978-5-17-121430-2
ISBN :Возрастное ограничение : 16
Дата обновления : 14.06.2023
– Как ты угадал? Мама очень любит махровые тюльпаны.
– Просто мне хотелось сделать вам с мамой приятное. А тюльпаны оказались свежими.
– Спасибо, – ещё раз поблагодарила Марина, голос её дрогнул. За спиной подруги Лера показала Тимофею оттопыренный большой палец. Отлично, одним выстрелом попал и в объект, и в подружку. Теперь ещё бы мамашу на свою сторону переманить. Тиф посмотрел на большой, со вкусом упакованный букет махровых тюльпанов и приосанился: он примерно представлял, какой должна быть мама Марины и был готов очаровать её.
Глава 7
Наши дни
Всё складывалось удачно. Растроганная вниманием Тимофея к матери, Марина перестала вести себя, как колючая недотрога, оттаяла и стала простой обаятельной девушкой. Тиф даже увлёкся. Что в общем-то было не удивительно. Марина Васенина оказалась вполне в его вкусе: стройная, невысокая, светловолосая, но при этом кареглазая и смуглая. Ему такие всегда нравились.
Только повадки Марины разительно отличались от того, как вели себя девушки, к которым он привык. Никакого кокетства, ужимок, преувеличенно распахнутых глаз и капризно выпяченных губок. Поначалу Тиф даже терялся. Но потом, кажется, сориентировался. Во всяком случае, над его шутками Марина смеялась, а рассказы о жизни слушала внимательно и с явным сочувствием. Тиф даже поплыл и чуть было не рассказал свою самую обычную, ничем не примечательную биографию, а не подкорректированную и романтизированную версию, которую они вместе с Лёвчиком придумали для прессы, фанатов и – особенно – фанаток. Хорошо, что вовремя опомнился. Незачем никому знать то, как он жил раньше. Не для этого он рвался вперёд и вверх.
Они уже встречались вторую неделю. И Марина явно попала под его обаяние: частым звонкам радовалась, охотно соглашалась на встречи. А уж когда он вызнал у её подружки адрес поликлиники, в которой работала васенинская дочка, и заявился туда с цветами для Марины и несколькими тортами для её коллег, она и вовсе сияла так, что ему даже приятно стало. Раньше ни одну из его пассий не трогали настолько явно такие незамысловатые знаки внимания. Удивительная у Васениных дочка выросла. Даром, что единственная наследница немаленького состояния. Уму непостижимо…
От размышлений Тимофея отвлекла сама Марина, которая шла рядом по тихой улочке центра города.
– Ты и правда любишь то, что делаешь?
– Что? – не понял сначала Тиф.
– Ну, свою музыку, выступления…
– А! Да, пожалуй. Особенно, когда удаётся ещё и заработать. – Тимофей уже достаточно изучил Марину, поэтому, хотя и говорил чистую правду, но, на всякий случай, шутливым тоном. Чтобы она не решила, что он меркантилен. – А ты что, не любишь свою работу? – с сочувствием в голосе поинтересовался он, потому что в каком-то телевизионном шоу слышал, что людям больше всего нравится говорить о себе, и теперь старательно использовал эту информацию в своих целях.
Марина улыбнулась:
– Люблю. Даже очень. Но среди моих знакомых мало таких. В основном все будто повинность отбывают. А вот моя бабушка всегда говорит, что самое большое счастье – делать, что любишь, и любить то, что делаешь. Тогда жизнь не проходит даром…
– Мудрая у тебя бабушка. Это по папе или по маме?
– Ни то, ни другое. Она нам дальняя родня и крёстная мать моего папы. Но я у неё в детстве каждое лето проводила. Мои родные бабушки умерли давно. А Пелагея Васильевна наша самой родной и близкой стала. Она потрясающая. Войну помнит, хотя и девочкой ещё была. И даже довоенное время…
– Да ты что? И как у нас в городе было до войны?
