Мы наконец-то дошли до пристани, где уже вовсю шёл торг. Местные по-прежнему не приближались к берегу, а наши старались не высовываться из ушкуя. Лишь дядька Захар и какой-то бородатый мужик в костюме городского кроя, правда, с домотканой рубахой под пиджаком, вели переговоры на нейтральной территории, которой стал бревенчатый причал.
А нет, вон ещё два крупных парня взбежали на пристань и, подхватив по ящику, умчались обратно к росшей на берегу горке товара. Рядом крутилась какая-то то ли слишком смелая, то ли чересчур наглая девчонка. Нашим было чуть проще. Всё необходимое из трюма поднималось и переносилось на пристань с помощью крана, которым управлял Данилка, хотя это работа Чухони, а он сейчас наверняка впахивал в трюме, загружая подъёмные поддоны.
Тут же заскакавшие от одного факта к другому мысли принесли понимание, что если задержусь возле ведуньи и буду наблюдать за разгрузкой со стороны, то работавший буквально за троих Чухоня возненавидит меня навсегда. Поэтому я повернулся к Виринее и сказал:
– Мне нужно идти. Не стоит злить ушкуйников.
– Хорошо, беги. Всё, что тебе нужно знать, я вроде сказала. Остальное обсужу с Захаром. Ты с ним не особо откровенничай и уж точно не доверяй ему. Старайся жить своим умом, теперь его у тебя хватает, но будет очень непросто.
Поняв, что на этом напутственная речь ведуньи закончилась, я почтительно поклонился, пусть и не так глубоко, как делали это деревенские, и помчался к пристани. На бегу мельком глянул на наглую девчонку, которая с любопытством уставилась на меня, но, похоже, не увидела ничего интересного и снова вернулась к копанию в куче товара. Одета она была намного лучше других деревенских детей и подростков, но кем является, мне узнать вряд ли удастся. По крайней мере, до следующего визита в это селение.
Миновав недовольно зыркнувшего на меня капитана, я запрыгнул на борт. Быстро снял пиджак и замер, не решаясь оставлять его, а точнее то, что находится в кармане, в ненадёжном месте. Так что в трюм сиганул вместе с пиджаком, сунув ценную ношу в канатный ящик.
Обстановка в трюме была даже хуже предполагаемой, потому что капитан привлёк к работе Гордея. Вот уж с кем мне не хотелось бы ссориться.
– Где тебя носит?! – тут же вызверился на меня Чухоня.
Очень хотелось в ответ сказать, чтобы спросил у капитана, но предпочёл промолчать. Да и вообще, за последние пару минут сумел переосмыслить поговорку о том, что молчание – золото. За работу взялся с небывалым энтузиазмом, причём старался оттереть от дел именно Гордея. Чухоне это не понравилось, но вот уж на чьё мнение мне наплевать с самой высокой колокольни Пинска. Немой механик, оставшись не у дел, довольно оскалился и покинул трюм.
Разгрузку закончили где-то через полчаса, но не успели толком передохнуть, как сверху опустился поддон уже с деревенскими товарами. Тут были и кипы шкур, и мешки с орехами, наверняка вполне себе обычными, а не голубыми. Особенно тяжко было с бочонками, в которых плескалась медовуха.
Наконец-то и загрузка осталась позади. Едва вниз спустился последний поддон, как загудели механизмы машины и захлопали по воде лопасти колёс. Похоже, дядька Захар действительно не имел ни малейшего желания задерживаться в деревне. Понять бы ещё, по какой причине, но почему-то была уверенность, что пояснять что-либо, да и вообще разговаривать со мной, капитан захочет нескоро.
Как только раскидали последний поддон, я вытащил из ящика пиджак и по лесенке выбрался на палубу. Мы уже отошли от пристани, на которой, кроме старосты, стояла ведунья и прижимавшаяся к ней нахальная девчонка. Казалось, что сейчас Виринея помашет мне рукой, но я тут же понял, что это было бы с её стороны крайне неразумно. А разумения у ведуньи хватит на десяток таких, как я.
