– А для чего нужны такие шестеренки? – спросил Джаспер.
Хозяин лавки поморщился, не желая отвечать мальчишке, но тем не менее пробубнил:
– В основном используются в аэронавтике. И не нашей.
– Что это значит? – спросил доктор Доу.
– Эти шестеренки делают лишь на фабрике «Краудхью» в Льотомне. И используют их, соответственно, в основном там.
– Льотомн, значит… – задумчиво проговорил Натаниэль Доу.
Чаще всего в Габене при упоминании города Льотомн у людей в ходу были лишь две реакции: презрительно-снисходительное «Гм, Льотомн…» или мечтательно-мурлыкающее «М-м-м… Льотомн…». Из здешних мало кто бывал в Льотомне, но при этом многие искренне верили историям, которые ходили о так называемом Странном городе. Льотомн был известен тем, что там всегда осень, что там разговаривают коты и что он битком набит чудаками различных мастей.
Доктор Доу не был уверен в правдивости всех слухов о Льотомне (может, про осень и котов – это все выдумки), но то, что там хватает одиозных, экстравагантных, экспрессивных и в чем-то даже ненормальных личностей, он знал точно. Порой указанные личности притаскивали с собой часть своей сумасшедшинки всюду, где бы ни появились. Иногда они появлялись в Габене.
Сам доктор Доу считал жителей Льотомна по большей части легкомысленными и витающими в облаках, а еще склонными к домашней тирании (его экономка когда-то давно приехала в Габен именно оттуда).
– Этот ваш носатый… друг – странная, очень странная личность, – добавил господин Когвилл. – Недаром ему была нужна шестеренка, которую можно достать только в Льотомне. В том городишке даже зубчатые колеса свихнувшиеся, скажу я вам. И ведут они себя не по правилам верчения-кручения. Не удивлюсь, если и сам носатый оттуда – ну, либо оттуда, либо сбежал из лечебницы для душевнобольных «Эрринхауз». Все разговаривал со своей сумкой…
– С сумкой?
– Да, расхаживал у тех вот мелкозубых красоток, – хозяин лавки ткнул рукой в шестеренки, лежавшие на подставке справа от стойки, – и бубнил себе под нос. Думал, будто я не слышу. Просил свою сумку набраться терпения. Говорил ей, сумке то бишь, что она – его любимая балерина, представляете? Что тут скажешь, совсем спятил.
– Что? – Доктор вздрогнул и изменился в лице – хотя из-за шарфа и очков этого никто не заметил. – Балерина? Вы уверены, что он сказал именно это?
– Ну да. Я еще подумал, какая странность.
– Он не говорил, куда пойдет? – с едва уловимым волнением спросил Натаниэль Доу. Джаспер удивился – подобные нотки в голосе дядюшки он слышал очень редко. – Ничего такого? Может быть, адрес оставил, куда написать, когда заказ будет выполнен?
– Никакого адреса этот Фиш не оставил. Он должен был прийти сюда. И он… он уже, видимо, приходил… – Господин Когвилл опустил взгляд в записи. – Судя по указанному здесь времени, вчера, перед самым закрытием. За стойкой стоял один из моих сыновей: тут в графе есть пометка в виде шестеренки – это значит, заказ вручен покупателю.
Хозяин лавки с грохотом захлопнул книгу учета и поднял раздраженный взгляд на посетителей.
– Больше я ничего не знаю. Вы довольны? Еще что-то вызнать желаете или, может, уже сделаете одолжение и выйдете вон?
– Дорогу! Дорогу! Полиция едет! Вы что, ослепли?!
Констебль Бэнкс, клаксонируя и разгоняя прохожих, несся на своем самокате по тротуару Твидовой улицы.
Пару раз избежать попадания под два безжалостных самокатных колесика кое-кому удалось лишь чудом. Но констеблю было все равно – у него на пути возникали какие-то совершенно бессмысленные никчемные личности, и город ничего не потерял бы от их исчезновения. Кто знает, может, они перестали бы захламлять собой улочки, и в этой тесной конуре, Саквояжне, стало бы хоть чуточку легче дышать.
Несмотря на все жалобы на устаревшее (в понимании Бэнкса) служебное средство передвижения, управлялся с ним толстый констебль превосходно. Отталкиваясь время от времени от тротуара ногой и привычно распределяя вес (по половинке пуза симметрично на каждую из сторон самоката), он почти не крутил руль – пусть крутят свои рули ленивые прохожие.
