– Ты же не хочешь сказать…
– Именно это я и говорю. Ты забираешь этих детей с собой в Сан-Мишон.
– Да ты не в своем уме, Габи. Я вас не бро…
– Кто бы ни сидел у нас на хвосте, брат, ему придется нелегко. У нас мало лошадей для малышей, и они, черт возьми, точно не смогут проделать этот путь самостоятельно. Поэтому лучше забирай их и уходи. Мы справимся.
– А если сюда нагрянет чертова армия? Тебе понадобится моя…
– Армии нежити передвигаются пешком, Лаки. Если кто и застанет нас врасплох, это будут высококровки на порабощенных лошадях. – Я выдавил из себя улыбку ради друга. – Это же не первый мой грандиозный бал, брат. Я научил тебя всем па. Поверь мне. Высококровки – самое худшее, что может с нами случиться.
– А если они полностью проигнорируют вас и станут преследовать нас?
– Ладно, это первое худшее. А второе худшее у нас что?
– Они разделают тебя, как рождественского кабана, и все равно будут преследовать нас?
– Да, это будет похуже первого. – Я почесал подбородок.
– Это, сука, не шутки, Габи!
Я взял его за руку и отвел подальше, указав на наш маленький отряд.
– Посмотри на них, Лаки. Они и секунды не продержатся против стаи голодных Железносердов. Но ты успеешь добежать до безопасного места, пока я увожу нежить. Воссы охотятся за нами, а не за стайкой детей.
– Да ну? – Его взгляд метнулся к Диор, потом снова ко мне. – И почему бы это?
– Почему – не имеет значения, черт возьми! Важно то, что у них больше шансов домчаться с тобой до Сан-Мишона. Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы все было иначе. Ты прекрасно знаешь, что в трудную минуту я предпочел бы видеть рядом с собой тебя. – При этих словах я взглянул на Селин, на Фебу и еще больше понизил голос: – Но ты здесь единственный, кому я могу доверить вывести этих детей в безопасное место.
Лаклан стиснул челюсти, оглядывая берег реки, где перепуганные дети сбились в кучу. Тогда я заглянул ему в глаза и протянул руку – ту самую, которая вытащила его из пропасти, где я его нашел много лет назад.
– Доверься мне сейчас, Лаклан. Как доверился тогда.
Мой бывший ученик тяжело вздохнул и снова взглянул на Диор. В его проницательных зеленых глазах горели вопросы, подозрение, неуверенность, но он неохотно кивнул.
– Хорошо. Ради тебя, брат.
И когда я вздохнул с облегчением, он, наконец, пожал мне руку.
– Браво, угодник.
Габриэль поднял взгляд, когда историк заговорил, и брови у него нахмурились. Скрип пера Жан-Франсуа на мгновение прекратился, и вампир вежливо поаплодировал.
– За что именно?
Историк поднял руки, словно желая успокоить гостя за еще не нанесенное оскорбление.
– Пойми, я не хотел тебя обидеть…
– О, не дай бог.
– …Но даже ты должен признать, что тебя едва ли можно назвать самым утонченным из главных героев, де Леон. И все же время от времени ты проявляешь такую ловкость рук, которой могли бы позавидовать даже Илон.
– О чем ты, черт возьми?
Жан-Франсуа понизил голос, имитируя тон и голос Габриэля.
– В трудную минуту я предпочел бы видеть рядом с собой тебя. Но ты здесь единственный, кому я могу доверить вывести этих детей в безопасное место, – усмехнулся вампир, скривив рубиновые губы. – Представление, достойное театра Д’Ор в Августине. Дело не в том, что ты доверил своему бывшему ученику защитить этих детей от опасности. Ты просто не мог доверить ему тайну Диор. И чтобы поскорее оторвать нетерпеливые лапки своего среброносного детеныша от собственной прекрасной шевелюры, ты солгал ему прямо в лицо. Человеку, которого ты называл братом. Человеку, который, несмотря ни на что, все еще считал тебя героем.
Последний угодник-среброносец скрестил ноги, барабаня кончиками пальцев по ботинку.
– Лучше быть сволочью, чем дураком.