Кстати, насчёт предположений о настроении капитана я ошибся. Заметив моё появление на палубе, он вышел из рубки и уставился на меня тяжёлым взглядом:
– Чего от тебя хотела ведьма?
Было желание поправить его насчёт неправильного термина, но я опять сдержался, радуюсь, что это получается у меня всё лучше и лучше. Ответил, старательно выбирая слова попроще:
– Не знаю. Спрашивала, кто такой, откуда.
Капитан явно не поверил и, зло прищурив глаза, уточнил:
– А не врёшь ли ты мне, Стёпка?
– Я? – для достоверности сделал большие глаза и, мотнув головой, добавил: – Не.
– Что «не»?
– Не вру, дядька Захар.
Опять не поверил. В голове возникла идея, но не факт, что разумная, хотя скормить ему хоть что-то всё же нужно, иначе своими сомнениями он действительно может дойти до крайностей. Изобразив мучительный мыслительный процесс, я вдруг весь просиял и сказал:
– Она сказала, что видела меня в этом, как его…
– В видении? – проявил прозорливость капитан, и я тут же всем своим видом выразил восторг:
– Да, точно! В увидении.
– Ага, вот оно как, – задумчиво произнёс капитан.
Кажется, получилось. Я дал ему пищу для размышлений, которые меня касаются лишь опосредованно.
О, ещё одно красивое слово! После пояснений ведуньи новые знания не настораживали, а поднимали настроение, которое особо-то можно и не скрывать – что с дурачка возьмёшь, радуется каждой мелочи.
Да, ведунья права, и мне придётся старательно изображать из себя недоумка. Тяжко придётся, зато на ушкуе есть отдушина в виде общения с Гордеем. Будь он менее нелюдим, то даже с помощью дощечки мог бы поделиться сомнениями с капитаном, но будем надеяться, что мизантропия механика окажется сильнее подозрительности. Улыбнувшись ещё одному диковинному слову, я побежал на корму, умылся под рукомойником, а затем нырнул в машинный отсек, чтобы продолжить обучение языку жестов.
Одним из недостатков моего нового состояния было то, что всегда хочется свежих впечатлений. Красоты озера уже немного приелись, и бездумно пялиться за борт больше не хотелось, разве что решая какую-то задачку. Зато пока ещё не освоенный язык манил, а его сложность лишь раззадоривала.
Похоже, Гордей не сильно обиделся за то, что пришлось на время покинуть свою уютную норку, да и моё желание научиться общаться с ним напрямую тоже смягчало механика. Обучение шло почти до самого вечера. Временами я отвлекался, чтобы подкинуть дров в топку, это и было моей платой за науку.
Нас снова прервал Чухоня, который сунул голову в люк и недовольно заявил:
– Пошли готовить катапульту. Опять Данилка у штурвала. Как пить дать сядем на мель.
Спорить я, конечно же, не стал и побежал на подмогу ушкуйнику. Мы замерли у катапульты, внимательно наблюдая за тем местом, где из озера вытекала река. Я так и не понял, почему капитан не хочет заночевать на просторах Погоста, где можно отойти подальше от берега. Терпеть любопытство становилось всё сложнее, поэтому рискнул задать вопрос Чухоне и сделал это почти шёпотом, чтобы не услышали в рубке:
– А почему не ночуем на озере?
– Вот ты дурачок, прости господи, – пусть и с недовольной рожей, но ушкуйник всё же ответил. – Нечисть ведь какую воду не любит?
– Какую? – поддержал я игру старика.
– Текучую. А в озере вода стоит. Там и мокриц полно, и всяких других тварей. На Бобрике тоже не сахар: берега близко и кто угодно может запрыгнуть, но вода там текучая, и капитану так спокойнее.