И хоть Неспешность могла бы стать вторым именем констебля Бэнкса (если бы его вторым именем было не Томмер), сейчас от того, насколько быстро он доберется до вокзала, зависело многое. В эти мгновения он впервые жалел, что ко многим полицейским постам в Тремпл-Толл не подведена сеть пневматической почты, и теперь из-за этого ему нужно было тратить драгоценное время.
Он знал, где обретается описанный мистером Перабо человек, но идти к нему в одиночку не решился. С этим – язык не повернется сказать – почтенным джентльменом разговора бы не вышло, и уж приходить к нему следовало подготовленным и с надежным напарником. Ну… или хотя бы с таким напарником, как Хоппер.
Твидовая улица закончилась, и констебль Бэнкс выехал на шумную, гомонящую Чемоданную площадь.
На станции, лениво заполняясь, стоял омнибус маршрута «Вокзал – Гвардейский парк». На швартовочную площадку дирижаблей вышла причальная команда, командир с биноклем глядел в небо – видать, или «Фоннир», или «Бреннелинг» как раз волочил свою вялую тушу к вокзалу.
На Чемоданной площади Бэнкса хорошо знали – с его приближением стихали разговоры, уличные мальчишки пятились и забивались в норы, а воришки вроде Джимми Стиппли принимались нервно закуривать, поспешно достав свои руки из чужих карманов.
Сейчас Бэнксу не было до всего этого дела. Преодолев площадь, констебль заехал в здание вокзала и, минуя сонных (они всегда такие, когда речь идет о том, чтобы почтительно расступиться с приближением представителя закона) отбывающих и прибывающих, подкатил к полицейскому посту.
Как и везде в Тремпл-Толл, пост представлял собой темно-синюю сигнальную тумбу с торчащими из нее четырьмя разновеликими трубами. В тумбе этой имелись ящик-тубус для газет (полицейские получали газеты бесплатно), ящик с несколькими парами кандалов и цепей к ним, чайником, печкой и служебным биноклем.
На скамеечке рядом с тумбой сидел констебль Хоппер. Хоппер был не то чтобы другом Бэнкса, скорее, последний считал его своим подчиненным, в то время как сам Хоппер полагал, что они равноправные напарники. К сожалению, старший сержант Гоббин, их начальник, считал так же, как и Хоппер, так что всякий раз, как Бэнксу что-нибудь было нужно от напарника, ему приходилось изобретать хитроумный способ того уговорить.
Хоппер – высоченный, на целую голову выше толстяка Бэнкса, громила с квадратным подбородком, невнятным носом и почти вертикальными скулами. Характера он меланхоличного, нерасторопного, склада ума – весьма посредственного. При этом, как и Бэнкс, он был горазд на различные подлости и коварства (долг обязывал) – недаром имя у него было Хмырр.
Хоппер сидел, уткнувшись в газету. Страницы не переворачивались, а басовый храп вряд ли можно было счесть за чтение вслух – полицейский бессовестно дрых на посту. Маскировка, по мнению Бэнкса, ни на что не годилась, ведь на вокзале все знали, что констебль Хоппер просто ненавидит читать…
Тихонько прислонив самокат к тумбе, Бэнкс отворил в ней небольшую дверку и дернул рычажок, запускающий сирену. Все четыре трубы взвыли, как сумасшедшие.
Констебль на скамейке подпрыгнул, выронил газету и исподлобья поглядел на напарника, который, хохоча, переключил рычажок обратно.
– Нельзя так подшучивать над полицейским при исполнении, – спросонья проговорил Хоппер.
– Ну да, ну да, – хмыкнул Бэнкс. – Исполнение чего у тебя тут? Неположенных снов? Или ты пытался арестовать лунатика?
Хоппер на это уже собрался ответить что-то едкое и грубое, но его планы были подло испорчены собственным широким зевком – в его рту при этом мог бы уместиться какой-нибудь откормленный кот.
– В любом случае, – продолжил Бэнкс, – ты здесь засиделся. А меж тем у нас появилось дело.
– Какое еще дело? – проворчал Хоппер и почесал подбородок.
– Очень важное дело. И срочное. Нет времени рассиживаться.
Хоппер с досадой поглядел на напарника.
– Я еще от прошлого дела не отошел. Нога…
– Да-да, – безразлично перебил Бэнкс. – Ну, я ведь не сержант, мне можешь не заливать про свою ногу. Я-то знаю, что доктор выдал тебе целый набор чудесных пилюлек и порошочков. Нога почти зажила.
– Ты не учитываешь побочные эффекты от всех этих пилюль, – пробубнил Хоппер. – Лучше бы нога болела.
