13
Гостиница Василия Андреева на Большой Садовой улице относилась ко 2-му разряду. То есть служила пристанищем для гостей не слишком взыскательных, которым важнее сэкономить, чем получить столичный шик. Номера были простые, но чистые, можно заказать в номер самовар с закусками или обед с кухни. За проживание дольше месяца давали такую скидку, что выгоднее оставаться в номере, чем снимать квартиру в доходном доме.
За место горничной Таня держалась. Как не держаться, когда мечта исполнилась. Служить в гостинице лучше, чем прислугой в семье. Усвоила на горьком опыте. Скажем, сговорится на жалованье 12 рублей в месяц, честно трудится, жалованье не платят под любым предлогом. Она просит расчёт, а ей выдают рубль: дескать, скажи спасибо и на этом, ещё должна. Там украла, тут сдачу не отдала, и вообще не за что платить. А Таня за себя трудилась, за кухарку и уборку делала. Такая неблагодарность.
С одного места уйдёшь – другое сыщешь не сразу без рекомендательных писем. Надо давать объявление в газету: «Одной прислуги желаю получить место». Их там множество на странице пропечатано. За это ещё рубль отдай. Наконец пригласят, приходишь в новый дом, а там опять упрёки и обман. На Рождество подарков не дождёшься. Недаром в столице множество прислуги после зимних праздников меняет место. Долго не служат: месяца три, от силы – пять. Тяжко и голодно быть прислугой. А в гостинице хорошо: жалованье платят аккуратно, да ещё постояльцы на чай подкинут.
Послушно став на четыре дня больной, Таня пришла к владельцу просить прощения. Хозяин простил, взял немного, Тане не жалко. С неё не убудет. Чего жалеть, дело привычное.
В комнате прислуги она надела форменное платье с белым фартуком, нацепила коронку в волосы, поднялась на этаж, повстречала Лидку, занятую уборкой коридора. Горничные по-свойски обнялись.
– Ну как, подруга, жива? – спросила Лидка.
– Что нам будет, – ответила Таня.
– Выглядишь цветочком майским, будто и не хворала.
– Да ну тебя, еле ноги переставляю.
– А по тебе и не скажешь, краля… Ладно, что уж, мы понимаем-с. – Лидка подмигнула, намекая, какая болезнь одолела: сердечная, какая ещё девок мучит.
– До сих пор в груди заложено. – Таня с усилием кашлянула.
– Он-то что? – Подруга мотнула головой к потолку, где на последнем этаже находились помещения хозяина. – Не шибко серчал?
Таня улыбнулась.
– Как всегда, простил, – и оправила фартук.
– Ладно… Нам не привыкать.
– Это верно… Что у нас?
Лидка сообщила новости. В лучший номер на этаже, пятый, въехала московская генеральша с дочерью. В третьем поселился симпатичный молодой человек, да вот со вчерашнего не возвращался, загулял, видать. В четвёртом тоже жилец новый из Москвы, на вид скромный, тихий. А так все слава богу.
– Что генеральша у нас забыла? – спросила Танька, исполняя священную обязанность прислуги: посплетничать.
– Сама в толк не возьму. Им бы в «Англии» или «Эрмитаже», а они к нам вселились. Так с виду скромные, без гонора.
– Спасибо, подруга, с меня причитается, как жалованье выплатят.
– Чего уж там, в четверг и пятницу за тебя Симка помогла, с ней и сочтись, – Лидка ткнула в бок.
– Значит, Симка выручала? – спросила Таня, забирая метёлку. – Свезло мне.
Она вымела ковровую дорожку потёрто-красного цвета, обмахнула тряпкой пальму, что скучала в кадке в углу, стала протирать подоконник. Не сразу заглянула в окно. Как заглянула, так и замерла. Глаза не обманывали: знак появился. Во всей красе. Прямо на людях. Вот это сила… Чего теперь ждать?
Кто-то тронул за плечо. Таня вздрогнула.
– Ты чего? – спросила Лидка. – Нездоровится – так иди домой, я управлюсь.
– Нет… Нет… Ничего, – отвечала Таня. Об этом даже подруга не должна знать.
Будто догадавшись, Лидка глянула в окно, ничего не поняла.
– Мороз-то какой, – сказала она.