– Не знаю. Она не в городе живёт, в области, в старинном селе. Вернее, даже не в самом, а на хуторе неподалёку. Её дом в лесу стоит. На самом берегу реки. Так что в городе она и не бывала до войны. А про их места рассказывала, конечно. Для меня эти истории в детстве вместо сказок были.
– Ничего себе сказки! Про раскулачивание и коллективизацию?
– Ну, про это она не рассказывает, не любит. У них в селе батюшку арестовали и сослали со всей семьёй. Говорят, батюшка в лагерях сгинул. А что с матушкой и детьми их стало – неизвестно. Об этом я не от неё, от других слышала. А она про людей, про любовь и верность, про доброту рассказывала всегда… Я же девочка, мне про это интересно. Хотя… про это всем должно быть интересно. Но не у всех такие бабушки, как моя Пелагея. Не всем так повезло…
– И что же она про любовь рассказывает? – Тимофей не удержался от малой толики сарказма. Он считал стариков пережитком прошлого, чувства, опыт и знания которых не имели для него никакой ценности. Но Марина, похоже, ничего такого в его голосе не услышала и спокойно продолжила:
– До войны, ещё подростком, бабушка влюбилась в парня из их села. А он погиб на фронте. И она замуж не вышла…
– Ещё бы, тогда мужчин-то и не было почти, погибли же…
– Дело не в этом, – не соглашаясь, покачала головой Марина. К бабушке сватались. Она красивая была. Я фотографии её люблю смотреть. Их мало, но абсолютно на каждой она такая, что от неё глаз не отвести. Так что желающие были. И не один. Но она сама не хотела. Любила она своего Ивана очень…
– Это не сказка. Это какая-то трагедия. Всю жизнь одной куковать из-за детской любви…
– Нет, бабушка говорит, что это не трагедия. Просто нам пока это не понятно. Не доросли, наверное… – Девушка задумалась, и некоторое время они шли в молчании. Вскоре Марина тихо и неторопливо продолжила:
– Или вот ещё одна история про любовь, которую мне бабушка Пелагея рассказывала. У них в селе есть храм. Его в конце тридцатых годов закрыли, а многие иконы выкинули в реку…
– Удивительная бесхозяйственность, – неодобрительно поморщился Тиф.
– Но иконы не погибли… – словно не слыша его, рассказывала дальше Марина. – Их моя Пелагея и её бабушка из реки вытащили, высушили и спрятали у себя в доме.
– Ничего себе! И они до сих пор у твоей бабушки?
– Нет. Это и есть история любви…
Глава 8
1941 год
Приближалось Успение Божией Матери. Уже дозревали яблоки, сияли на вечернем солнце розовыми или медово-белыми боками. Пелагея мыла в тазике посуду и любовалась ими.
– Да уж, красота-то, какая, – согласилась с её молчаливым восхищением приметливая бабушка. – И как только люди в такой красоте могут такие злодейства творить?
– Так, может, у них, у фашистов этих, нет такой красоты в стране?
– Как так нет? Быть того не может! Чтобы Господь кого-то красотой обделил… Вся-вся Земля, каждый уголок красивы…
– И Антарктида, где вечные снега? – не поверила Пелагея, которая любила весну и лето больше, чем зиму.
– И Антарктида, – убеждённо кивнула бабушка. – Это ж какое великолепие: белым-бело всё, ни травинки, ни соринки…
За калиткой кашлянули, Прасковья с внучкой обернулись на звук, и Пелагея едва не вскрикнула от неожиданности: у забора стояла мать Ивана, бледная и взволнованная. Увидев, что её заметили, женщина несмело улыбнулась:
– Здравствуй, Прасковья.
– И ты здравствуй, Наталья.
– Ваня мой на фронт ушёл, добровольцем… – выдавила из себя, словно через силу, женщина, и лицо её болезненно искривилось. Пелагея тихонько жалобно вскрикнула и тут же закрыла ладонью рот, испугавшись, что её услышали. Но бабушке и матери Ивана было не до неё. Бабушка вытерла руки фартуком и уважительно и сочувственно произнесла:
– Хорошего парня ты вырастила, Наталья.