Пока я слушал пояснения ушкуйника, «Селезень», пыхтя и виляя задом, как дородная торговка, всё же протиснулся в реку Бобрик. Даже не сели на мель, что вызвало уважительное хмыканье старого ушкуйника. Впрочем, пока не доберёмся до Припяти, нам ещё не раз придётся поработать с катапультой, потому что некоторые мели не сможем преодолеть, даже если у штурвала встанет опытный дядька Захар. Впрочем, и сейчас не стоило расслабляться, ведь ещё предстоит пересечь затон, в котором на нас напал водяной.
«Селезень» прошёл между обширными зарослями камыша, и, когда выбрался на открытую воду, мы увидели посреди большого разлива одинокую лодочку и сидевшего в ней мужика. Чего от него ожидать, было непонятно, но капитан не всполошился, так что и мне не стоит нервничать. Когда подошли ближе, в потускневшем свете уже ушедшего за верхушку леса солнца стало видно, как незнакомец поднёс к губам какую-то дудку, и над водой разлилась плавная, даже какая-то тягучая мелодия.
Не скажу, что меня вот прямо начало клонить в сон, но захотелось присесть на станину катапульты, подпереть голову кулаком и, закрыв глаза, просто слушать завораживающие звуки. Пыхтение паровой машины и шлепки лопастей немножко мешали, но мелодия спокойно проходила сквозь лишние звуки, давая возможность всем желающим насладиться её красотой. Больше отвлекали неугомонные мысли, тут же подсунувшие идею, что дудочник тут старается не ради любви к искусству. Он явно пытается как-то повлиять на водяного.
И ведь у него получилось! Затон мы прошли на малом ходу и без каких-либо проблем.
Чего только капитан напрягался? Да и Чухоня весь бледный вцепился в дробовик, на который я почему-то не обратил внимания, и смотрит в сторону кормы. Дядька Захар сквозь зарешеченное стекло окна рубки тоже выглядит довольно болезненно. Что-то они сильно переполошились. Да, ещё сегодня утром на нас напали, но, если не считать гибель Осипки, вроде ничего страшного там не случилось.
И тут меня словно кто-то опять стукнул по голове. Вот оно, оказывается, как бывает. Память способна не только быстро извлекать из своих глубин то, что нужно, но и прятать там то, что может свести с ума. Моя спрятала, а вот у остальных ушкуйников воспоминания чёткие и очень свежие, что явно не добавляло им оптимизма. Через секунду поплохело и мне, потому что вспомнил, как всё было.
Словно пойманный в паутину жук, стальной ушкуй натужно застонал паровой машиной, не в силах провернуть вдруг завившиеся в водорослях колёса. Я в это время помогал Чухоне мыть посуду после завтрака, так что хорошо видел, как за кормой вздыбился водяной горб и из него прямо на палубу выпрыгнуло нечто уродливое и совсем не похожее на русалку. Сам-то я их, конечно же, никогда не видел, но много слышал от подвыпивших посетителей тётушкиного трактира. В их рассказах всё начиналось с того, что пьяный мужик, зачем-то сунувшийся ночью к реке, встречал там прекрасных купальщиц. А потом, когда было слишком поздно, всё менялось, и он видел вот это. Бывшая некогда обычной девушкой нагая утопленница, очевидно давно уже неживая, просто не могла выглядеть привлекательно. К тому же острые звериные клыки во рту, белёсые глаза и жуткие когти на руках превращали её в сущий кошмар.
Я застыл соляным столбом, глядя на приближающуюся смерть, и пошёл бы с русалкой в гости к водяному, но тут со стороны что-то оглушительно бахнуло. Русалку отбросило к борту. Следующий выстрел добавил на теле нежити жутких, не кровоточащих, а исходящих какой-то тёмной слизью ран и выбросил тварь обратно в реку.
– Беги! – крикнул Чухоня, который и спас меня от верной смерти.