– Зима злится.
– Танюш, сбегаю к своему? – Лидка шаловливо толкнула её плечиком.
– Сбегай… Я сама управлюсь…
– Вот спасибо, удружила… К часу подай генеральше закуски с морсом. Заказано.
– Не забуду, не беспокойся.
Лидка обняла подругу, сорвала фартук, убежала.
Таня так и стояла с метёлкой, глядя в окно, думая: «Какая же у них силища. Всё могут, всё им подвластно. Что потребуют в оплату?»
14
Леонид Алексеевич не знал, что и подумать. Начальник сыска прилагал изрядные усилия, наводя нужные связи и знакомства, чтобы быть в курсе всего, что творится в полицейской службе. Однако сегодня утром начальник сыска оплошал. Ни свет ни заря телефонный аппарат, установленный в его квартире, взорвался громом колокольчиков. Телефонировало важное лицо. Телефонировало лично. От него потребовали, нет – хуже: попросили исправить жуткую неправдивость, которую учинили над уважаемым человеком.
Это не самое странное. Странно другое. Во-первых, Шереметьевский, зная важных и влиятельных персон столицы, никогда не слышал имени обиженного. А во?вторых, за него просило столь высокое лицо, что…
В общем, называть его не следовало. Лицо не из Департамента полиции, куда выше: с вершин МВД. Лицо, которое ранее никогда не обращалось напрямик к начальнику сыска. Шереметьевский решил, что услуга ему зачтётся. И со всех ног бросился на Офицерскую улицу.
Он не успел разузнать о визитёре, как в его кабинет без стука вошёл высокий господин мрачного вида, который повёл себя как хозяин. Он представился. Шереметьевский не поверил своим ушам: визитёр оказался владельцем магазинов, торгующих принадлежностями для спорта. И у него такие знакомства? Ну и ну…
О своей беде гость рассказал прямо и жёстко. Не успел закончить, а Леонид Алексеевич уже знал, кто справится: нужен Ванзаров.
С этим субъектом Шереметьевский мучился все четыре года, что занимал место начальника сыска. Хуже Ванзарова нет никого: дерзкий, режет напрямик, высказывает своё мнение, не почитает начальника, с бумагами вечно беспорядок. Да ещё наглый взгляд голубых глаз.
В Ванзарове Леонида Алексеевича раздражало всё: и крепкая медвежья фигура, и соломенный вихор, непокорно падающий на лоб, и особенно усы воронёного отлива. Барышни, конечно, замирали от смазливости физиономии. Шереметьевскому хотелось выдрать вихор с усами. Недавно так хорошо было: Ванзаров без усов, коротко стриженный, выглядел как сбежавший арестант. Ещё шрамы на темечке и лбу [25 - Об этом можно узнать из романа «Лабиринт Ванзарова».]. Теперь не то: волосы отросли, шрамы скрылись, усы торчат.
Весь январь чиновник Ванзаров вёл себя смирно. Будто пересмотрел своё поведение, стал как прочие чиновники сыска: покорные, послушные, обходительные, сдержанные на язык, услужливые. Словно перестал быть занозой в сердце, гадким выскочкой, шилом в мозгу начальника. Выгнать бы пинком под зад. Да только без него не обойтись: у Ванзарова не было нераскрытых дел. Вот пусть расхлёбывает.
За Ванзаровым был послан городовой. Он явился, нацепив скромный вид. Шереметьевский подозревал, что под маской затаился прежний бунтарь и наглец.
– Вот, Фёдор Павлович, позвольте вам представить: чиновник Ванзаров, – сказал Леонид Алексеевич, делая рукой движение, как конферансье, который представляет фокусника.
Ванзаров отдал официальный поклон. Ох, подлец, ох, жулик…
– Ему можно сообщить все обстоятельства.
Развалившись на стуле, высокий господин окинул взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
– А получше нет? – спросил он.
Шереметьевский вынужден был произнести то, что язык отказывался выговорить: это лучший чиновник сыска.
Изображая скромность, Ванзаров сделал мгновенный портрет – одно из тайных орудий, которыми владел. Наряду с главным оружием – психологикой, которая предсказывала поведение человека по чертам характера. А также логикой Сократа, маевтикой и умением прогуливаться в мыслительных дебрях.