Мать Ивана как будто не расслышала её. Она нервно покусала губы, оглянулась на молчаливый лес и тихо сказала:
– Прасковья, я знаю, ты иконы из нашего храма спасла… Не спрашивай откуда… Знаю – и всё.
Пелагея бросила испуганный взгляд на бабушку. Та молчала. Мать Ивана шагнула к ней, схватила её за руку и зашептала нервно, страстно:
– Я тебя Христом Богом прошу, дай мне одну! У нас ведь даже самой маленькой не осталось, муж все вынес и дел куда-то, а я не помешала… А теперь муж в могиле, сын на войне… Боюсь, если война затянется, и младший вслед за старшим уйдёт… Сердце болит, мочи нет терпеть. Хочу с Богом поговорить, а не могу… Стены в доме пустые… А я так давно в храме не была, что и не помню… ликов Их не помню…
Пелагея снова испуганно прикрыла рот ладонью, а бабушка молча кивнула и ушла в дом. Её не было несколько минут. За всё это время мать Ивана не проронила ни слова. Пелагея сначала тяготилась молчанием и всё порывалась сказать хоть что-то, но посмотрела в застывшее, отрешённое лицо женщины и не стала.
Наконец на крыльцо вышла бабушка. Пелагея за годы, прошедшие с того дня, когда река вынесла на неё иконы, каждый образ изучила до трещинки, до мельчайшего мазка и даже издалека поняла, что бабушка выбрала Иверскую Божию Матерь старинного письма. Пелагея этот красивый светлый образ очень любила и сейчас была благодарна бабушке за то, что она не пожалела его. Для матери Ивана она бы тоже выбрала именно эту икону.
Наталья, увидев прекрасный лик, судорожно вздохнула, сделала несколько шагов вперёд, достала из-за пазухи белоснежное, красиво вышитое льняное полотенце и приняла образ в него. На глазах её появились слёзы. Она отёрла их тыльной стороной ладони и горячо прижалась к иконе сухими губами, а потом лбом. Так она простояла какое-то время. Бабушка и Пелагея молчали. Девочка только чувствовала, как со страшной силой долбится о рёбра сердце и сжимается горло.
Наконец Наталья ласкающими движениями завернула образ в полотенце и спрятала под одежду.
– Спасибо тебе, Прасковья. И за то, что не побоялась спасти, и за то, что пожалела меня сейчас.
Женщина повернулась, чтобы уйти, но бабушка ей вслед сказала:
– Пусть пока останется у тебя. Но, когда храм откроют, надо будет вернуть. Если меня не будет, тебе Пелагея напомнит. Обещай, что вернёшь. И детям своим накажи.
– Обещаю, – кивнула женщина. – Обещаю.
– Ну, тогда иди с Богом. А я за Ваню молиться буду.
Наталья поклонилась и пошла прочь, не поднимая головы. Пелагея зашептала ей вслед молитву, бабушка подошла, встала рядом, притянув внучку к себе, и тоже стала молиться. Девочка расслышала в её шёпоте имя Иоанн и благодарно прижалась к старушке, но ничего говорить не стала. Всё и так было понятно.
* * *
Ночью Пелагея никак не могла уснуть. Все мысли её были там, на фронте, рядом с Иваном. Из их села многие мужчины ушли воевать, и почтальонка Тоня уже принёсла несколько дней назад первые похоронки. Теперь война даже детям перестала казаться чем-то далёким и ненастоящим.
И Пелагея, лёжа и глядя на образа в углу, думала о том, как страшно, холодно и бесприютно, наверное, там, на фронте, Ивану, как он скучает по матери, брату и родному дому. По ней он, конечно, не скучал, он её и не замечал толком. Но сейчас Пелагее это было неважно. Главное, чтобы он жил. А её или какую другую Иван любит – всё равно. Лишь бы жил.
Пелагея приподнялась на локте и прислушалась. Бабушка мерно дышала в своём углу. Девочка тихо-тихо встала и пошла к лестнице на чердак. В маленькое оконце светила луна, и иконы были немного видны. Пелагея опустилась на колени и принялась горячо шептать слова молитвы.
