Тухле не хватало фантазии. Вернее, ему не хватало денег и положения. Любые идеи, которые приходили на ум, заканчивались на капитале или чинах. Без них на каток не попасть. В горячности он надумал упасть в ноги к жене. Такой поступок выглядел недостойным: просить помощи у брошенной женщины, чтобы обрести счастье с другой. Так римляне не поступают. Юлий Цезарь его осудит.
Бродя по квартире в халате, Тухля то и дело поглядывал в окно. Каток будто дразнил: ну как, сможешь? Или кишка тонка…
Тухля не отвечал наглому льду. В его голове разгорались картины, знакомые каждому ребёнку: вот он находит клад золота, вот захватывает корабль, полный драгоценностей, вот получает в банке миллионное наследство, вот становится королём…
Сладкие грёзы разрушил дверной колокольчик. Наверняка Ванзаров вернулся, ленится открыть своим ключом. Делая большую любезность другу, Тухля прошлёпал к двери.
– Сам не мог, что ли, – начал он, распахивая створку.
За порогом оказался человек в тёплой тужурке, замотанный шарфом так, что виднелись одни глаза.
– Здесь проживает господин Ванзаров? – спросил он гнусавым голосом.
– Здесь, – ответил Тухля. – Только сейчас его нет, он на службе.
– Ему пригласительный билет. – Замотанный протянул плотный конверт. – Передай, любезный, не забудь. Сам будь здоров…
– Спасибо, – невольно ответил Тухля.
Посыльный скрылся по лестнице. Тухля закрыл дверь. И тут понял, что его приняли за слугу. Его… самого Тухова-Юшечкина… Андрея Юрьевича… Знатока Овидия и Цицерона… Мудрейшего и прекрасного… Какая дерзость!
Тухля собрался догнать и объяснить ошибку, но в халате и тапочках бегать по морозу не слишком достойно. Если ты не любовник, который спасается от разъярённого мужа. Такие шалости Тухля не пробовал. Он погрозил кулаком окну. И стал изучать конверт.
Это куда же Ванзарова приглашают?
Соблазн был слишком велик, а клапан не заклеен. Тухля засунул пальцы и вытянул… вытянул… вытянул…
Он не мог поверить, что держит в руках… Нет, не может быть…
Ванзарову прислали гостевой билет на каток Юсупова сада. На обложке красовался типографский заголовок Общества любителей бега на коньках, а под ним на свободной линии чернилами было выведено имя владельца: «Г-н Ванзаров?Р.?Г.».
Какая подлость! Так обмануть друга! Оказывается, Пухля втайне шустрил, юлил и хлопотал, чтобы попасть на каток. И добился успеха. Сам же скрывал от друга, врал в лицо! Вот и верь после этого полиции. Удар в самое сердце.
Нельзя простить такое предательство святой дружбы.
Смяв конверт, Тухля сунул его в карман халата. Тут же сбросил халат с плеч, на манер Цезаря, который срывал пурпурный плащ в гневе, когда римский сенат доводил его до печёнок. В чём Ванзаров преуспел не меньше сената.
Тухля был непреклонен: он, конечно, не Цезарь, но предавший дружбу ещё горько пожалеет… Как говорят римляне в таком случае: factum est factum! [26 - Что сделано, то сделано (лат.).] Ну, или что-то подобное говорят. У них на всё поговорки имеются.
16
Поговаривали, что господин Достоевский поместил в полицейском доме на углу Большой Садовой и Большой Подьяческой улиц место службы известного Порфирия Петровича. Туда к нему являлся небезызвестный Родион Раскольников. Кроме этого сомнительного факта полицейский дом имел пожарную каланчу, с которой обозревалась вся округа, чтобы не пропустить дымок пожара, и вывешивались сигнальные знаки наводнения, тумана и штормового ветра. Под самой каланчой находились служебные помещения Спасской части, 4-й полицейский участок и конюшни, в которых полицейские пролётки соседствовали с пожарной водовозкой. Соседний дом держался за полицейский перекинутой аркой, как дама цепляется за локоть кавалера.
Около арки пара городовых была занята службой. То есть обсуждали нечто такое тревожное, что не заметили, как рядом с ними оказался господин в тёплом пальто и шапке фасона «Рафаэль». Вопросы моды городовых беспокоили мало, а вот прозевать господина не следовало. Опомнившись, они отдали честь удалявшейся спине.
Ванзаров не одолел половины двора, как дверь участка вылетела и со страшным треском шарахнула о стену, а в дверном проёме возникла высокая фигура в модном пальто светлого драпа, распахнутом до пиджака и жилетки, с цветастым галстуком и заколкой. Фигура сжимала жёлтый походный саквояж, а на роскошной седеющей шевелюре несла шляпу мягкого фетра, презирающую мороз. Завершала незабываемый облик никарагуанская сигарилья, от смрада которой разлетались воробьи, мальчишки и беременные женщины.