Мгновенный портрет сообщил: господину за сорок, выглядит моложе своего возраста, хорошо развит физически, занимается спортом, привык распоряжаться, состоятельный, скорее всего торговец, следит за модой, но не денди, о чём говорят простые короткие усы; любит радости жизни, взрослые дети, домашних животных не держит, вдовец.
– Ну что ж, пусть этот…
Леонид Алексеевич опять осквернил язык похвалами Ванзарову.
– Будьте любезны повторить то, что рассказали мне, – закончил он.
Куртиц громогласно прочистил горло:
– Дело проще некуда. Моего сына убили, убили публично, можно сказать на виду у всех. А ваш идиот пристав посчитал смертью от естественных причин. Только подумайте!
Ванзаров позволил себе немой вопрос. Как подобает послушному чиновнику.
– Пристав 4-го участка Спасской части, возможно, ошибся, – вслух ответил Шереметьевский.
– Не «возможно, ошибся», а совершил гнусное преступление! – заявил Куртиц. – Его надо предать суду. Или отдать в дом умалишённых как идиота.
Крепким выражениям Шереметьевский лишь смиренно улыбнулся. И метнул Ванзарову немой приказ: «Да начинайте же!»
– В вашего сына стреляли?
– Ещё не хватало!
– Ударили ножом?
– Кто бы посмел…
– Прошу прощения, как публично был убит ваш сын?
Куртиц издал звук умирающего зверя:
– Катался на катке, упал замертво.
– На каком катке?
– На нашем! – рявкнул Куртиц, будто полиции должно быть известно. – Каток Общества любителей бега на коньках…
– Почему решили, что вашего сына убили?
– Молодой, здоровый, крепкий юноша, спортсмен-конькобежец, который выступает в фигурном катании на коньках, вдруг падает мёртвым. Что можно подумать?
– Внезапная смерть без видимых причин, к сожалению, случается.
– Только не мой сын.
– Что написал в заключении участковый доктор?
Куртиц шмякнул кулаком по столу так, что бронзовая чернильница подскочила. Шереметьевский счёл пустяком: нервничает обиженный господин.
– Участковый доктор идиот! – заявил Куртиц. – Лыка не вязал.
Порыв гнева добавил в мгновенный портрет деталь: господин не умеет себя сдерживать, не владеет нервами, позволяет бесконтрольные всплески эмоций.
– Необходимо подробно расспросить вас о сыне.
Куртиц вытащил карманные часы.
– У меня мало времени, слишком долго ждал вас, Ванзаров. Спешу на вокзал, надо встретить важного гостя. Часа через три, нет – четыре приезжайте ко мне. – Он назвал дом на Вознесенском проспекте. – Прежде осмотрите тело моего сына как следует… Послал к вам на квартиру посыльного…
– Зачем? – спросил Ванзаров, зная, что адрес сдал Шереметьевский.
– Вручить гостевой билет нашего общества. Без него на каток не пустят.
Ванзаров не стал огорчать нервного господина тем, что полиция может войти на любой каток. Даже знаменитого общества. Если полиции будет надо. Ну а билет… Редкий случай, когда Тухле повезло. Сбудется его мечта.
Не прощаясь, Куртиц вышел из кабинета.
С видимым облегчением Леонид Алексеевич плюхнулся на своё кресло, в которое не смел присесть при госте. Так и стоял гостеприимно.
– Родион Георгиевич, вам ясно, с кем придётся иметь дело? – спросил он крайне любезно.
– Безусловно, – ответил Ванзаров. – Торговец?
– Да, владеет магазинами спортивных товаров «Куртиц и сыновья», – ответил Шереметьевский, не понимая, как Ванзаров узнал. – Бывали у него в магазине?
– Никогда. – Ванзаров в самом деле не слышал о такой фирме.
Шереметьевский не стал унижаться, прося раскрыть фокус. Ещё чего не хватало! Отдал приказ: разобраться и выяснить. Приставу 4-го Спасского участка телефонирует лично, приведёт в чувство: к сожалению, он действительно идиот. Точнее – пройдоха. Ванзарову остаётся сущая мелочь: найти убийцу. А лучше подтвердить естественную смерть.
Трёх дней должно быть достаточно.
15