Мимо как раз проехал на своем паровом самокате старший констебль Уиткин. Он бросил высокомерный взгляд на Хоппера и Бэнкса и самодовольно кивнул им.
– Мы столько сил потратили. Бегали всюду. Меня подстрелили, – продолжал жаловаться Хоппер. – Но так и не добыли ни повышения, ни паровых самокатов, только выговор заработали от сержанта Гоббина. А ты о новом каком-то деле талдычишь! Нет уж, с меня хватит! У меня есть мой уютный пост, моя скамейка, и никуда меня с нее не согнать!
Бэнкс поморщился. Он, разумеется, знал, что ему придется уговаривать напарника, но тот оказался настроен более неприязненно, чем думал толстяк.
– Как ты не понимаешь! – воскликнул Бэнкс. – Новое дело – это и есть способ заработать повышение! Добыть новые самокаты!
– Ты уже так говорил, Бэнкс, и к чему это привело? Моя нога…
– Хватит уже про свою проклятую ногу!
– Я не хочу больше получать выговор от сержанта Гоббина.
– А кто хочет? Кто хочет-то? Дело, о котором я толкую, имеет к нему прямое отношение. Именно он велел мне им заниматься!
– Что? – Хоппер почуял какой-то подвох. Он знал, что Бэнкс на подвохах собаку съел. – Как это?
– Долго объяснять. Все расскажу по дороге.
– Снова нужно куда-то волочиться?
– Переживешь! Ты хочешь повышение или нет?
– Ну, э-э-э… Ты требуешь слишком многого, Бэнкс. Я же простой констебль, я не должен расследовать никакие дела. Как вспомню, сколько мы натуфлили туда-обратно в прошлый раз, мне вообще перестает хотеться когда-либо вставать на ноги. Да и вообще, я тут подумал: не стоит оно того. Звание старшего констебля только прибавит больше обязанностей, а самокаты…
Что ж, против парового самоката у Хоппера аргумента не было – он давно о нем мечтал.
– К тому же, – закончил констебль, – Лиззи должна принести мне ланч. Что будет, если она придет, а меня нет? Она будет злиться.
Бэнкс слушал все это с явным раздражением на лице. Он считал, что сестра его напарника дурно на него влияет, а тот ей слишком во всем потакает. У мисс Лиззи Хоппер было множество утомительных правил, которые ее брат как миленький соблюдал – Хоппер слушался мисс Лиззи как мамочку, притом что она была младше его. Этот болван никогда ей не перечил и даже носил колючий шарф, который она связала.
Еще мисс Лиззи на дух не переносила напарника своего брата, не отвечала на его авансы и всячески старалась его избегать. При этом она явно настраивала Хоппера против него, Бэнкса… И сейчас он просто не мог позволить ей испортить его новое дело! Нет уж!
Бэнкса вдруг озарила идея: мисс Лиззи, сама того не зная, сыграет ему на руку.
– Ты ведь давно хотел купить мисс Лиззи ту брошь, помнишь? – напомнил коварный Бэнкс. – На которую тебе всякий раз не хватает. Ты упустил, что с повышением идет и прибавка к жалованью.
– Гм.
Хоппер выглядел задумчивым и уже не таким категоричным. И все же послаблять напор было рано – напарник заглотил наживку, но мог вот-вот сорваться с крючка.
– Ты же помнишь, что ломбардщик мистер Бергес обещал придержать для тебя эту милую вещицу, если мы кое на что закроем глаза?
– Помню, – пробубнил Хоппер. – Он сказал, что продаст ее только мне.
– Мисс Лиззи целую неделю тебе ныла, как ей понравилась брошь, которую она увидела в витрине ломбарда Бергеса…
– Ну да… – Уверенность Хоппера всего за какие-то полминуты растаяла, как свеча, которую подожгли газовой горелкой: только что он был тверд, но Лиззи… она и правда так хотела эту брошь, так ею восхищалась.
– Кажется, ты при мне клялся добыть ей брошь рано или поздно, – затянул петлю Бэнкс.
Хоппер хмуро поглядел на напарника.
– Дело долгое?
– Совсем нет! И я знаю, что нам делать… Твой кузен ведь еще служит полицейским пересыльщиком на станции пневмопочты?
– Он мне не кузен, – занудно уточнил Хоппер. – Я тебе говорил, Бэнкс: он мой четвероюродный брат по линии тетки.
– Да-да-да! – равнодушно прервал напарник. – Так служит?
– Куда ж ему деться-то? Работенка непыльная – бегать никуда не нужно.
