сидит и курит свою изгрызенную сигару.
Волк-одиночка?
Японский хикикомори?
Да ты и сам найти синонимов смог бы пару.
И здесь не то чтобы всем браслеты, а мне вериги,
не то чтоб всем золотые горы,
а мне два гроша.
Молчать с тобою дороже всяких гортанных криков,
не-мой хороший.
С тобой бы ехать туда, где паспорт, билет и виза –
не важный нынче аксессуар, а бумажный мусор.
Голосовать перелетным стаям.
Читать лав-изы,
качать на плеер полифонических новых музык
от исполнителей Шума Волн
и Морского Ветра.
Я там была, и сама с собою вела беседы,
с собою чокаясь субтропических фруктов цедрой,
и было круто. И было сладко. Тебе всё это
я бы спела не хуже, чем Данте для Беатриче,
но по канону мне
присуждены роли Данте.
Ты не дари мне букетов роз
и духов от Ricci.
Я буду вечно
твоим несбывшимся Команданте.
С чего бы?
Если ты – кольцо, то оно – в огне, значит – буду тигр:
видно, быстро я вырастаю из неопасных игр.
Если я – кольцо, не рожден еще безымянный перст,
чтоб его носить, не умеючи обходиться без.
Если мы – кольцо, то такое, что не составит круг:
навидалась я этих новых мод на витринах рук.
Так с чего бы вдруг?
«Мы плохо учили прошедшего времени правила…»
Мы плохо учили прошедшего времени правила,
хотя выпускались оба с дипломами красными.
Дорога назад меня и тебя за край вела
на три неизведанных буквы
в далёко «прекрасное».
Попробуй списать, с зарубки на сердце – шпаргалочки
контрольную по прошедшему и настоящему.
Довольствуйся тройкой, поставленной только для галочки.
Ошибки мои
вчера показали по ящику.
Такой черно-белой «Радуге» старой.
Помехами.
А где-то за окнами выли сирены полиции,
гоняясь за голубями и неумехами.
Остались, как были –
бездействующими лицами.
В пьесе, которая не разойдется билетами,
первополосной статьей театральных журнальчиков…
Содрав до крови
свои ноги твоими штиблетами,
я добралась до звезды
через тернии мальчиков.
Мой больше уже не хороший, давай по-хорошему
тетради о прошлом зароем вот тут, под березками.
Дороги заполнятся легшими замертво кошками,
упившимися до отвала
мышиными
слезками…
«Мой корабль машет белым флагом в твоем порту…»
Мой корабль машет белым флагом в твоем порту,
хочет сдаться на милость, милостыню не просит.
Я кручу штурвал, как чупа-чупс во рту,
как заправский моряк, себе продымивший проседь.
Ты просил сочинить письмо про житьё-бытьё?
Я макаю перо в перерезанное запястье
и пишу тебе: заканчивается питьё,
потому что вчера побывали у черта в пасти,
где вода к полудню становится кипятком.
Капитанская бескозырка висит на юкке.
По песку там передвигаются лишь бегом.
Мы с тобой, видать, отдыхаем на разном юге.
Море мне доверяет секреты, один помог –
например, проехать меж Харибдой и Сциллой.
Так, тряхнуло раз, и китель слегка промок.
И не шли голубей для писем: на них бациллы.
Бог раскручивает юлою земную ось:
у меня девять баллов, у тебя – на столе ризотто.
Я приехала в крайний раз, повидаться вскользь,
прочитай, когда я скроюсь за горизонтом.
У меня по жилам градусницкая ртуть
от того, что вокруг одни дураки и дуры.
В первом классе я, помню, склеила паспарту,
а сегодня он треснул по швам от литературы,
той, что тебе все недосуг прочесть…
Потому что сложил ты руки, да нос повесил.
Капитан, никому пока не отдавший честь,
отправляется к новым портам, городам и весям.
«Я все еще помню…»
Я все еще помню
твои лохматые,
твой черный в чашке с отбитым краем,
твои разбросанные измятые
по всей берлоге.
My candles are crying
for you. Гашу по тебе вторую,
по фотографиям мышкой клацая,
тебя немного себе ворую
по чуть надтреснутой декламации.
В твой твердокаменный пирс портовый
мой океан
разобьется
брызгами.
Мои с накрашенными в бордовый
скучают так по твоим
обгрызанным,
и по лохматым, и по измятым,
что упорядочить западло.
Да будет чай для тебя – с мятой
и бездорожье твое светло.
Мои разбиты напропалую
войска, и конные стали
пешими.
Нет, не люблю тебя.
Не целую.
Тебя довылюбить
не успевшая.
«За улыбки…»
За улыбки,
Человек,
спасибо,
что не тают снегом прошлогодним.
Как поют… «Плацебо» ли? «Пласибо»?
Every me and every you* * *, негодник.
С кем бы мы ни перецеловались,
с кем бы под будильник ни проснулись –
это все такая, к черту, малость,
в точке перекрестка
наших улиц.
Прожигая небеса из ситца
сигаретой с ароматом мая,
я ношу тебя железным сердцем
под одеждой,
на ночь не снимая.
Это не про нас писал Замятин.
Нету «Нас»,
Есть Я.
И Ты.
И Ветер
между нами,
и следы от вмятин
на машине, дремлющей в кювете.
Мы стоим над пропастью
и смотрим,
как руины красятся рассветом.
Что за этим тридевятым морем –
нам еще лишь предстоит
разведать…
Мы – как черный чай с лимонной долькой,
крепкий, потому что стали старше.
Человек,
нас связывает столько,
что забыть подробности –
не страшно.
Аствацатуризация