Жан-Франсуа улыбнулся.
– Ты не сволочь, де Леон. Ты самая настоящая манда.
– Ты то, что ты ешь, вампир.
– Очаровательно.
– Моя жена определенно так думала.
Вампир усмехнулся и обмакнул перо, перевернув еще одну страницу.
– Ведомые старшими детьми, – продолжил Габриэль, – малыши поплелись вверх по реке, молчаливые, печальные, но явно довольные тем, что уходят. Юнец с пушком на подбородке пожал мне руку на прощание, Исла кивнула, пробормотав извинения, другие одарили Диор грустными улыбками или торжественными поклонами. А маленькая Мила крепко обняла меня за ногу и подняла свою кукольную ручку, чтобы помахать Фебе.
– Пока, Кисуня.
– До свидания, мадемуазель Мила, – сказал я, целуя ее в лоб. – Присмотри за Лакланом вместо меня, ладно?
Упомянутый Лаклан посадил девчушку на спину Самородка, лицо у него было мрачным, словно затянутым темными грозовыми тучами. Я знал, что, отсылая его, поступаю мудро, но все же это расставание саднило, будто глубокая рана. Кроме того, я помнил, что ожидает его в Сан-Мишоне, и от этого мне становилось еще хуже.
– Au revoir, Лаки, – сказал я, крепко обнимая его. – Будь осторожен, и светлого вам пути.
– И вам. – Он похлопал меня по спине, прокашлялся и разорвал наши крепкие объятия. – Габи, то, что я сказал… об Астрид. Она прекрасная женщина. Я был неправ.
– Ничего страшного, брат. Для таких друзей, как мы с тобой, это не имеет значения.
Он грустно улыбнулся, глядя на север.
– Передать что-нибудь Сероруку и другим?
У меня внутри все сжалось, когда я услышал эти слова, и ветер принес совсем другой холод.
– Лаки, когда придешь в монастырь…
Он приподнял бровь, когда мой голос затих.
– Да?
Я посмотрел на Диор. На свой клинок. И снова почувствовал желание признаться во всем, что сделал, чтобы хоть немного смыть кровь со своих рук. Но я точно знал: ничего хорошего из этого выйдет.
– Поднимите за меня бокалы вместе с братьями, а?
Он улыбнулся и нежно хлопнул меня по плечу.
– Хорошо, друг. Многие из нас по-прежнему с теплотой вспоминают о тебе, несмотря ни на что. В Черном Льве всегда будет гореть серебро.
Повернувшись к Диор, мой ученик вытащил из-за пояса длинный меч.
– Я же говорил, что верну его в целости и сохранности, девочка. Спасибо, что дала попользоваться.
Диор перевела взгляд с блестящей сребростали на испуганных детей, а затем снова посмотрела в глаза угодника-среброносца.
– Оставь его себе, брат. И пусть он поможет тебе сберечь их.
Взгляд Лаклана затуманился, когда он оглядел ее с ног до головы. Но с улыбкой, которая могла бы заставить ангелов упасть в обморок, он, наконец, вложил ее клинок в ножны.
– Клянусь.
И их группа отправилась в обратный путь вверх по реке, в сгущающуюся тьму. Меня мучило чувство вины, когда я поднял руку, прощаясь с Лакланом. Я понятия не имел, с какой опасностью они столкнутся на замерзшей дороге, но, как я уже сказал, с ним у этих детей больше шансов, чем с нами. Приближался слабый рассвет, а вместе с ним и монстры, которые преследовали Диор. Принцы Вечности или Вечный Король, я не знал. Но в любом случае я был обязан им отомстить.
Теперь я видел их перед своим мысленным взором. Как они собрались, точно стервятники, у моего дома в ночь, когда в дверь постучался их ужасный отец. Кестрел. Моргана. Альба. Алина. Этьен. Дантон. Окутанные угрозой и злобой, эти дьяволы пришли, чтобы стать свидетелями мести Вечного Короля за убийство их младшей сестры Лауры.