Кто видел великого криминалиста в гневе, запоминал этот день навсегда, а некоторые отмечали в календаре красным кружочком. Аполлон Григорьевич Лебедев, кто же ещё, как не он, позволял себе немыслимую дерзость: дураков называть в лицо дураками, а дураков упёртых охлаждать броском в ближайшую петербургскую речку или канал, благо таких поблизости множество. Что случилось с одним неумным приставом. Ужасная репутация Лебедева помогала ему не тратить времени на убеждения. Хватало движения бровей, чтобы полицейские всех чинов соглашались с его заключением. Опыт и талант Лебедева не допускали ошибок.
Судя по клубам дыма, Аполлон Григорьевич находился в той степени ярости, в какой бык гоняется за тореадором.
– Безмозглый идиот! – заявил он, подходя.
Приветствие Ванзаров не принял на свой счёт. Имелись кандидаты достойнее. Например, Шереметьевский, который рискнул вызвать великого криминалиста в участок. Обычно начальник сыска поручал это своим подчинённым. Никто, кроме него, на такую дерзость в воскресенье не решится.
– Доброе утро, Аполлон Григорьевич, – сказал Ванзаров миролюбиво.
– А! И вас втянули в этот цирк! – гаркнул Лебедев, размахивая сигарой. – Отчего бы не поставить на уши всю полицию!
На таком взводе он мог наговорить лишнего. Даже лучшему другу. Следовало соблюдать осторожность. Ванзаров не боялся, что в порыве гнева может оказаться в Фонтанке. Побороть чиновника сыска никто не смог. Он слишком уважал Лебедева, чтобы дразнить его.
– Что случилось?
– А вы будто не знаете! – Лебедев выпустил облако дыма. Пролетавший голубь упал бы замертво. Если бы пролетел, конечно. – Чудовищная глупость! Безграмотность! Гнать в шею за такое заключение! Надо быть слепым и безмозглым! Патентованный идиот! А ваш начальник просит сделать вскрытие и найти причину. Тоже редкостный идиот!
С этими словами Аполлон Григорьевич махнул рукой, будто разгонял стайку идиотов, и отправил сигарилью в сугроб. Издав звук голодного буйвола, он прошествовал мимо. Останавливать криминалиста так же бесполезно, как вставать на пути паровоза.
Ванзаров вошёл в приёмное отделение участка. Последствия визита Лебедева были заметны. Пристав Коялович утирал багровое лицо платком, участковый доктор Филинов жадно пил из графина. Завидев Ванзарова, пристав скривился, будто ему в спину вонзили шип, заявил, что сыскная полиция может делать что угодно, участок в полном распоряжении, он лично умывает руки. Сунул взмокший платок в карман сюртука [27 - Пристав Коялович имел гражданский чин коллежского советника.] и удалился. Доктор Филинов последовал за ним нетвёрдой походкой, прижимая графин к груди.
Из-за стола дежурного поднялся молодой человек в полицейском кафтане с погонами поручика, подошёл, отдал честь.
– Приветствую, господин Ванзаров, – сказал он напряжённым голосом, будто волновался перед важной персоной.
Чистое лицо с аккуратными усиками, ясный взгляд и шелковистая, чуть длинноватая причёска говорили, что юноша поступил на полицейскую службу недавно. Ещё не избавился от романтических иллюзий. Числится помощником пристава. Ванзаров невольно вспомнил себя пять лет назад. Он слышал, что юношу ругали так, как обычно ругают новичка, не привыкшего к неписаным правилам полицейского участка. Но это пройдёт.
– Рад видеть, господин Бранд, – сказал Ванзаров дружелюбно. – Вам поручено передать дело мне?
– Так точно. – Бранд протянул тонкую папку мутно-синего цвета. Будто пустую.
Ванзаров раскрыл. Внутри оказался одинокий листок с грифом участка, заполненный шатким почерком доктора. Заключение было кратким: смерть от естественной причины.
– Это всё? – спросил он, возвращая папку.
– Так точно… Господин Ванзаров, позвольте дать пояснения?
Поручику было позволено, он продолжил с видимым азартом:
– Странная история, господин Ванзаров. Вчера господин пристав сделал то, что ему было указано, а сегодня перевернулось с ног на голову: мы стали виноваты.
– Кто попросил доктора написать ложное заключение?
– Ну почему же ложное. Не ложное…
– То, что в деле.
– Не просил, буквально приказал. – Бранд понизил голос и оглянулся. – Господин Куртиц, отец погибшего. Как только прибыл на каток, глянул на тело и говорит: «Пишите, что умер сам». Пристав предложил вскрытие сделать, он и слушать не пожелал. С таким господином не поспоришь.
– Как полагаете, что случилось?
Бранд замялся.
– Говорите откровенно, пристав не узнает, – подбодрил Ванзаров.