Затем старый ушкуйник развернул свой дробовик в сторону ещё одного набухающего водяного горба и выстрелил туда. Его приказ вытряхнул меня из ступора, заставив сорваться с места, как кошака, которого тётушка застала за поеданием предназначенной для посетителей рыбы. Грузовой люк в трюм был закрыт тяжёлой металлической крышкой, так что в безопасное нутро корабля можно было попасть только через рубку. Слушая, как бахает дробовик Чухони, а ему вторит откуда-то справа стрельба кого-то ещё, я протиснулся в проход между бортом и рубкой. Внезапно впереди показался вышедший в этот же проход Осипка. В руках он сжимал такой же дробовик, как и у старого ушкуйника. Двоюродный брат тут же пальнул куда-то вниз за борт, затем резко повернулся, наставив оружие прямо мне в лицо. Причём, даже когда понял, кто именно подбежал к нему, ещё пару секунд не убирал дробовик, сверля меня почему-то злобным взглядом. Затем лицо кузена перекосилось в непонятной гримасе, и он заорал:
– Сзади!
Я рефлекторно развернулся и тут же почувствовал удар по затылку.
Провалившись в воспоминания, я, оказывается, зажмурился и вцепился в борт, как клещ. Когда наконец-то открыл глаза, то посмотрел на этот мир совсем по-другому. Чухоня уже не удивлял своей пугливостью, да и вообще к нему у меня не осталось никаких отрицательных чувств, лишь искренняя благодарность.
Теперь-то я, хоть и запоздало, полностью разделял с ватажниками напряжение прохождения через опасное место, как и облегчение, которое отразилось на лицах ушкуйников, когда мы всё же прошли разлив и двинулись по тесноватому руслу реки с необычным названием Бобрик. Правда, когда немного успокоился, неугомонные мысли начали нашёптывать, что Виринея могла специально устроить это представление, чтобы набить себе цену в глазах капитана. Как я понял с её слов, водяной не очень любит покидать своё логово в глубинах озера. Тогда зачем ему задерживаться в затоне, когда там уже нет ничего интересного?
Сгустившиеся сумерки не остановили капитана, и на носу зажглись два мощных прожектора. Дядька Захар явно решил уйти подальше от места, где уснул водяной, и я это решение полностью одобрял. Но, похоже, ночные путешествия по таким узким рекам не самое безопасное занятие, поэтому, когда мы добрались до места, где деревья не очень сильно нависали над водой, капитан приказал остановить машину.
К этому времени Чухоня уже успел приготовить очень поздний ужин, правда, делал это на скорую руку, и нам пришлось хлебать гороховый суп. Я его никогда не любил, потому что как раз такой чаще всего подавали в трактире тётушки. Соответственно, его остатками мы с кузенами в основном и питались. Причём я почти всегда в холодном виде. Мясо если и попадало на кухню, то выедалось посетителями подчистую. Так что поужинал я без особого энтузиазма, за пару секунд выхлебав обжигающее содержимое миски. Затем дважды сбегал на камбуз, в итоге чай с пряником мы поедали вместе с Гордеем. Я бы и ночевать остался в машинном отделении, но места там маловато, так что перебрался в трюм, где в проходе мы с Чухоней развесили свои гамаки. Капитан с племянником спали на откидных полках в рубке.
Глава 3
Ночью снилось что-то совсем уж бредово-жуткое. Я куда-то бежал, с кем-то ссорился, кого-то убивал и даже пытал. Проснулся с криком и в холодном поту, чем, конечно же, вызвал бурное возмущение старого ушкуйника. Пришлось выслушать его длинную, изобилующую заковыристыми словами речь. Нужно запомнить. Конечно, в присутствии капитана, тётушки и тем более отца Никодима такое не повторишь, но когда-нибудь может и пригодится. Не знаю, услышали ли мои сонные крики наверху, но ругань Чухони наверняка разбудила капитана, который тут же развил бурную деятельность.
Снаружи лишь начало светать, но после завтрака вполне можно будет отправляться дальше. Мы попили травяного чая с пряником, а затем взялись за работу. «Селезень» рванул вниз по течению с максимально возможной для таких условий скоростью, так что на мели мы налетали даже там, где, двигаясь не спеша, можно было проскочить.
Ближе к обеду ситуация стала намного лучше, так что мы спокойно поели. А когда я по уже устоявшейся привычке пил чай с Гордеем, снаружи послышался радостный крик:
– Припять!