Осторожные шаги, как ни были они легки, разбудили Прасковью. Старушка встала с постели, вздохнула и пошла следом за внучкой. С трудом поднявшись на чердак, она затеплила лампадку и опустилась рядом с Пелагеей. Легли они уже под утро.
– Бабушка, – позвала со своего места Пелагея. – Вот они там воюют. А мы… Чем мы можем помочь?
Прасковья помолчала, не зная, как объяснить то, что знала. Но потом всё же сказала:
– То, что ты сегодня делала, это и есть помощь. Плохо, что не все это понимают…
Пелагея не ответила, но её дыхание стало ровным и спокойным. Прасковья перекрестила внучку и закрыла глаза.
Глава 9
Наше время
Кирилл с доброжелательным интересом разглядывал Рукавишникова. Тот за прошедшие годы изменился так сильно, что, Иртышёв, хотя и наверняка узнал бы его при случайной встрече, всё же не мог понять, как из вихрастого весёлого подростка получился такой лысый важный дядька, которому можно дать все пятьдесят, а никак не тридцать два. Сёмка, словно прочтя его мысли, поинтересовался:
– А сколько лет-то мы с тобой не виделись?
– Пятнадцать. С выпускного.
– Да, точно. Ты, как уехал в Москву в институт поступать, так больше и не возвращался…
– К родителям приезжал иногда. Ненадолго. А так всё больше в экспедициях, – зачем-то объяснил Кирилл.
Семён восторженно закатил глаза.
– Ещё бы, с такими мастерами работаешь. Я все твои фильмы смотрел. Молодец ты, Кир. Не зря столько призов за операторскую работу получил. Не грустно всё это оставлять?
– Грустно, – не стал отнекиваться Кирилл.
Сёмка посмотрел испытующе и кивнул: понимаю, мол. За неожиданную деликатность Кирилл был ему очень благодарен.
– Я знаю, что ты никогда на телевидении не работал. Специфика у нас своя, конечно. Но ты справишься… – то ли спросил, то ли утвердительно заметил Семён.
– Я тут с ребятами уже пообщался, кое-какие советы они мне дали. Думаю, сориентируюсь что да как.
Семён не выдержал, встал и начал важно выхаживать по своему большому и ужасно стильному кабинету, радостно потирая руки:
– Да наверняка! Ох, Кир, как же ты меня выручил! Представляешь, наш предыдущий оператор с ума сошёл, решил в декрет уйти. Жена у него бизнесом занимается, ей некогда с дитём сидеть. Вот он и надумал её подменить. А нас в последний момент предупредил. И что делать прикажешь?!
Кириллу стало смешно, и он, стараясь не показать этого, с мягкой улыбкой ответил:
– Дети – это хорошо.
Семён всплеснул руками, сразу растеряв всю свою начальственную важность:
– Да кто ж спорит-то?! Хорошо, конечно. Но мне-то как быть? У нас масштабы не московские и даже не питерские. Ведь каждый специалист на счету. Потому как кто более-менее талантливый, так сразу нос задирает и норовит в столицы укатить. И выбора никакого… Так что ты очень кстати… Ой, прости, я что-то не то говорю… – Семён смутился. – Как жаль, что тётя Мила…
– Спасибо, Сём. Давай не будем…
– Давай… Ну, когда ты сможешь выйти?
– Да хоть завтра.
– Вот здорово! – по-детски обрадовался Семён, ненадолго став похожим на себя же, но только пятнадцати-, а то и двадцатилетней давности, и, когда Кирилл поднялся, засеменил впереди него, норовя предупредительно открыть дверь.
– Сём, я не барышня, – напомнил приятелю детства Кирилл. – Сам могу.
– Да, конечно, можешь! – радостно согласился Сёмка. – Но меня распирает ликование. Такого оператора отхватил! Сам Иртышёв с нами согласился работать! Конкуренты могут вешаться, травиться и стреляться…
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом