раз ей помогала, думаю, она меня не прогонит. Мне бы всего одну-две ночки перекантоваться, а потом я что-нибудь всё равно придумаю.
Точно! Решено! Иду к Софи!
Я развернулась и решительно зашагала по направлению к Каштановой площади, но тут услышала знакомый голос за спиной:
– По поводу норки не передумали?
– Что? – не поняла я, разворачиваясь.
– Главное, выживите там, Мария! Боритесь! Я знаю, вы сможете! – мужчина внезапно сильно толкнул меня в спину.
От неожиданности я выпустила чемодан с вещами и полетела, словно Алиса, в кроличью нору. Летела я долго, аж тошнить начало.
Затем меня окутала вязкая серая хмарь, сознание помутилось, а дальше – темнота…
Глава 1
А боги смеялись....
Я открыла глаза и не смогла сдержать сдавленный вскрик: вокруг была кромешная тьма. Настолько густая, что я сначала испугалась, что ослепла. Но нет, приглядевшись, я заметила небольшое, чуть более светлое пятно впереди.
Что это?
Где я?
Что за ерунда?
Как я сюда попала? Неужели виноват тот мужик? Да нет, не может быть! Хотя, с другой стороны, кроме него, я ни с кем в последний момент не общалась.
Да! Точно! Он! Он толкнул меня, чтобы забрать чемодан (вот он удивится, обнаружив там лишь мою поношенную одежду и больше ничего).
Ладно. Толкнул. Отобрал.
Но, чёрт возьми, как я оказалась здесь? В этом странном бункере.
Нет, что-то не складывается.
А зачем я тогда здесь? Меня похитили? Зачем? Будут требовать выкуп? Смешно. Никто за меня и ломаного гроша не даст. А может, это какой-то эксперимент и меня будут изучать. Сделают лоботомию… Да нет! Нет!
Мысли заметались калейдоскопом, до тошноты. А нормального объяснения я так и не придумала.
Ладно. Придётся ждать, когда мои похитители появятся…
Лежать на бетонном полу было холодно. Тело болело все так, словно я – отбивная. Я пошевелила пальцами рук и ног и поняла, что всё ещё жива. Вроде бы. Из-за темноты на меня накатила паника. Панические атаки шли волнами, я зажала рот руками и еле-еле сдерживала крик. Было настолько страшно, что меня аж колотило. Там, в темноте, кто-то притаился. Мной овладел иррациональный ужас. Я вскочила. Сердце моё отчаянно колотилось, в ушах стоял шум. Казалось, он смотрит на меня оттуда и ждёт возможности броситься и уцепиться в глотку.
Если бы я верила во все эти духи-привидения, я бы сейчас орала. Но больше всего я боялась, что там, в темноте, может быть крыса. Много крыс. Мокрых, мерзких и пищащих. Крыс и мышей я боюсь до дрожи, до крика.
Я начала прислушиваться, если они там, в темноте, то рано или поздно они выдадут себя писком. Время шло, а я так и сидела, дрожа, напрягая слух, в непроглядной тьме, среди полной тишины. Прошло, очевидно, достаточно много времени, но оно не принесло никаких перемен. Меня окружала все та же тёмная гулкая пустота. Неоткуда было набираться внешних впечатлений. Я постепенно теряла чувство времени.
Начала кружиться голова.
Пока я приходила в себя и пыталась собрать мысли в кучу, задубела окончательно. На мне было лишь лёгкое платье, длиной чуть ниже колена, которое я надевала на похороны Бенджамина, бельё и открытые босоножки. И всё.
Сейчас мне казалось, что становится всё холоднее и холоднее. Когда меня уже заколотило по-крупному и зубы начали выплясывать чеканный ритм, я, наконец, решилась. Осторожно ступая, оступаясь и поминутно спотыкаясь на высоких каблуках, я побрела к светлеющему пятну впереди. Тихо-тихо, крадучись, я ощупала пространство. Рука наткнулась на липкую стену, покрытую плесенью, и я пошла дальше, придерживаясь её легкими касаниями. Каждый раз, касаясь этой липкой грязи, покрывавшей стену, я содрогалась от отвращения, но заставляла себя идти дальше.
Наконец, рука наткнулась на какой-то рычаг, и от неожиданности я замерла. Стараясь не потревожить его, я аккуратно ощупала. Это был металлический штырь, с толстым набалдашником. К моему удивлению, он приятно грел руку. Не отдавая себе отчет, я машинально потянула за рычаг вниз.
Штырь сперва не поддавался, а затем как-то слишком легко сдвинулся, с тихим щелчком. Моментально вспыхнул свет. Темнота, казалось, отслаивалась от него, распадаясь с шелестом на клочки, которые моментально таяли. От неожиданности я аж зажмурилась. Когда раскрыла глаза и торопливо осмотрелась – ахнула.
Я находилась в странном, похожем то ли на военный бункер, то ли на допотопный подвал помещении. Окон не было. То, что помещение закрытое, свидетельствовали мощные стены с древней кирпичной кладкой. Такая же кладка была у нас в Женеве, на базилике Пресвятой Девы Марии. Старинная и очень крепкая. Такую не прошибёшь ничем. Раньше ведь на века умели строить.
Осматриваясь, я вдруг поняла, что больше так не мёрзну. Более того, мне даже стало довольно тепло. Не так чтобы уж очень, но сносно. Возле рычага (это оказался не штырь, а рычаг), виднелся выход от трубы и оттуда потоками шел умеренно теплый воздух. Я подошла ближе погреться.
Пока грелась, смотрела. Странный бункер представлял собой длинное-длинное помещение, в одной стороне которого зиял вход куда-то, а в другой – терялся во тьме. Рассмотреть, что там, я не успела – внезапно свет погас, и помещение погрузилась во тьму.
От возмущения я топнула ногой. Первый раз в жизни я не могла сдержаться. Поэтому выразилась крайне экспрессивно, чего раньше никогда себе не позволяла.
Мой голос прозвучал глухо, отскакивая от стен.
Ответом была звенящая тишина.
Никто не отозвался на мой голос. Мои тюремщики или не услышали меня, или проигнорировали.
Минуты проходили. Прождав немного, я поняла, что света так и не будет.
Тогда я попробовала опять дёрнуть рычаг. К моему удивлению, он снова легко поддался и всё повторилось заново: опять зажегся свет, пошло тепло. Буквально через пару минут что-то щёлкнуло и свет погас.
Обычно я редко матерюсь, а тут опять прямо от души приложила, не выбирая выражений.
Какая-то ерунда!
Если свет и тепло идёт только тогда, когда я дёргаю за рычаг, а дёргала я его примерно с интервалом в пять минут, то, если это продолжится, очень быстро я устану, возможно, потеряю сознание или даже усну от усталости и все станет опять ледяным и тёмным.
Такая перспектива сильно пугала.
Но, тем не менее, я продолжала дёргать и дёргать.
Нужно было бы сходить к тому выходу и глянуть, что там, но я боялась, что, если прекращу дёргать, станет темно и я заблужусь и потом не смогу найти ни выход, ни рычаг. Опять же, там могут быть крысы…
Но просто сидеть и ждать, когда придёт время дёргать, было скучно, и я решила сделать ревизию своего имущества.
Кстати, сидела я сперва на полу, где было меньше грязи. Зато потом, когда свет стал ярче, обнаружила небольшой деревянный топчан. Он тоже был достаточно замусолен, но всё же там было лучше, чем на холодном бетоне, поэтому я перебазировалась пока туда.
Когда я сюда попала, у меня была только сумочка и стопка книг, которые пихнул мне скотина Больц. Чемодан с личными вещами вырвал тот мужчина.
Сволочь он!
И к чёрту книги!
Я не знаю, как скоро мои тюремщики придут за мной, поэтому мне сейчас нужны вещи первой необходимости и ценные вещи: вдруг придётся договариваться с похитителями. Денег у меня всё равно не было.
Итак, я раскрыла сумочку. В последнее время я носила небольшую, примерно пятнадцать сантиметров. Мадлен когда-то переубедила меня, что большая сумка – для домохозяек, а роскошная дама должна ходить исключительно с маленькой. Так она выглядит моложе. Ходить совсем уж с маленькой я не могла, мне постоянно что-то было нужно, поэтому пошла на компромисс – носила среднюю сумку.
Женская сумочка – целая Вселенная. Я криво ухмыльнулась, вспомнив, как Геннадий, мой первый муж, еще при жизни в Советском Союзе, всегда шутил по этому поводу. А однажды он сунул в мою сумку гантель и разводной ключ. И я так и носила почти две недели всю эту тяжесть, не понимая, почему же так сильно устают руки. Как-то, на работе, мне срочно нужно было что-то найти в сумке, и я, чтобы не перерывать всё содержимое, просто вывалила всё на стол. Каково же было моё удивление обнаружить весь этот металлолом, который я таскала все это время. Самое обидное, что Геннадий совершенно не чувствовал себя виноватым. Наоборот, именно меня он обвинил в халатности и разгильдяйстве, недостойном советского человека.
Я вздохнула.
Как давно всё это было!
Я хлюпнула носом и приготовилась разреветься.
Но тут сердце тревожно ёкнуло, и я поняла, что у меня выработался условный рефлекс – сейчас свет погаснет. Бросив всё, я торопливо подбежала к рычагу и дёрнула.
Фух! Успела.
Ладно, надо продолжить.
Этот забег и всплеск адреналина смыли мою грусть. Досада отступила, и я опять раскрыла сумочку и аккуратно вытряхнула содержимое на деревянную поверхность топчана.
Итак, в моей сумочке было: небольшая катушка белых ниток с иголкой (хорошо! пригодится), подсохшие зефирки Schokokuss в небрежно разорванной бумажной коробочке (уже хоть что-то), засохший бутерброд с сыром, который ещё вчера утром сунула мне заботливая Мадлен, а я замоталась и совершенно забыла съесть (это тоже хорошо, ведь еды здесь нету, и, возможно, это поможет мне продержаться хоть какое-то время), кошелёк с несколькими мелкими купюрами, что удалось сэкономить за ужин (чёртов бюргер!), витая золотая цепочка со сломанным замочком, которую я всё забывала отдать на починку ювелиру, две роговые пуговицы (уже не помню, откуда они взялись: одна – большая и плоская, от мужского пальто, вторая – небольшая «под жемчуг», на металлической ножке), начатый тюбик перламутровой помады, блеск для губ (да, я носила и то, и то, под настроение), расчёска, круглая металлическая коробочка с мятными леденцами (их осталось три штуки), зеркальце (настолько маленькое, что видно было лишь один глаз, зато его носить было удобно), полфлакона духов «Givenchy III», ключ от квартиры, две таблетки анальгина и прочая ерунда.
В общем, всякий женский хлам. Ерундистика. Ничего, что поможет мне выжить, пока меня не найдут. То, что меня найдут, я не сомневалась. Зная, что Больц отдал мне ценные книги для оценки, я верила, что если я не появлюсь, то уже сегодня-завтра он поставит на уши всю полицию и они перероют все окрестности, и меня найдут.
Не понятно, зачем меня похитили? Выкуп за меня никто не даст.
Я вздохнула.
Время приближалось к опасной черте. Нужно дёргать за рычаг. С трудом я поднялась на ноги и поковыляла к рычагу.
Опять успела.
На гудящих ногах я вернулась обратно к топчану. Нет. Так дело не пойдёт. Я осмотрела ноги – они опухли в щиколотках от хождения на каблуках. Я всегда носила очень высокие каблуки, иногда и подошва туфель была на платформе. Вот и сейчас на ногах у меня были легкомысленные босоножки перламутрового цвета, на каблуках в девять сантиметров. Ремешки были очень узкими, и в целом босоножки были неустойчивыми и неудобными. В них было очень тяжело ходить. Но зато походка казалась беззащитно-женственной и красивой. Кроме того, они так шли к этому платью. Да и к любому моему платью они безумно шли.
Сейчас меня всё равно никто не видит. Но я не снимала их.
Во-первых, сюда могли внезапно войти, а я предстану перед посторонними людьми в жалком виде. Нет. Не бывать этому!
Кроме того, пол был ужасным, неровным, из отвратительного бетона. Вполне можно было наступить на какую-то ерунду и поранить ногу. А у меня ничего из медикаментов с собой нету, кроме анальгина.
Между тем я продолжила осмотр. Кроме сумочки, у меня оказалась французская булавка, приколотая под воротничок (чтоб не сглазили). Я в это не верю, но Мадлен меня приучила носить. Кроме того, на руке у меня был браслет, правда тонкий и серебряный, но всё равно. Стоил он немного, мне его Бенджамин подарил в пору нашего букетно-конфетного периода. Этот браслет и массивное кольцо с желтоватым непальским топазом – вот и всё, что оставалось у меня от него. Кольцо я заложила в ломбарде, когда пришлось оплачивать лечение его и потом Мадлен. А вот браслет остался. Я не спешила расставаться с ним. Он был симпатичным и напоминал мне о том времени, когда я была красива и желанна. Когда всё было так хорошо…
Разболелась голова. У меня в сумочке был анальгин. Там оставалось ещё две таблетки. Но я решила терпеть, сколько смогу. Непонятно, когда меня отсюда выпустят. Может, вообще – никогда. Поэтому таблетки нужно приберечь.
В общем, надо терпеть.
Я потёрла виски, помассировала «вдовий горбик» между шеей и спиной. Боль чуть отступила, но продолжала тянуть тупой болью, отдавая под правой лопаткой. Ладно, уже лучше. Надо будет периодически делать себе массаж. Сказывалось неудобное сидение на топчане. Но альтернатив не было.
Опять накатила паника. И я зарыдала. Вот так, без всякого явного повода, слёзы побежали по щекам, капая на грудь. Видимо, накопились напряжение, страх и тревожность, и вот сейчас всё вылилось в полноценную истерику. Я рыдала вслух. Я выла, плакала и скулила долго. Очень долго. Пока не погас свет. Необходимость дёргать за рычаг подтолкнула меня. А уже через мгновение я ковыляла на распухших ногах к заветному рычагу.
Дёрнула.
Свет и тепло возобновились.
У меня было немного времени, чтобы осмотреть помещение.
И я решила искать выход. Нечего предаваться унынию. Это не поможет. Будет только обезвоживание организма. И я умру.
А умирать не хотелось.