Кричал Чухоня, а Данила поддержал его длинным гудком. А может, это был и сам капитан.
Я пулей выскочил на палубу и побежал на нос, где и стоял старый ушкуйник. Впереди действительно виднелось русло Припяти. Не сказать, что такое уж широкое, – Пина рядом с родным городом была ненамного уже, но по сравнению с измотавшим нас своим вихлянием Бобриком прямо море разливное. Теперь уж точно не придётся мучиться с якорной катапультой.
Вскоре, разведя пары по максимуму и натужно ухая, «Селезень» потащил нас против течения. Здесь Припять немного виляла и к тому же имела местами заболоченные, местами густо поросшие вековым лесом берега, так что вокруг царила сплошная дичь, и даже поселений язычников не было видно. Впрочем, насколько я помню уроки отца Никодима, они не любили селиться по берегам больших рек, которые давно стали главными транспортными путями христиан. В принципе, раньше при таких раскладах можно было бы сидеть у борта и любоваться окрестностями, поплёвывая за борт… Вот что за дикая мысль в голову залетела?! Никто из ушкуйников в здравом уме не станет плевать в воду, раздражая водяного и его слуг.
В общем, раньше бы я бездельничал, но теперь, напросившись в ученики к Гордею, пришлось впахивать пуще прежнего. Это у простых матросов работы стало меньше, а вот механик на полном ходу судна работал как биндюжник в Пинском порту. Приходилось следить за котлом, постоянно проверять работу цилиндров и механизмов передачи. Так что Гордей буквально разрывался, зато с помощником дело пошло лучше.
Мне там было настолько интересно, что даже не заметил, как пролетели несколько часов, и опомнился, лишь когда механик похлопал меня по плечу и показал знаками, что можно сходить наверх и проветриться.
Да уж, не помешает, потому что вспотел я, как загнанная лошадь, и дышалось в замкнутом пространстве, наполненном паром и запахом перегретого масла, трудновато. Когда выбрался на свежий воздух, понял, насколько он может быть сладким и упоительным. Да и вообще мир вокруг налился новыми красками и новыми смыслами.
Пока ковырялся внизу, лес по берегам Припяти стал не таким дремучим, а ещё через полчаса вообще отодвинулся от воды, уступив место полям. На правом берегу Припяти, который сейчас от меня находился слева, до самого Пинска раскинулись родовые боярские земли.
Удивительно, как много я услышал на уроках в церковной школе от отца Никодима. И как оказалось, всё осталось в памяти, а не, как любил выражаться сварливый учитель, влетело в одно ухо и тут же вылетело в другое. Сразу вспомнилась рассказанная им история о том, как Туровский князь Юрий Ярославович посадил на княжий стол в почти полностью языческом Пинске своего сына Ярослава Юрьевича. Достойный потомок великого Владимира Крестителя с дружиной православных богатырей изгнал из города и окрестностей всю нечисть, приведя люд местный к истинной вере в Господа нашего. Немногие из выживших героев-дружинников и стали первыми боярами Пинского удельного княжества, получив в наследное владение богатые земли. Почему я при своём скудном уме умудрился запомнить так много имён? Потому что отец Никодим рассказывал всё с таким пылом и даже фанатичным огнём в глазах, что прямо выжег в наших недоразвитых мозгах исторические факты. А ещё всё это запомнилось потому, что после того урока, вернувшись домой, я поделился новыми знаниями с уже покойным сторожем Ерофеем. Он же, будучи в изрядном подпитии, заявил, что князя Ярослава в этих местах прозвали Корчевателем и он действительно стоил своего предка Владимира Топителя. Мои мозги тогда чуть не треснули, и, похоже, сознание постаралось выкинуть из памяти такой опасный раздражитель. Но избавиться от тревожных сведений полностью явно не получилось, так что просто всё увязло в иле памяти. Теперь же всплыло на поверхность.