– Ну, тогда мы сперва к нему заглянем, а после прямиком к нашему дорогому господину с газетным зонтиком.
– Что? – нахмурился Хоппер. – А этот здесь каким боком?
– Скоро узнаешь, – усмехнулся Бэнкс. – Скоро узнаешь.
Джаспер Доу был крайне любопытным мальчишкой, а такие мальчишки больше всего терпеть не могут, когда от них что-то скрывают. Особенно если это что-то очень уж таинственное.
Джаспер всегда боролся со скрытностью дядюшки как только мог: выпытывал, канючил, применял другие детские, но весьма успешные методы воздействия на взрослых. И прежде дядюшке Натаниэлю было действительно проще все рассказать, чем выдерживать подобные профессиональные пытки, но сейчас он погрузился в свои мысли так глубоко, словно заперся в комнате и проглотил ключ.
По реакции обычно бесстрастного Натаниэля Доу во время разговора с господином Когвиллом Джаспер понял, что ему открылось нечто важное. Племянник ожидал, что дядюшка поделится с ним всем, как только они покинут Железный рынок, но тот молчал, даже когда избавился от неудобных очков и шарфа.
Доктор раздраженно оглядел свой костюм. Выражение его лица говорило, что он не успокоится, пока любые следы пребывания в зловонной балке не исчезнут. И правда: оказавшись на улице Даунинг, дядюшка тут же уверенно пошагал в сторону здания суда Тремпл-Толл, и Джаспер, в нетерпении покусывая губу, поспешил за ним. Он знал, куда дядюшка направляется.
Неподалеку от входа в цирюльню «Напудренный парик Финтифлюсса» стоял чистильный шкаф. Невысокая бордовая будка привалилась к зданию, как нетрезвый завсегдатай паба. Возле нее, задрав голову, стоял немолодой джентльмен в длинном сюртуке. Он глядел на рыжую лампу в небольшой нише под вывеской «Чистильный шкаф № 214» и, дождавшись, когда та потухла, отворил дверцу. Достав из шкафа пальто и цилиндр, джентльмен надел их и двинулся ко входу здания суда – судя по всему, это был какой-то адвокат.
Доктор Доу открыл дверцу чистильного шкафа, снял свои пальто и цилиндр. Пальто он надел на специальный манекен, цилиндр нахлобучил на его безликую голову. После чего затворил дверцу и, закинув в щель для монет, на которую указывало изображение вытянутого пальца, один фунт, потянул за рычаг. Шкаф заработал, из него раздались скрежет механизмов и шуршание щеток. Как и адвокат до него, Натаниэль Доу задрал голову и уставился на лампу.
Когда-то в Тремпл-Толл такие чистильные шкафы стояли на многих перекрестках, но сейчас, к особому огорчению доктора Доу, фанатичного приверженца идеального внешнего вида и порядка в одежде, по всему Саквояжному району их осталось не больше десятка. Нет, шкафы до сих пор стояли на своих старых местах, но на многих висели замки, в некоторых жили коты и нищие, еще какие-то были забиты всяческим хламом. Власти Тремпл-Толл занимались лишь придумыванием новых нелепых законов – им не было дела до ремонта и обслуживания чистильных шкафов, в то время как на Набережных, в Сонн и Старом центре все шкафы до сих пор исправно работали.
Наконец лампочка потухла, внутри шкафа загудела вытяжка пыли, и все затихло.
Доктор открыл дверцу и, сняв с манекена пальто и цилиндр, многозначительно поглядел на племянника.
Джаспер покачал головой. После чего, увидев, что многозначительность дядюшкиного взгляда не меняется, с тяжким вздохом снял свое пальтишко и, встав на цыпочки, надел его на манекен. Дядюшка закрыл дверцу, закинул в щель еще фунт и, проявив невероятную щедрость и вообще широту души, позволил Джасперу самому нажать на рычаг.
Сбоку от шкафа расположился со своими кремами и щетками мальчишка-чистильщик обуви. Когда туфли очередного адвоката, читавшего газету в процессе, были как следует отполированы, чистильщик поглядел на доктора Доу и Джаспера:
– Чистка обуви! Не желаете почистить вашу обувь, господа?
Каким бы заманчивым это предложение ни выглядело, доктор Доу был вынужден отказаться: чистить туфли перед тем, как отправиться туда, куда он собирался ехать, было так же бессмысленно, как подметать набережные у Пыльного моря, – все равно вскоре они снова покроются пылью.
Когда пальто Джаспера было извлечено из чистильного шкафа, доктор Доу и его племянник сели в один из стоявших на обочине кебов.