Они стояли и смотрели. Они смеялись, когда мои ангелы умирали. И я поклялся, что увижу, как сдохнут они все. Но сейчас я сосредоточился на чернилах на костяшках своих пальцев, оставленных женщиной, которую я любил, в честь красоты, которую мы вместе создали. И ее имя было молитвой – и я шептал ее, чтобы заглушить рев мести в моей голове.
Пейшенс. Терпение…
Я вскочил на Медведя, Феба уселась за спиной Диор на Пони, а Селин не сводила с меня глаз. Застегивая воротник на лице, я заговорил:
– Поехали. Закат угодников не ждет, а нежить быстронога.
– В каком направлении – вот в чем вопрос, – сказала Феба.
Диор глубоко вздохнула, переводя взгляд с Селин на Фебу, затем на меня. Я понимал, какой трудный выбор стоял перед ней, видел все варианты, которые она могла избрать. На юг, к разоренным войной пустошам Оссвея, и к защите, которую обещала ей в горах Феба. На северо-запад, в Леон, крепость, которая предлагала безопасность, но не давала столь нужных ответов. Или на запад, к мастеру Дженоа, к истине и испытаниям, которые ждали нас, если мы доверимся моей сестре.
Выбор был прост. Рискнуть своей жизнью. Или рискнуть миром.
Для такой девушки, как Диор Лашанс, выбор вообще не был выбором.
Она прикрыла лицо платком, посмотрела мне в глаза и произнесла одно слово, которое и обрекло нас всех на гибель.
– Запад.
Последний угодник замолчал, уставившись на кубок в своих татуированных пальцах. Он изучал чернила, намертво въевшиеся в кожу, имя давно умершей дочери. Жан-Франсуа делал наброски в своей книге, заканчивая портрет Габриэля, пока его пленник собирался с мыслями. Но в конце концов тишина утомила его, и вампир нахмурился.
– Де Леон?
– Это чертовски тяжело, – пробормотал угодник. – Быть отцом. Ты хочешь оградить своих детей от худшего в мире, даже если знаешь, что из-за этого они не будут готовы тому, с чем им придется столкнуться в жизни. Но чем скорее ты позволишь им увидеть весь ужас происходящего…
– Oui?
Угодник-среброносец уставился на дно своего кубка, голос звучал тихо.
– Ты помнишь своего отца, холоднокровка?
– Прошу прощения?
– Отца своего помнишь? Ты же появился на свет не из кошелька своей мама? благодаря магии.
Жан-Франсуа поднял взгляд, и глаза у него потемнели от раздражения. А то, что он почувствовал раздражение – вообще хоть что-то почувствовал по отношению к отцу, – еще больше разозлило. С его языка уже были готовы сорваться полдюжины упреков, но тут он вспомнил совет матери.
И он чувствует родство с тобой, милый маркиз.
Которое умный волк может использовать в своих интересах.
– Я помню его, – ответил историк. – Но особой симпатии не испытываю.
– Ты и на самом деле кажешься мне маменькиным сынком, вампир.
– Если тебе когда-нибудь посчастливится встретить мою темную мать, де Леон, у тебя не останется ни капли сомнения, почему так получилось.
Габриэль улыбнулся, закидывая одну длинную ногу на другую.
– А кем же тогда был у нас папа?? Какой-нибудь толстяк барон или пьяница лорд? У тебя вид состоятельного человека.
– Присмотрись повнимательнее, – ответил Жан-Франсуа, откладывая перо. – Мой папа? был фермером с убогой окраины Сан-Максимилля. Без капли благородства в имени.
– Чушь собачья. Ты за всю свою жизнь ни дня честно не проработал.
– Признаю, что в раннем возрасте оказался несколько невосприимчив к деревенскому очарованию, – улыбнулся маркиз. – Папа? был… полон энтузиазма в своих увещеваниях.
– Он бил тебя?
– Одни бы сказали, что бил. Другие, что мучил. Довольно сложно объяснить иногда. Борьба отцов и сыновей?
– Подумай лучше про отцов и дочерей, – усмехнулся Габриэль.
– Судя по тому, что ты рассказал мне о своей жизни, де Леон, я бы предпочел этого не делать.
Улыбка в глазах угодника-среброносца быстро погасла, но с губ сошла медленнее.