Вспомнилось ещё, как после смерти Ерофея тётушка нашла в его вещах нечистые амулеты. Пришлось позвать отца Никодима. Он их и сжёг на заднем дворе трактира вместе со всем имуществом тайного язычника. А там были не такие уж старые вещи. Как же злобно тогда шипела скупая тётушка.
Налюбовавшись окрестными пейзажами, я решил, что уже достаточно проветрился, и вернулся в машинное отделение, но пробыл там недолго, потому что Гордей знаками отправил меня обратно. Текущего знания языка немых было ещё недостаточно, поэтому удалось разобрать лишь то, что вскоре мне придётся поработать, так что нужно отдохнуть. Ну, отдых – дело всегда приятное, поэтому я вернулся к наблюдениям и размышлениям о всяком разном.
Поля, которые поначалу шли лишь отдельными лоскутами на наиболее удобных участках берега, постепенно увеличивались, примыкая друг к другу, а затем я увидел вдали поднимающийся к небу купол церкви. Он был хорошо виден благодаря тому, что все остальные строения то ли большой деревни, то ли уже небольшого городка были значительно ниже. Лишь парочка достигала трёх этажей, а основная масса – одноэтажные.
«Селезень» начал сворачивать к берегу. Через пятнадцать минут мы аккуратно встали у одного из четырёх причалов. Они, как и в деревне язычников, были бревенчатыми, но выглядели основательнее. И всё же по размаху складов и людности этому месту очень далеко до моего родного города. Меня никто не трогал, поэтому я продолжал наблюдать за происходящим и хорошо рассмотрел, как спустившийся на пристань дядька Захар ушёл куда-то в сторону складов. Пока его не было, я заметил, как повеселели и Данила, и Чухоня. Казалось, что они предвкушали какое-то радостное событие, но я терялся в догадках, какое именно. Ещё больше озадачился непонятным весельем ушкуйников, когда вернувшийся капитан объявил, что сейчас будем догружаться. Вот уж не думал, что кто-то станет радоваться тяжёлой работе.
Всё прояснилось, когда мы загрузились, да так, что ушкуй просел явно больше, чем положено, а мешки с зерном заняли всю палубу. Ящики с чем-то ценным забили не только трюм, но и часть рубки. Похоже, дальше нам с Чухоней придётся путешествовать верхом на мешках, что уж говорить о том, что возникнут проблемы с ночёвкой. Это важно, потому что вечерело, а ночи пока ещё прохладные, особенно на воде. Вот тут я и узнал, чему так радовались ушкуйники, а заодно и стало понятно, где мы будем ночевать. Когда последний мешок перебрался на борт, приободрившийся капитан громко сказал:
– Всё, шабаш. А теперь пошли в трактир. Гуляем!
Чухоня и Данила весёлыми козликами перепрыгнули через борт ушкуя, а я остался на месте. Капитан с сомнением посмотрел в мою сторону, затем перевёл взгляд на мешки, которые я таскал не менее усердно, чем другие, и всё же смилостивился:
– Идём, Стёпка, хоть нормально поешь и выпьешь, но чуть-чуть, ты и так дурной. Да и поспишь в мягкой постели.
Ну что же, насчёт поесть я всегда был не дурак, даже когда им и являлся. Да и попробовать алкоголь, чисто ради эксперимента, тоже не повредит… Наверное.
Опять непонятно, откуда пришла уверенность, что в моём случае много пить не стоит. Я в жизни не пробовал ничего крепче кваса. Однажды кузены хотели подпоить меня перекисшим пивом, которое отказывались лакать даже самые пропойные клиенты тётушки, но повариха Фёкла вовремя вмешалась и погнала хозяйских сынков самой грязной тряпкой из имеющихся в её арсенале.
Я последовал за развеселившейся компанией ушкуйников, лишь на мгновение придержав Чухоню, чтобы уточнить:
– А дядька Гордей?
– Да забудь ты про этого бирюка, – отмахнулся старый ушкуйник. – Он почти не пьёт, да и на люди выбираться не любит.