– Слушаюсь. Полагаю, это не естественная смерть.
– Какие факты?
– Не силён в судебной медицине… Мне кажется… Я бы сказал… – Поручик наконец решился и выпалил: – Это отравление.
– Доказательства?
– Лицо у него будто судорогой сведено, глазные яблоки навыкате, зрачки расширены и ещё… Запах тяжёлый, кислым воняет…
У юноши цепкий глаз.
– Вы прибыли на место происшествия?
– Сопровождал пристава, – уточнил Бранд.
Ванзаров попросил описать, что происходило. И добавил:
– Смените официальный тон, Сергей Николаевич, мы не на приёме в министерстве.
– Слушаюсь! – ответил Бранд и смутился: – Простите, Родион Георгиевич… Значит, так. Прибежал городовой, доложил: в Юсуповом саду кто-то важный умер… Пристав тут же отправился, меня взял, младшего помощника Акулина… Прибыли…
– В котором часу?
– Без десяти час вышли из участка, время нарочно заметил, не позже четверти второго были на катке…
– То есть смерть наступила не позже половины первого.
Бранд согласно кивнул:
– Значит, прибыли… На льду лежит молодой человек, вокруг него толпа, дамы охают: «Ах, Иван Фёдорович, ох, Иван Фёдорович…» Простите… Оказалось, это сын господина Куртица… Стали опрашивать. Все в один голос говорят: Иван Фёдорович катался с барышней, вдруг она закричала на весь каток. А он на льду лежит недвижимый.
– Медицинскую помощь вызвали?
– Так точно… Простите… Вызвали. Доктор прибыл позже нас.
– Что за барышня каталась с Иваном Куртицем?
– Говорят, новенькая…
– Установили личность?
– Так точно… Простите… Некая Гостомыслова… Распорядитель показал, что она впервые на катке появилась.
– В толпе её не было? – спросил Ванзаров.
– Убежала в слезах.
– Составили протоколы опроса свидетелей?
– Так точно… Как положено…
– После распоряжения господина Куртица пристав их изъял.
Прозорливости сыска Бранд молча выразил согласие.
– Смерть была назначена естественной, – добавил он, будто оправдывая поступок пристава.
– Ну раз так, ведите, – сказал Ванзаров.
– Куда? – растерялся поручик.
– В мертвецкую. Шинель наденьте, живому мёрзнуть ни к чему.
Они прошли через двор в одноэтажную пристройку, в которой мертвецы, найденные на территории участка, дожидались своей участи. После визита Лебедева дверь забыли запереть. Распахнув её, Бранд зажёг электрическую лампочку, свисавшую под чёрным колпаком. В помещении было как на улице. На столе, обитом жестью, лежало тело в новенькой венгерке, в облегающих рейтузах, на руках кожаные перчатки, меховая шапочка жалась к правому боку. На вошедших были направлены подрезы, будто стражи охраняли лежащего обнажёнными клинками.
– «Jackson Haynes»! – произнёс Бранд, словно восхищался бриллиантом.
– Это коньки?
– Да, лучшие из лучших.
На лезвии виднелась аккуратная марка «Куртиц и сыновья», нанесённая чёрной краской. Ванзаров переместился к дальнему краю стола. Голова юного Куртица лежала неровно, чуть скосившись к плечу. Признаки, замеченные Брандом, были слишком очевидны. Особенно в неподвижных глазах. Застывшее лицо в крупинках инея походило на ледяную маску. Но даже сведённые мышцы не могли скрыть фамильные черты: Иван Фёдорович походил на своего отца, будто сам господин Куртиц помолодел лет на двадцать.
– Осмотр вещей сделали?
– Никак нет, господин Ванзаров. На катке пристав не разрешил, а потом смысла не было. Искать негде: в костюме для фигурного катания карманов нет. Одет с иголочки, настоящий фигурист.
– Любите конькобежный спорт, отчего сами не катаетесь? – спросил Ванзаров, ощупывая венгерку и находя скрытый кармашек. А в нём что-то твёрдое.
– Неудобно как-то… – ответил Бранд, застенчиво улыбнувшись. – Помощник пристава – и на коньках… В форме нельзя, а когда форму снимал, не припомню… Служба…
Бранд стеснялся признать: переодеваться ему не во что. Гардероб его состоял из шинели, форменного кафтана, шаровар, сапог и дюжины чистых сорочек. К тому же помощник пристава обязан неотлучно находиться на службе: он жил в участке. Какое тут катание.
Засунув пальцы в прорезь потайного кармашка, Ванзаров выудил дверной ключ. С кольца свисала бирка с выдавленной цифрой «3» и надписью «Андреев» вокруг.
Бранд рассматривал с интересом:
– Что это господин Куртиц носит ключ с чужим брелоком?
– Ключ от номера в гостинице, – ответил Ванзаров.