Далеко идти не пришлось. Двухэтажное здание трактира находилось сразу же за складами. Заведению тётушки до него было ещё дальше, чем местным причалам до Пинского порта. Публика, в принципе, такая же, но размах куда больше, и всё аккуратнее да чище. Прямо ресторан какой-то.
Внезапная мысль озадачила. О ресторациях в центре города я лишь слышал, и вряд ли их можно сравнить с этим хоть и солидным, но всё же просто трактиром.
– Ну что, ватажники, отпразднуем удачный поход!
Какой-то совсем уж раздухарившийся и раскрасневшийся капитан уселся во главе прямоугольного стола на крепком стуле, как на троне. Мы же заняли боковые лавки. Мои спутники довольно заулыбались. Дядька Захар, приосанившись, повернулся к подбежавшему вертлявому пареньку:
– Мечи на стол мяса побольше да лучшего вашего пива.
Щедрого задора капитана хватило ненадолго, и он принялся вполголоса обсуждать с пареньком, что именно подразумевалось под фразами «мяса побольше» и «лучшее пиво». Впрочем, я не особо расстроился, потому что даже то, что через пару минут дородная деваха притащила на наш стол, вызвало у меня сильное слюноотделение.
Слово-то какое затейливое для простого пускания слюней!
А затем мы дружно набросились на разносолы. Я от удовольствия даже замычал.
– Что, Стёпка, не так тебя кормит тётушка в своём клоповнике?
Отвечать не пришлось из-за плотно набитого рта, поэтому лишь мотнул головой, а затем, чуть подумав, пару раз кивнул. Моя неопределённость в суждениях вызвала у ушкуйников приступ смеха. Несмотря на его громкость, никто на нас внимания не обращал, потому что таких же компаний в помещении хватало. Почему-то подумалось, что обязательно должна случиться драка, но даже в заведении тётушки потасовки происходили крайне редко, а здесь и подавно. Вон какой детина сидит у входа, внимательно наблюдая за происходящим.
Не успели мы толком поесть, как нам принесли большие глиняные кружки с высокими шапками пены. Скорее всего, это пиво. Сомневался я потому, что тётушкино пиво не пенилось вообще.
– Ну что же, други, помянем почившего Осипа. Ушёл он в реку как настоящий ушкуйник, а чтобы душенька его не маялась, как только доберёмся до Пинска, лично закажу молебен в храме.
Мои посмурневшие соседи по столу дружно выпили до дна и тут же ухватились за новые кружки, благо разносчица притащила сразу восемь штук. Я ещё удивился, как это у неё получилось. С такой силищей и биндюжником работать можно. Что же касается меня, то хватило пары глотков, чтобы оценить очень неплохой вкус напитка и понять, что всю кружку пить не стоит. Хмель сразу ударил в голову, да так, что она закружилась.
Увидев, что я выпил не до дна, капитан чуть нахмурился, а потом кивнул своим мыслям, наверняка подумав, что дури у меня и без лишнего хмеля хватает. Через пару минут капитан провозгласил ещё один тост за удачный поход и добавил кое-что непонятное:
– Так что гульнём, пока можно. В Пинске-то не особо разгуляешься. Да, племяш? – Захар выразительно посмотрел на Данилу, который вдруг густо покраснел.
Если подумать, а это дело я сейчас очень любил, то можно предположить, что обоим родственникам в городе не позволяют нормально выпить. Вот они и решили оторваться, находясь подальше от контролирующих органов, в роли которых выступали супруга капитана и его же сестра – мать Данилы.
Я краем уха прислушивался к разговорам, которые постепенно свелись к байкам Чухони, а сам с любопытством осматривался вокруг. В основном тарелки с едой и кружки с пивом разносили три здоровенные девахи, как говорится, кровь с молоком, да ещё и норовистые, словно лошадки биндюжников. Вон какую оплеуху отвесила разносчица посетителю, решившему хлопнуть её по необъятной корме. До скандала не дошло, потому что собутыльники похабника дружно заржали, переводя всё в шутку. Вышибала лишь приподнялся со своего стула, чтобы было лучше видно, а затем плюхнулся обратно.
